И она выразительно посмотрела на Кешку. Но он не заметил её взгляда. У него вдруг что-то тихонько запело внутри от Таниных слов. Как будто тронули серебряную струну. Откуда Таня могла узнать, что он — друг Тиграна?! Получается, Тигр сам ей сказал, что они — друзья?!
— Ну что же, проходи, друг Тиграна Каспаряна. А меня зовут Михаил Соломонович, — и Танин папа протянул ему руку. Такую как будто знакомую руку!
— Здравствуйте, — опомнился, наконец, Кешка и вытер свою грязную ладонь о штаны. И она от этого, кажется, стала еще грязнее…
Михаил Соломонович ещё раз усмехнулся и покачал головой. Но руку Кешкину пожал.
— А Вы… Вы откуда Тигра знаете?
— Тигран — фигура заметная. Интересный молодой виолончелист.
«Ого! А Тигр-то, оказывается…» — подумал Кешка. И ещё подумал, что «молодым виолончелистом» гораздо приятнее быть, чем просто «молодым человеком».
— Давай-ка, герой, скорее в ванную, и сушиться. Танюша, чаю сообразишь сама, отогревай своего гостя. Только учтите: ко мне сейчас студент придёт, и чтобы я вас не видел и не слышал!
Кешка умылся и теперь растерянно стоял в коридоре. Он чувствовал себя нелепо, глупо. В своих чудесных штанах, с которых кусками начала отваливаться грязь, он просто не мог зайти в комнату!
А в Таниной комнате стояло пианино. Ну да, ведь она занимается музыкой… И вообще — в этом доме с парадным подъездом, таинственными лестницами и лепниной на потолке обязательно должно быть пианино. А Кешки в грязных штанах здесь быть не должно! Что же ему, так и стоять здесь, в прихожей?
Помощь неожиданно пришла от Михаила Соломоновича. Он протянул Кешке чистые джинсы, рубашку и даже носки.
— Держи, страдалец! Должно подойти. От Петьки моего осталось…
Кешка никогда в жизни не надевал чужих вещей. Разве что старую мамину куртку на даче, но чтобы рубашку… Он переоделся в ванной, и с удивлением обнаружил, что ему даже приятно влезть в одежду неизвестного Петьки — видимо, Таниного брата. Вещи были основательно поношенные, но чистые, глаженые — видимо, давно уже лежали в каком-то шкафу.
Из чайника уютно поднимался пар. Таня отнесла его в комнату.
— А этот Петька — он твой брат? — спросил Кешка на всякий случай, просто чтобы не молчать.
— Нет, не брат. Это ученик папин такой… был… Он у нас жил, долго, лет пять, наверное…
— Как это — был? — испугался Кешка.
— Да он и сейчас есть, — успокоила его Таня. — Просто уехал. Уехал дальше учиться, в Америку.
«Далась им эта Америка», — подумал Кешка, вспомнив дедушку. И тут же представил, как они могли бы там встретиться — дедушка Иннокентий Михалыч и этот Петька… Интересно, а какой же это такой учитель — студенты к нему домой ходят, даже живут у него! Почему-то вспомнились восточные единоборства: ушу, каратэ, Учитель… Именно Учитель, с большой буквы! …Только вот Михаил Соломонович меньше всего похож на каратиста…
Тут Кешка услышал звонок в дверь, и затем весёлый мужской голос: «Здравствуйте, профессор!»
Кешка поперхнулся чаем:
— Ого, профессор!
— Да нет, — засмеялась Таня, — просто это Сашка пришёл, он так всегда шутит.
Ничего себе — Сашка! По голосу — взрослый дядька. Значит, студент. Наверное, Михаил Соломоныч всё-таки в университете преподаёт. И Кешка не выдержал, спросил, наконец, у Тани:
— А твой папа — он учитель чего? Чему он учит?
Таня опять засмеялась.
— А это сейчас узнаешь!
Вот ещё загадки! Почему сразу нельзя сказать?
Всё это было таинственно и ни на что не похоже. Волшебный дом, Таня Соловьёва, пианино, Петька, который здесь жил непонятно почему… Таня взрослого человека называет «Сашка». И главное — этот удивительный Михаил Соломонович, профессор непонятно чего, который совсем-совсем почти дедушка Иннокентий Михалыч! И даже говорит так же! И почему Таня сразу не сказала…
Тут и раздался этот звук. Первый звук…
Кешка вздрогнул. Он пока ещё не понял, что это — но почему-то отчётливо вспомнил, с каким звоном лопнуло стекло тогда, в музыкальной школе.
Второй звук, третий, и, наконец, четвёртый.
Кешка замер и закрыл глаза.
Ему показалось, что вся его жизнь — с того самого разбитого окна до сегодняшнего дня, со всей его дурацкой войной против музыки и глупой обидой на Тигра — вся его, Кешкина, жизнь с таким же звоном посыпалась, разлетелась на тысячи осколков… Вся его защита от музыки, которую он так старательно возводил кирпичик к кирпичику — вся она рухнула от одного прикосновения к струне…
А ведь это была ещё не музыка. Это просто настраивали скрипку.
Кешка даже не удивился. Всё правильно: дедушка — учитель скрипки…
— Кеш, ты чего, а, Кеша? — он на секунду опомнился и увидел Танины испуганные глаза. — Тебе не плохо?
Кешка мотнул головой, мол, всё в порядке — что-то в горле мешало говорить, голос не слушался.
— Ты садись лучше сюда, — и Таня заботливо усадила его на диван, — здесь лучше слышно. Я всё время здесь слушаю — вот так, сюда ухом!
Он послушно прислонился головой к стене.
— Грейся, — улыбнулась Таня, набросила на него зелёный плед и сунула в руки горячую чашку.
На чашке был рыцарь в доспехах, а в чае медленно кружилось лимонное солнышко.
И тут началась музыка.
…Это было даже нечестно, вот так, без предупреждения… Он был не готов — не успел выставить копьё, опустить забрало! Лишь успел удивиться, что никогда прежде не видел своего врага в лицо — вернее, никогда не слышал.
Ведь оказалось, что концерты по телевизору и неприветливые портреты композиторов в школьном кабинете музыки — это всё не то. Вернее, это вообще ничего!
Выходит, он никогда раньше и не слышал музыки. Чтобы вот так, просто скрипка — и просто за стенкой. И чтобы просто дедушка…
Это потом он понял, что играл на скрипке совсем не Михаил Соломонович, а смешной его студент Сашка Волков. А тогда Кешка об этом не думал. Он вообще ни о чём не думал — как будто кто-то подошёл к нему, взял за руку и повёл за собой. И Кешка пошёл. Пошёл без оглядки, не думая — на край света, в огонь и воду! И идти ему было хорошо.
Кешка очнулся, когда за студентом Сашкой хлопнула дверь. Он увидел у себя в руках остывшую чашку. Таня сидела за столом, грызла ручку и, кажется, не обращая на него никакого внимания.
Кешка громко отхлебнул остывший чай. Таня подняла голову:
— Ну что, согрелся?
Кешка кивнул и сказал, разглядывая чашку:
— Тевтонский рыцарь восемнадцатого века…
— Ух ты, а я не знала никогда…
Кешка испугался, что Таня сейчас заговорит о музыке. Спросит что-нибудь вроде этого: — «Ну что, понравилось?»
Но она не спросила.
Пора было собираться домой.
Пока Кешка в прихожей натягивал куртку, опять вышел Михаил Соломонович:
— А обувь твоя, брат, не высохла ещё. Могу только свои предложить — я тебе и носки шерстяные дам, доковыляешь как-нибудь, всё лучше, чем в мокрых!
Он протянул Кешке кроссовки размера этак сорок третьего. И Кешка поразился — как этот человек, скрипач, Учитель — может думать о каких-то Кешкиных мокрых ботинках!
Таня вышла его проводить на лестницу.
— Кеш… А это, значит, неправда? Мне Тигр говорил про тебя… Говорил — ты музыку не любишь….
— Это правда, — упрямо ответил Кешка, и добавил не очень твёрдо: — Музыку я не люблю.
И помчался вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, чтобы не думать — зачем он так сказал?
На улице уже стемнело. Снег растаял. Кешка, загребая носками огромных кроссовок, шёл домой и думал — как бы ему хотелось вернуться в этот дом, подняться по этой лестнице! Увидеть этого человека. И услышать это…
Яростно заскрежетали тормоза. Кешку ослепили фары небольшого грузовичка — в каком-то полуметре от его, Кешкиного, носа.
— Жить надоело?! — заорал на него шофёр, открыв дверцу машины. — Думаешь, мама ещё раз родит такого?!
Кешка вжал голову в плечи и поспешно перебежал на другую сторону улицы. Вдруг он поймал у себя на лице улыбку. Довольно глупую, кстати, улыбку.
