ему ничего, — на ходу умоляла Ингрид.
— Мама, я должна сказать! Я должна отомстить! Он любит другую, — хрипела от ярости Леда.
— Я не дам тебе этого сделать. Молчи, иначе все, конец. — Ингрид потрясла дочь за плечи, как безвольную куклу.
— В каком смысле? — в третий раз за короткое время повторила Леда один и тот же вопрос.
Ингрид стиснула щеки дочери в своих ладонях, заставила ее посмотреть себе в глаза.
— Молчи и слушай. Не совершай непоправимой ошибки. Я поняла, что Сибиряк сделал тебе больно, но если сейчас ты наговоришь ему кучу гадостей, эти слова из его памяти не вымарать. Твои злость и оскорбления останутся с ним навсегда, и будут отравлять ваши отношения снова и снова.
— Мне все равно, — пробурчала Леда.
— Сейчас все равно, потому что тебе больно. Но пройдет день, месяц, год, и ты раскаешься, но ничего уже не вернешь назад.
— Он простит, — упрямо заявила Леда.
Ингрид обернулась. Сибиряк удалялся в противоположную от них сторону.
— Простить можно, забыть нельзя, — ответила Ингрид. Прошлые обиды, вся боль, которую вы причинили друг другу, словно содержимое ящика Пандоры, каждый раз будут возвращаться и рано или поздно уничтожат ваши отношения.
— У нас нет отношений, — вздохнула Леда, потирая красные от материнских рук щеки.
— Сегодня нет, — заверила Ингрид. Сегодня все пошло не так, как ты хочешь. Но придет другой день, не такой, как сегодня, и, если сейчас ты не совершишь ошибку, больно ударив его за нанесенную тебе обиду, в другой день вы будете вместе.
Хотя и с трудом, но Леда понимала, о чем говорит мать. Ярость еще кипела в ней, затуманивая рассудок, однако мудрые слова понемногу пробивались в ее сознание.
Ингрид смотрела на дочь. Чудом она оказалась здесь вовремя, чудом не дала непоправимому случиться. Она знала, какой жестокой Леда бывает в ярости, и, если бы Ингрид не помешала дочери, та уже наговорила бы Сибиряку много злого.
Леда обернулась. Сибиряк был уже далеко.
«Простить можно, забыть нельзя», — повторяла она про себя слова матери. Надо справиться, быть сильной, не терять надежду.
— Это пройдет? — спросила она мать, приложив руку к своему сердцу.
Ингрид ощутила, как заныло в ее собственной груди. Столько лет минуло, боль разлуки с Виктором притупилась, но так и не прошла окончательно. Но она знала, что должна солгать.
— Конечно пройдет! — заверила она дочь. — Время лечит.
Время лишь притупляет боль, время — лучший анестетик. И не более того. Такова печальная истина, с которой так трудно смириться.
Титов пригласил Антона и Егора в свой кабинет. Ему хотелось послушать их доклады, но еще больше он желал поговорить с ними о том, что грядет. Титов знал, что, уехав в Москву, он останется один. Вокруг будут десятки людей, но не будет тех, кому он может безусловно доверять. Тучи сгущались. Титов отдал приказ стянуть к западным границам как можно больше войск и сейчас ему очень нужна была поддержка.
— Если хочешь, я могу поехать с тобой в столицу, — предложил Антон. — Хотя бы на время.
Виктор покачал головой.
— Ты нужен здесь. Я благодарен тебе за поддержку, но политические игры не для тебя. Ты человек дела, а не интриг.
— У нас с тобой и здесь забот хватает, — подтвердил Макаров, глядя на Антона. — У твоих ребят прибавилось тренировок в небе, а моим придется восстановить подземный город в самые короткие сроки.
Они помолчали. Все трое хотели поговорить о главном, но не решались. Наконец Антон произнес:
— Скоро нас ждет операция по вживлению биосинтетического мозга.
Макаров тяжело вздохнул.
— Туяра согласна? — поинтересовался он.
— Да, согласна. Мы пройдем через это вместе.
Титов усмехнулся.
— Скажи полковнику Соколовой, что бояться нечего. Ингрид и ее команда отработали каждый шаг.
— Туяра не из тех, кто боится операции. Она боится другого… — вздохнул Антон.
— Как и все мы, — подтвердил Главнокомандующий. — Мы уже не будем собой. Мы станем киборгами, новым видом людей, я даже не представляю, каково это — потерять себя. Может, я и не идеален, но это мое естество. За несколько десятков лет я привязался и к своим недостаткам, и к тому Виктору, которого вижу в зеркале каждый день.
— А мне терять нечего, — с усмешкой сказал Макаров. — Я не буду жалеть о себе прежнем. Вот только если моя жена имеет что сказать, но я не хочу пугать ее раньше времени.
Лебедев вздохнул:
— Я совершил достаточно ошибок, и не боюсь потерять себя. Если бы в тот день, когда я разрешил поставить недоработанную систему в вертолеты группы Зихао, во мне было меньше человеческого и больше от машины, то мальчик остался бы жив.
— Антон, — начал Титов, — пожалуйста, оставь прошлое там, где ему и место. Сделанного не вернешь, и ты не можешь корить себя до конца жизни.
Егор Макаров согласно кивнул.
— Помнишь, как я стоял на помосте в день казни капитана Носова? — спросил он тихо. — Посмотри на каждого из тех, кто служит в армии. Все мы в чем-то виноваты, у каждого командующего рано или поздно руки будут в крови. Такова наша служба, такова наша судьба.
Стук в дверь прервал их разговор.
— Войдите, — Виктор нажал на кнопку дистанционного открытия замка.
— Товарищи, — поздоровался генерал Ли. Под его глазами пролегли синие тени, он выглядел измученным.
— Генерал, что-то случилось? — спросил Макаров.
Не ответив, Ли встал у двери.
***
Каково это, быть отцом? В тот день, когда родился Зихао, Донг Ли был далеко от дома. Как всегда, он выполнял свой долг и даже не думал о том, чтобы прервать командировку ради новорожденного сына. Донг был человеком чести, дела и совести, и, взглянув на 3D проекцию своего первенца, закутанного в красное праздничное покрывальце, он спокойно вернулся к своему заданию.
Прошло немало времени прежде, чем Донг осознал главное. Он помнил тот день: еще одна звезда на погонах и пятилетний мальчик, что смотрит на него снизу вверх с такой гордостью, словно отец спас человечество и весь мир в придачу. Взгляд детских глаз, маленькая ручка, старательно приложенная ко лбу. Вот он, его сын. Донг наклоняется к Зихао и высоко поднимает его на руках, держит крепко и кружит без остановки, будто пропеллер вертолета. Зихао смеется, приговаривая что-то очень важное для пятилетнего мальчишки, и Донг вслушивается, стараясь уловить каждое его слово. С тех пор ничего главнее сына для Донга Ли уже не было.
Каково это, растить маленького человека и нести за него ответственность? Мать умерла, Зихао и Донг остались вдвоем
