А потом вдруг у Петьки мама умерла. А они до этого только с мамой жили, вдвоём. И он переехал к какой-то непонятной тётке, которая скрипку не очень любила, да и самого Петьку, кажется, недолюбливала. Ну, Петька и сидел у нас целыми днями — музыку слушал, читал, занимался, наконец. Мама всё его пельменями кормила — знаешь, какие вкусные у неё? Ну, ещё узнаешь…
А потом как-то Петька засиделся допоздна, и остался ночевать. И так к своей тётке и не вернулся — остался у нас жить. Я тогда совсем маленькая была, так он со мной возился, как старший брат. Гулял, играл, книжки читал…
Потом поступил в училище. Папа его на конкурсы возил, Петька две премии получил. Думали, дальше — Москва…
Но тут у него неожиданно объявился родной отец. В Америке.
— Как это — объявился?! Где ж он раньше был? — возмутился Кешка.
— Ты Кешка, как маленький! Всякое бывает…Он давно уже в этой Америке жил. Он раньше даже вообще не знал, что у него Петька есть, — ответила Таня.
— Может, и не отец никакой?
— Да нет, они знаешь, как похожи! Петька сначала его видеть не хотел — за диваном прятался, когда дядя Женя к нам приходил. А потом они как-то спелись, и Петька в конце концов уехал к нему в Америку, дальше учиться.
— А как же твой папа?..
— Ну, Кеш, Петьке же всё равно надо было уезжать. У нас же только училище, а ему в консерваторию нужно было. В Москву или ещё куда… А там, в Америке профессор у него хороший, из Одессы. И вообще — там школа очень сильная, папа очень гордится, что Петька поступил так сразу. И даже рад был, что Петька там не один — с отцом. Они его готовили к этой Америке — мама английскому учила… Потом плакала, когда Петька уехал…
— А теперь что?
— А что теперь? Ничего… Живёт себе в своей Америке. Звонит иногда. На Новый Год и дни рожденья…
Они помолчали. Что тут скажешь? Кешке вдруг захотелось заехать этому Петьке по шее. Как следует. А Таня добавила:
— А недавно вот ещё дядя Женя звонил — который его отец. Хотел папе деньги за скрипку отдать.
— За какую скрипку?
— Ну, папа подарил Петьке. У него же не было своей.
— Это… Это которая Руджери, да? Тот самый, итальянец?!
— Ага… Ну, папе вроде как не очень нужно, а Петька теперь везде играет.
— Денег твой папа, конечно, не взял…
— Ты что — какие тут деньги!! Папе этого Руджери тоже профессор подарил в консерватории. Так что получается — как будто отдал долг.
Зазвонил звонок — пора на математику. Кешка было вскочил, но Таня остановила его:
— Кеш… мне тебе ещё одну вещь нужно сказать, важную. Это про Сашку, про Волкова.
Ничего; математика подождёт! У них теперь новенькая учительница Алёнушка, ничего им не будет — она с Кешки буквально пылинки сдувает.
— Так вот; вчера был Саша. Знаешь, папа в последнее время ругает его ужасно. Он, представляешь, вообще перестал заниматься!
— Как же, ведь у него диплом на носу!
— Ага, а потом ещё нужно в консерваторию поступать. А Сашка чуть ли не жениться собрался… прошлую специальность просто прогулял, представляешь!
— Это наш-то Сашка — жениться?! — Кешка даже засмеялся.
— Ну, и папа говорит — нечего ерундой заниматься! А потом ещё говорил: «Раз тебе дан талант, значит, несёшь ответственность…»
— А ты подслушивала, да?
— Скажешь тоже, — обиделась Таня. — Тут и подслушивать нечего, знаешь, как он кричал — на всю квартиру! Что он на него надеялся… Что у него за всю жизнь таких учеников — Петька да он, Сашка. А потом сказал вот что: «ну ещё этот малыш сумасшедший…»
— Это кто ещё? — спросил Кешка. И тут же понял — вспыхнули щёки, уши…
Таня засмеялась.
— У него один малыш, остальные — студенты. А Сашка и говорит: «Этот Ваш малыш ещё меня за пояс заткнёт, как пить дать!» А папа отвечает: «Если не перегорит — может, и заткнёт». Ты знаешь, я никогда ничего не спрашиваю, а тут не выдержала и спросила потом, когда Саша ушёл уже: что, ты и правда такой талантливый?
Таня замолчала. Кешка не сдержался:
— Ну, а он что?
— Он говорит — да, очень. Говорит, никогда такого не видел, — сказала Таня тихо. — Разве что один Петька… Папа на тебя дышать боится — не спугнуть. Говорит, закончится твоя игра в партизан — кто тебя знает, может, и перестанешь так заниматься… Только он просил, чтобы я тебе ничего не говорила.
— Ну и зачем тогда говоришь? — Кешка сидел красный, как помидор.
— Папа думает, ты зазнаешься. А я знаю, что нет, — просто ответила Таня.
И Кешке стало вдруг так хорошо-хорошо!
— Не зазнаюсь, — пробормотал он смущённо.
А Таня ещё спросила:
— Слушай, Кеш… Ты вообще как думаешь — потом в училище? Ты бы хотел вообще музыкантом быть?
Кешка пожал плечами. Он об этом ещё не думал. А как же тогда математика?
— Хотелось бы просто научиться играть хорошо. А там видно будет.
— Вот и папа тоже, — вздохнула Таня. — Говорит, ты бросишь потом…
— Не брошу, — сказал Кешка. Как же он бросит всё это? Тем более, если Михаил Соломонович считает, что он…
На математику бежали по разным лестницам, сначала Таня, потом Кешка — чтобы никто потом не говорил глупостей. Но никакая математика в голову не лезла. Неужели Михаил Соломонович считает, что он, Кешка, может быть настоящим скрипачом?!
— Кеша, ты уже закончил?
— Нет, Алёна Дмитриевна, я сейчас…
Тигр ткнул его локтем:
— Ты чего? У тебя же всё сделано!
Кешка посмотрел в свою тетрадь — решение, ответ… Это же надо, решил — и сам не заметил!
Вот бы и другие уроки сами делались…
Зелёная итальянская тетрадь
5. Только бы успеть!
Только бы успеть! Работы осталось чуть-чуть — на полчаса. Последний слой лака — и новый инструмент, красавец Кастор, будет совсем готов. Он отправится сохнуть к своему брату-близнецу, Поллуксу. Винченцо редко давал имена скрипкам; ему казалось это слишком сентиментальным. Но этим двум инструментам, которые он делал для братьев, он решил дать имена близнецов из старой легенды. Тем более, главная часть — верхняя дека — делалась из одного куска дерева! Винченцо уже знает, что Поллукс удался. Получился именно таким, каким хотелось. Он вышел чуть меньше положенного. Винченцо предполагал у него звук небольшой, но глубокий, тёплый. Поллукс — для старшего из братьев, Марко. Зимнее солнце… Осталось лишь натянуть струны и проверить. Это — лучший инструмент из всех, что сделал Винченцо. Пока лучший. Но Винченцо уже заканчивает вторую скрипку — Кастора.
Кастор же… Винченцо смотрел на него с нежностью. Когда наносил лак — казалось, будто одевает любимого ребёнка. Винченцо казалось — Кастор великолепен. Но не ошибся ли он? Ему хотелось сделать инструмент такой же необыкновенный, как и тот скрипач, который будет играть на нём — Пьетро. Слишком сильно хотелось; удалось ли?
Теперь — только бы успеть… Работа шла из рук вон медленно. Винченцо был болен.
Вернее сказать, не просто болен — он умирал и знал это. Никаких особенных признаков болезни не было — просто силы оставляли его. Огромного труда стоило встать с постели; двинуть рукой, даже просто открыть глаза! Он уже целую неделю почти ничего не ел. Желудок не принимал пищи. Винченцо просто догорал, как свечка. Вот уже несколько часов сидел он, опустив руки — не было сил взяться за дело. А ведь всего-то осталось — последний слой лака!
И всё же он был счастлив. Он чувствовал, что сделал самое главное дело в жизни. Теперь — только бы закончить, успеть! Братья придут в субботу. До субботы, пожалуй, ему не дотянуть… Как бы устроить так, чтобы инструменты попали в нужные руки?
— Винченцо! Как ты, старик? — дверь не заперта, и посетитель легко зашёл внутрь. Джироламо! Слава Богу, как же он вовремя!
— Винченцо, да что с тобой?! Я сейчас же отправлюсь за доктором!
— Не нужно… доктора, — каждое слово давалось Винченцо с трудом. — Я ужасно… рад… тебе, Джироламо…
Органист церкви святого Фомы — вот человек, который сейчас ему нужен! Единственный, кому можно доверять.
