«Тебя не пустят в Берберу без вооруженной охраны, — сказал мне кто-то. — А если ты проберешься туда, то опоздаешь на свой обратный самолет. Потому что корабля до Джибути ты будешь ждать вечность». Я сделал вид, что не расслышал. А потом и вовсе забыл.
Вместо разрушенных бомбардировками домов наскоро строят новые. При этом в ход идет любой доступный материал — от мешков из-под гуманитарной помощи до консервных банок и упаковочного картона. Фото: SWIATOSLAW WOJTKOWIAK
Я вспомнил об этом в тот момент, когда доел жирную козлятину с рисом и подошел к умывальнику. Машина, везущая меня и других пассажиров в Берберу, стояла чуть поодаль и едва угадывалась в темноте. Дежуривший у умывальника мальчик протянул мне вместо мыла щепотку стирального порошка. Здесь, посреди пустыни, на крошечной станции для припозднившихся водителей, все ели руками.
До Берберы оставалось чуть меньше 100 километров по разбитой ночной дороге. Водитель доедал свою порцию козлятины. Он не спешил. Ему не хотелось за руль. Не хотелось опять останавливаться на каждом полицейском блокпосте и объяснять удивленным полицейским мои планы.
Те знали одно — то же, что знал и я: в Берберу без вооруженной охраны нельзя. Поэтому на всех блокпостах, вырастающих посреди пустыни из ниоткуда, они подолгу вертели в руках мой паспорт с двухголовым орлом. «Журналист?» — говорили они единственное известное им английское слово. «Турист», — убеждал я. Это слово полицейским было незнакомо. Они уходили в свои грубо сколоченные полицейские сараи. Водитель пытался идти за ними, но они криками прогоняли его прочь.
В сараях при свете масляных или керосиновых ламп полицейские долго совещались о чем-то, понимая, что пропускать меня вперед нельзя и в то же время не представляя, как можно отправить меня назад. Было видно, что прецедент до сих пор не создан. Поэтому каждый раз они приносили обратно мой паспорт и хмуро говорили «велкам», надеясь, что об их решении пропустить меня никому не станет известно.
Миновав более дюжины блокпостов, мы въехали в Берберу за полчаса до полуночи. Вдоль дороги потянулись низкие неосвещенные дома. Во многих домах были проломлены стены — еще не так давно здесь шли бои и на город с воздуха летели бомбы. Проломы были кое-как заделаны полиэтиленовой пленкой и разрезанными пополам 50-килограммовыми мешками из-под гуманитарного риса. Вдали слабыми огнями горел порт. «Куда?» — спросил водитель. «Отель «Мансур», — сказал я и тут же пожалел об этом.
«Мансур» был лучшим отелем страны. По крайней мере так говорили все. Основания им не верить у меня не было. Шестидесятидолларовый отель в стране, где одна половина людей живет в домах, сделанных из мусора, а другая зарабатывает чуть меньше 10 долларов в месяц, не мог не быть лучшим. Видимо, из-за возможного гнева обеих половин сомалилендского общества отель «Мансур» — излюбленное место отдыха крупных торговцев катом — расположен в шести километрах от города по пустынной дороге.
Машина мчалась по мягкому песку, поднимая облака пыли. Невдалеке ревел океан. У высокого, залитого голубым лунным светом бетонного забора лучшего отеля страны нас встретил автоматчик в камуфляже. Я вышел на мягкий песок. Автоматчик проверил мои карманы — оружия у меня не было. Водитель махнул мне рукой, и машина скрылась в темноте. Из ворот вышел заспанный управляющий. «Мне нужен номер», — сказал я. «Шестьдесят долларов, — сказал он то, что я уже знал. — И у нас есть пляж». Передо мной стояла дюжина побитых ветром бетонных домиков, громко тарахтел генератор, пахло дизелем и сырым бельем. Наверное, это был один из немногих случаев, когда за фразу «шестьдесят долларов» можно было убить человека. Наверное, стоило наорать на управляющего. Но я не стал орать. Я просто пошел прочь. «Я могу попробовать найти для вас такси», — вяло предложил управляющий. Я мотнул головой.
До Берберы было около шести километров по мягкой песчаной земле, и я рассчитывал пройти их за час. «Мансур» быстро исчез в темноте. Рев океана мгновенно стал громче. Огромное черное небо сделалось ниже и накрыло все вокруг, как плащ-палатка. Далекие отблески Берберы скакали вдоль горизонта, вытянувшись в ряд, как огни эквалайзера, даже не думая приближаться.
Когда я вошел в город, было далеко за полночь. Вдоль дороги потянулись брошенные дома с черными пустыми окнами. В отличие от Харгейсы, где оставленные после войны развалины занимали нищие, здесь их не трогал никто. На пустивших трещины стенах криво висели выгоревшие довоенные вывески. Задолго до того, как въехать в город, я пытался узнать, есть ли в Бербере центр. Люди не понимали вопроса. Потом кто-то категорично сказал: в Бербере центра нет, это портовый город. Тогда я не поверил, но сейчас, поднимаясь по одноэтажной улице в сторону порта, где хотя бы виднелись отблески света, я начал понимать, что это чистая правда.
В связи с нехваткой и дороговизной любых стройматериалов при постройке деревенских домов в ход идут практически любые подручные предметы. Например, распрямленные бочки из-под топлива. Фото: STUART FREEDMAN/PANOS/AGENCY.
PHOTOGRAPHER.RU
Улица была абсолютно пустой. Потом я увидел большой старый «мицубиси». С работающим двигателем и горящими фарами он стоял на месте и как будто ждал меня. Его издыхающий дизель надсадно стучал, а тонированные стекла звонко дребезжали в такт. Из «мицубиси» вышли улыбчивые люди с автоматами. Мы пожали руки. Краем глаза я заметил, что их новенькие китайские «калашниковы» сняты с предохранителей. Улыбчивые люди спросили, как меня зовут. Я ответил. «Полиция», — сказали они с повелительной интонацией. Я сел в машину. Слева и справа от меня уселись автоматчики. «Безопасность», — сказал кто-то. Я кивнул. Машина ехала по мертвым улицам умирающего от нищеты города. Ее фары выхватывали из темноты убогие сараи и тощих собак. Потом показалось здание полиции — разбитая бетонная глыба. Перед глыбой на земле и на бетонных блоках сидели не меньше 30 вооруженных людей и, не снимая оружия, занимались разными делами — смеялись, ели и спали. По-арестантски, в сопровождении двух автоматчиков, я вышел из машины. «Русский», — сказали мои сопровождающие и запрыгнули обратно, оставляя меня на попечении 30 стволов.
Потом пришел шеф полиции Берберы. Он был изящен, высок, имел гладко выбритую голову, лакированную кобуру и белые ботинки. «Велкам», — сказал он единственное известное ему слово. Потом я сидел в его армейском пикапе и под охраной полудюжины вооруженных людей, разместившихся в кузове, ехал в портовый отель, который для меня выбрал шеф полиции, — огромное разваливающееся здание с бесконечными больничного типа коридорами. Потом он требовал, чтобы мне дали лучший номер по лучшей цене. Потом мы долго жали друг другу руки. «Велкам, — говорил шеф полиции. — Велкам».
А потом я заснул. Без каких-либо снов, сожалений и страхов. Я спокойно спал, не обращая внимания на комаров, а когда рано утром в дверь постучали, я просто встал и повернул ключ. На пороге стоял шеф берберской полиции — изящный, высокий, с гладко выбритой головой, с лакированной кобурой и в белых ботинках.
«Рашн Байбл фор ю», — сказал он тщательно заученную фразу. В мои руки легла тяжелая истрепанная русская Библия. «Презент», — пояснил шеф полиции и быстро пошел прочь, видимо, опасаясь благодарностей и, конечно же, вопросов, на которые он бы все равно не смог ответить. Но тогда в коридоре портовой гостиницы у меня не было сил удивляться и тем более приставать с расспросами о происхождении книги.
Очень скоро я сяду на забитый ревущими овцами деревянный корабль и поплыву в сторону тихого спокойного Джибути. А пока еще я здесь, в никому не известной и никем не признанной крошечной стране, про которую никто ничего не знает и которой нет ни на одной карте. Здесь все очень сложно, потому что этой страны официально не существует. Здесь нет даже музеев, а для того чтобы посмотреть на расположенный тут главный памятник всей Африки — Лаас-Гиль, нужно иметь тот вид упорства, который в других ситуациях помогает людям становиться президентами и космонавтами.
Думая об этом, я просто положил Библию на кровать и закрыл за шефом полиции дверь. А потом стал делать что-то очень будничное. Кажется, чистить зубы.
Михаил Казиник
Для обычного музея 450 экспонатов, из которых к тому же большая часть стоит в запасниках, — цифра совсем не большая. Но только не в том случае, когда экспонаты весят как минимум тонну и стоят десятки, а то и многие сотни тысяч евро каждый. В только что открывшемся Музее Porsche — 80 машин, и почти четыре сотни ждут своей очереди.
