Как-то я заехал на бензоколонку заправить машину и рядом, на обочине дороги увидел Лангичоре, своего старого знакомца из племени ндоробо.
— Джамбо, мзее, — обрадовался я встрече. — Здравствуй, почтенный. Ты еще помнишь меня?
— Сиджамбо, — тряся мне руку, проговорил он. — Я не так. стар, чтобы забыть мзунгу (европейца), с которым так много ходил по горам. Что, опять хочешь попасть на наш праздник и опять тебя не пускают?
— Да нет, вроде бы пускают, — ответил я. — Мораны у рендилле немолоды, зато вроде бы сговорчивы.
— Ну вот и отлично, — закивал головой старик. — Значит, скоро увидимся на элмугете.
— Ты будешь там, мзее?
— Иначе зачем бы я был здесь? — усмехнулся он. — Старый Лангичоре будет на элмугете и поможет тебе во всем.
Вечером я выяснил причины, побудившие Лангичоре появиться в Марсабите. Оказывается, существует целая каста людей племени ндоробо — своего рода странствующих лекарей-мганга и церемониймейстеров, которых остальные местные племена приглашают на свои ритуальные торжества. Лангичоре принадлежал к этой касте.
Нилотские и кушитские племена, появившиеся на кенийском севере гораздо позже ндоробо, очевидно, не имели собственных мганга и распорядителей на ритуальных церемониях и приглашали к себе подобных деятелей из среды аборигенов. Постепенно это сделалось традицией, и среди ндоробо появилась целая прослойка особо почитаемых отправителей культов, популярных среди всех соседних племен.
Не знаю, как развивались события, но через три дня Лангичоре прислал за мной мальчишку: «...Мзее завтра с утра приглашает вас ехать вместе с ним в Раматроби».
...Шесть часов «лендровер» полз по нагромождениям туфов, и за все это время нам лишь один раз попалось стойбище рендилле — обнесенная колючими ветками круглая площадка. За колючим забором в кругу стояли шатры, крытые верблюжьими г шкурами.
Чем ближе мы подъезжали к Раматроби, тем чаще попадались нам верблюды, увешанные бурдюками из жирафьих шкур. Обычно караваны ведут женщины, а на сей раз перед верблюдами шли мужчины.. Это были мораны, спешившие на церемонию.
— Каждая семья, чьи мораны станут после элмугета старейшинами, должна прислать на церемонию жертвенного верблюда, — объяснил Лангичоре. — На них же мужчины везут воду, которой смоют с себя пыль тех лет, что они были моранами...
«Пыль тех лет, что они были моранами» — это не пышная фраза, а вполне реальный образ. Суровая природа не разрешает рендилле роскошествовать, растрачивая воду на умывание. Свой утренний туалет они совершают, натирая тело верблюжьим жиром. Пыль пустыни, осевшая на этот жир, действительно редко смывается. Если рендилле кочуют далеко от постоянных источников воды, по-настоящему вымыться они могут лишь в наиболее важных в их жизни случаях. Для женщины это день рождения ее ребенка, для мужчины — ночь накануне элмугета.
Мое появление в Раматроби было встречено очень сдержанно.
По совету Лангичоре я показал трем старейшинам рендилле, а потом и нескольким моранам, как далеко можно видеть в бинокль. Как всегда, высказывая удивление, они поцокали языками, после чего старейшины передали мне через проводника свое разрешение остаться на элмугете. Я преподнес им мешок сахара, и рендилле, забыв обо мне, принялись за свое дело.
Можно, конечно, понять состояние сорока-пятидесятилетних мужчин, которым наконец разрешили обзавестись семьей. В отличие от оседло живущих масаев или самбуру мораны у рендилле не строят для себя отдельных холостяцких поселений — маньятт, а кочуют вместе с родителями. Их племенные законы допускают тесные отношения моранов с незамужними женщинами, однако жениться они не могут и поэтому не должны иметь детей. Ребенок, родившийся от морана, считается незаконным, а отца его ждет вечный позор. Про таких моранов рендилле говорят, что они «не научились быть мужчинами». А в таком случае они так и остаются моранами — пожизненными воинами без права иметь настоящую жену и законных детей.
В день перед церемонией на зеленой опушке горного леса Раматроби начали устраивать место для проведения элмугета. В торжествах должны были принять участие мораны из восьмидесяти шести семей, кочующих на огромной пустынной территории. И каждый из них привел в Раматроби, помимо жертвенного, еще по восемь-десять вьючных верблюдов, которые тащили шатры и скарб участников церемонии. Присутствовать на элмугете разрешается старейшинам родов, отцам моранов и избранницам воинов, которые по окончании элмугета смогут стать женами посвященных.
Весь день рендилле разбивали свои шатры, а из пустыни со всех сторон шли и шли караваны. Об их приближении предупреждал гулкий звон деревянных колокольчиков, подвешенных на шеях верблюдов. К вечеру у подножия скал Раматроби вырос огромный круглый крааль. Около четырехсот шатров, образовавших пять вписанных друг в друга кругов, огораживали огромную площадку, в центре которой бродили восемьдесят шесть белых жертвенных верблюдов.
Когда взошла луна, началась церемония омовения. Полотнище из сотен сшитых коровьих шкур, по краям подвешенное к вбитым в землю кольям, было обращено в огромную купель. Мораны из каждой семьи подтаскивали к ней жирафьи бурдюки и выливали из них воду. Потом три вождя рендилле и Лангичоре, не раздеваясь, влезли в купель и, стоя в середине по колено в воде, по очереди обращались к моранам с короткой речью.
— Они воздают должное моранам, всю свою молодость и зрелые годы отдавшим защите стад, стариков, женщин и детей, — наклонившись ко мне, перевел проводник. — Они восхваляют их храбрость, ум и отвагу. Они говорят, что, покончив с жизнью моранов и став старейшинами, мужчины приобретают новые обязанности. Хотя они вскоре женятся, а затем сделаются отцами, они все равно будут в долгу перед племенем и его вождем. Они исполнят свой долг перед рендилле, воспитывая хороших детей — будущих смелых моранов, выращивая хороший скот и приумножая богатство всего племени.
Четыреста моранов из восьмидесяти шести семей, сжав в руках копья и склонив головы, стояли возле квадратной купели, с благоговением слушая своих вождей. О чем думали эти мужчины, которых старая традиция лишила многого в жизни? Принимали ли они эту традицию сердцем или лишь покорно подчинялись ей? Вспоминали ли они с гордостью о своей удалой юности, о походах против соседей или с сожалением думали о зря ушедших годах? А может быть, мысленно переносились в будущее, которое избавляло их от противоестественной боязни стать отцом?
Когда Лангичоре, выступавший последним, начал свое обращение к моранам, я навел фотоаппарат на купель и нажал электронную вспышку. Три стоявших там вождя обернулись и что-то гневно прокричали в мою сторону.
— Вожди говорят, что в этот вечер и все последующие вечера элмугета ничто не должно быть ярче луны, — пояснил мне проводник. И, помолчав, добавил: — Обычно во время этих церемоний не разжигают даже костров. Советую не рисковать: вожди разрешили лишь смотреть, что здесь происходит. О том, что ты будешь пользоваться ярким светом, договора не было. Все увидеть можно и без него. Под тем предлогом, что ты оскорбляешь луну, они могут прогнать тебя.
Я вновь посмотрел на купель. Она была установлена так, что полная луна отражалась в воде как раз в ее середине. Вокруг ее отражения стояли старейшины. Очевидно, луне придавалось особое значение в этой церемонии.
Лангичоре кончил говорить, и одновременно все четыре старика, стоявшие в купели, хлопнув в ладоши, издали протяжный, немного зловещий крик. Мораны ответили им резко и отрывисто: «Ийе». Затем как по команде скинули с себя одежды, отошли от купели и, выстроившись длинной цепочкой, побежали по поляне.
— Ийе! Ийе! Ийе! — выкрикивали бегущие мораны, подпрыгивая, и резким движением как бы выбрасывали голову вперед.
— Ийе! Ийе! Ийе! — все быстрее и быстрее кричали они, и в такт их ритмичному крику все быстрее и быстрее извивалась по поляне живая змейка из обнаженных, натертых верблюжьим жиром тел, поблескивавших в лунном свете.
У рендилле, как и у других нилотских и кушитских племен Кении, весь этот ритуал проходит исключительно под аккомпанемент человеческого голоса. Никаких тамтамов, никаких горнов и ксилофонов, так шумно сопровождающих ритуальные церемонии народов банту, здесь не было. Не было также ни таинственных масок, ни устрашающих ряженых. Организаторы церемонии явно избегали мистики, они обращались непосредственно к естеству посвященных. Для придания таинственной торжественности обряду элмугет они взывали к самой природе.
— Ийе! Ийе! Ийе! — надрывно, уже срывающимися голосами кричали нагие воины, прыгая по поляне, залитой голубым светом луны. — Ийе! Ийе! Ийе! — вторил эхом темный и таинственный лес. Эта обстановка всеобщего предельного нервного напряжения передалась даже мне.
