— Руки в гору! — приказал Семенчук и вскочил с ружьем.
Человек упал, и очередь из автоматического пистолета прострекотала в сонной тиши ржаного раздолья.
Не сговариваясь, хлопцы ударили залпом из ружей. Бывший пограничник успел подползти к врагу вплотную.
— Бросай оружие!
Заслышав перестрелку, я помчался на дрезине к переезду. По полю бежали пограничники с собаками.
Тарас Семенчук и его приятель скрутили нарушителя границы и привели к будке сторожа. Уложили на траву вниз лицом.
— Не шевелись! — покрикивал Семенчук.
На ходу соскакиваю с дрезины.
Семенчук ставит лазутчика на ноги. Брюки у него навыпуск, юнгштурмовка под ремнем. Кепка с «громоотводом». Ни дать, ни взять — активист районного масштаба!
В мешке из прорезиненной ткани оказалась мокрая одежда — переплывал Днестр. В карманах — советский паспорт, военный билет, справка с места жительства. Отобрали пистолет новейшей немецкой марки и финский нож в чехле.
— Я ранен! — простонал лазутчик, прихрамывая.
Семенчук влепил ему в зад заряд дроби!
Мы положили нарушителя на живот и так повезли в Одессу. Нашей дрезине повсюду давали «зеленую улицу».
При дневном свете я внимательно оглядел нарушителя границы. Вывернутые губы. Квадратный подбородок. Ноги — колесом. Да это же Щусь попался!
— Никакого Щуся… не знаю. — Пойманный враг стонал и охал.
И так на всех допросах. Тогда самолетом с Крайнего Севера был доставлен Леонид Ставский. Очная ставка началась драматически.
— Брось запираться, Наум! — миролюбиво сказал располневший и огрубевший Ставский.
Щусь покраснел и молча, оскалив лошадиные зубы, бросился на бывшего соратника. Лазутчику удалось дотянуться до горла Ставского, и мы едва отбили бывшего офицера.
— Продался, сволочь! — кричал Щусь, тяжело отдуваясь, и все рвался к Ставскому.
Вызывали и других свидетелей, знавшихся с бывшим атаманом батьки Махно. Таких было много.
Как говорят в мире преступников, Щусь «раскололся» и выдал явки и пароли, указал связи, тянувшиеся вплоть до Москвы…
…Рассматривая мой рапорт с просьбой о поощрении Тараса Семенчука и его товарища, начальник возразил:
— Могли бы и сами чекисты его перехватить! А то выходит, что мы сами одного лазутчика не в состоянии поймать.
Однако ходатайство подписал, и смелые ребята были отмечены наградой.
В Южноморске наступила самая лучшая пора года. Зацвели белые акации. Солнце щедро светило и грело. С моря тянул терпкий ветерок. На улицах с самого раннего утра и до поздней ночи людно.
Я не спеша шел на службу, радовался погоде. Хорошее настроение сопутствовало мне еще из дому: Анна Ивановна впервые за последние месяцы прошлась по комнате. Вместе с семьей пила утренний чай. И это вселяло надежду на выздоровление…
А началось с того, что соседка привела в наш дом молодого русского парня, отменно одетого, с бархатистым, усыпляющим голосом.
— Врач-гомеопат, — представила его мне соседка.
Для начала медик закатил лекцию о том, как развивалась гомеопатия, открытая немецким врачом Ганеманом в начале XIX века.
— Подобие лечить подобием — таков наш принцип. Сила действия лекарства увеличивается по мере уменьшения дозы. Хорошо растирать лекарство с молочным сахаром, — монотонно журчал бархатистый голос, располагая ко сну.
— За меня взялись бы? — робко спросила Анна Ивановна. Она сразу уверовала, что именно этот молодой человек, на которого, по словам соседки, молился весь Южноморск, станет ее спасителем-исцелителем.
Врач осмотрел ее, расспросил о самочувствии и заключил небрежно:
— Вероятно, удастся что-то сделать и помочь…
И стал навещать больную.
Лекарства в микроскопических дозах, долгие отвлекающие разговоры, а скорее всего самовнушение временно благотворно подействовали на Анну Ивановну.
— Не нужно было никуда ездить — ни в Шафраново, ни на Кавказ. И профессор — пустое дело! — оживленно говорила мне Нюся. Она чувствовала прилив сил, воспрянула духом. И во всем слушалась гомеопата.
…С такими радужными мыслями и вошел я в отдел НКВД.
— Вас вызывают в областное управление, — доложил дежурный по отделу.
«К чему бы ранний вызов?» — размышлял я, стараясь припомнить минувшие дни. Так и не догадавшись, переступил порог кабинета начальника управления НКВД.
Предисловий не последовало. Начальник положил передо мною пистолет, умещавшийся на ладони.
— Ваш?
Пистолет был весь никелирован, с позолотой. На золотой цепочке. Ценная игрушка и только. И я задал встречный вопрос:
— Откуда он у вас?
— Отвечайте, когда вас спрашивают! — повысил голос начальник управления. Бритая голова его покраснела, голос сорвался.
— Пистолетик я подарил своей жене. Она повесила его у изголовья как украшение…
— Бросьте сюсюкать! Пистоле-е-етик… Пистолетик, как вы изволили выразиться, бьет насмерть человека! Напишите объяснение и явитесь завтра на бюро обкома КП(б)У!
На следующий день мне влепили выговор с занесением в учетную карточку за халатное хранение огнестрельного оружия.
Выяснилось, что в порыве благодарности Анна Ивановна однажды спросила гомеопата:
— Чем порадовать вас, дорогой доктор?
Молодой лекарь любовался позолоченным пистолетиком, что висел на ковре над кроватью больной.
Жена моя поняла врача и тотчас отдала игрушку. А мне об этом не сказала.
Спустя, быть может, месяц или больше, сотрудники милиции Южноморска установили, что молодой гомеопат никакого отношения к медицине не имеет — обыкновенный аферист и жулик! При аресте у него отобрали мой пистолет.
Этот нелепый случай сразил Анну Ивановну: обострился процесс, открылось горловое кровотечение. В забытьи она твердила:
— Он новейшими средствами лечил… По самому хорошему методу… Научно… Как же так? Зря, наверное, на человека… Прости меня, глупую… Поедем отсюда! В Днепропетровск…
Теща тоже настаивала на возвращении в родные места. Климат сырой, ветры морские — все не для нашей Нюси.
Мы до этого надеялись получить помощь от знаменитостей — в Южноморске тогда работали лучшие в стране медики, занятые проблемой туберкулеза. Профессор предложил хирургическое вмешательство, но Анна Ивановна не решилась на операцию. И тут злосчастный гомеопат…
— Повезем Нюсю к родным берегам Днепра! — просила теща, но мне нужно было получить разрешение на переезд.
Как-то летним вечером в прихожей нерешительно звякнул звонок. Открываю дверь. На лестничной площадке стоит высокий мужчина в сером коверкотовом костюме и желтых «джимми» — полуботинках с усеченными носками. Велюровая шляпа в руке. В тусклом свете я сперва не признал гостя.
— Позволите войти? — Голос удивительно знакомый. И нос вздернутый. И отметина на щеке.
— Павел! — вырвалось у меня. Я схватил его за руку.
— Не один я, Володя.
Из-за спины Бочарова выступила маленькая женщина в белом берете и строгом темном костюме. Я отстранился:
— Прошу в дом. Ну что же вы стоите?..
Павел Ипатьевич представил меня своей жене Марине.
Анна Ивановна не смогла сразу подняться и с болезненной улыбкой встретила гостей:
— Очень и очень рады… Столько не виделись… Павел, Павел… А я вот…
— Ничего, Нюся! Все образуется. — Павел Ипатьевич присел на краешек кровати, взял руки Анны Ивановны. — Мы с тобою еще попляшем. Помнишь, как на вашей свадьбе?.. Чуть не отбил я тебя у Володи. Ты, главное, крепись! Тебе плохо, а ты тверди — хорошо! Черт возьми, мне хорошо!
Анна Ивановна всхлипнула:
— Эх, Паша, золотая твоя душа… Сколько же в тебе доброты…
Марина понимающими глазами смотрела на мою жену и успокаивала ее, как умела.
— Ты, Аня, слушайся ее — врач! — сказал Павел Ипатьевич.
Возбужденная нежданным приездом старинного друга, Анна Ивановна поднялась с кровати. Мы ее усадили за стол, обложили подушками. Румянец пылал на ее исхудалом лице Большие глаза лихорадочно блестели.
