кто живет в городах, обычно довольствуются квартирой, без клочка плодородной земли во владении, и людям скромного достатка в этих квартирах приходится уживаться в абсолютном минимуме пространства. При наличии маленьких детей жизнь в квартире затруднительна. Детям негде играть, а родителям негде укрыться от детских воплей. Следовательно, профессиональное сословие все чаще стремится перебраться в пригород. Это, несомненно, полезно для детей, но такой переезд изрядно осложняет жизнь взрослых и существенно уменьшает роль мужчины в семье.
Впрочем, я не намерен обсуждать столь важные экономические проблемы, поскольку они лежат вне того фокуса, который нас интересует, а именно: что делать индивиду здесь и сейчас, чтобы обрести счастье. Мы приближаемся к этому фокусу, переходя к психологическим затруднениям нашей эпохи во взаимоотношениях родителей и детей. Указанные затруднения частично воплощают собой проблемы, поднятые демократией. Прежде были хозяева и рабы: хозяева определяли, что нужно сделать, и в целом пеклись о рабах, ибо рабы в известной степени присматривали за их счастьем. Рабы, возможно, ненавидели своих хозяев, хотя эта ненависть была вовсе не такой повсеместной, как уверяет демократическая теория. Но даже если они и вправду ненавидели хозяев, последние об этом не подозревали – и потому пребывали в безмятежном счастье. С распространением демократической теории все изменилось: прежние смиренные рабы перестали подчиняться, а хозяева, не сомневавшиеся ранее в своих правах, начали сомневаться и робеть. Возникли трения, чреватые несчастьем для обеих сторон. Я вовсе не пытаюсь умалить значение демократии, так как описанные проблемы неизбежны, по сути, при любой социальной трансформации. Но бессмысленно отмахиваться от того факта, что при таком переходе мир становится некомфортным для проживания.
Изменения в отношениях между родителями и детьми представляют собой частный пример всеобщего распространения демократии. Родители больше не уверены в своих правах относительно детей, а дети больше не считают себя обязанными уважать и почитать родителей. Добродетель послушания, прежде внушавшаяся безоговорочно, вышла из моды – и это правильно. Психоанализ вселил в образованных родителей страх перед неосознанным причинением вреда детям. Целуя ребенка, можно зародить в нем эдипов комплекс; а если не целовать – спровоцировать приступ ревности. Приказывая ребенку сделать то-то и то-то, можно породить ощущение греховности; если ничего не требовать, дети могут приобрести привычки, нежелательные с точки зрения родителей. Если ребенок сосет большой палец, родители воображают всякие ужасы, но совершенно не знают, что делать, чтобы заставить ребенка забыть о пальце. Родительство, ранее триумфальное отправление власти, стало робким, тревожным и преисполнилось сомнений и угрызений совести. Прежние простые радости исчезли, в тот самый миг, когда, благодаря новой свободе одиноких женщин, мать вынуждена жертвовать намного большим, чем прежде, ради материнства. В этих обстоятельствах сознательные матери не требуют многого от своих детей, а несознательные матери требуют слишком многого. Сознательные матери сдерживают свою естественную любовь и робеют; несознательные ищут в детях компенсацию за радости, от которых пришлось отказаться. В первом случае ребенок остается без родительской любви, во втором – попадает под чрезмерную опеку. Ни в том ни в другом случае нельзя обрести то «врожденное» счастье, которое заложено в идею семьи.
Стоит ли удивляться, с учетом сказанного, тому, что рождаемость снижается? Падение рождаемости по стране в целом достигло показателя, из которого следует, что численность населения вскоре начнет сокращаться, а среди обеспеченных эта точка и вовсе давно пройдена, причем не в одной стране, а практически во всех наиболее цивилизованных странах мира. Имеется не так много доступных статистических данных по рождаемости среди обеспеченных, но два факта можно извлечь из упомянутой выше книги Джин Эйлин. Судя по всему, в Стокгольме с 1919 по 1922 год плодовитость женщин профессионального сословия составила всего треть от общей плодовитости населения, а среди четырех тысяч выпускников колледжа Уэллсли, США, в период с 1896 по 1913 год количество новорожденных детей не превысило трех тысяч человек, тогда как для предотвращения фактического вымирания населения требовалось восемь тысяч, причем ни один из них не должен был умереть во младенчестве.
Не приходится сомневаться в том, что цивилизация, созданная белой расой, характеризуется следующим: при сохранении нынешних пропорций развития мужчины и женщины, к ней приобщившиеся, становятся бесплодными. Наиболее цивилизованные суть самые бесплодные, а наименее цивилизованные суть самые плодовитые, и пропасть между ними непрерывно расширяется. В настоящее время мы наблюдаем вымирание наиболее умных слоев западного общества. Уже очень скоро западные народы в целом сократятся в численности, разве что их состав не начнет пополняться за счет иммиграции из менее цивилизованных областей мира. Однако, приобщившись к образу мыслей своей новой родины, иммигранты тоже станут сравнительно бесплодными. Ясно, что цивилизация с такой особенностью нестабильна; если мы не сумеем обратить вспять сегодняшний ход событий, ей суждено рано или поздно уступить место какой-то другой цивилизации, в которой стремление к родительству сохранило достаточно сил, чтобы не допустить сокращения населения.
Официальные моралисты в каждой западной стране пытаются справиться с этой проблемой посредством дидактических наставлений и сентиментальности. С одной стороны, они говорят, что долг всех семейных пар – рожать столько детей, сколько позволит Господь, невзирая на все осложнения для детского здоровья и счастья. С другой стороны, нынешние кумиры толпы (мужчины) восхваляют священные радости материнства и уверяют нас, что большая семья с избытком больных и терзаемых нищетой детей выступает залогом счастья. Государство вмешивается в эти речи, утверждая, что ему необходимо пополнение рядов пушечного мяса, ибо как иначе обеспечить бесперебойную работу всех хитроумных современных орудий уничтожения? Как ни странно, отдельный родитель, даже принимая эти доводы применительно к другим, целиком и полностью их игнорирует в применении к себе. Психология от богословов и патриотов порочна. Теологи преуспевают до той поры, пока люди искренне верят в рассуждения об адском пламени, но сегодня только малая часть населения воспринимает эту угрозу всерьез. Что касается государства, его доводы откровенно и избыточно жестоки. Люди могут соглашаться с тем, что кто-то другой должен обеспечивать поставки пушечного мяса, но их ничуть не прельщает необходимость жертвовать собственными детьми для этих целей. Посему государство способно лишь и далее удерживать бедноту в невежестве; эти усилия, как свидетельствует статистика, обречены на провал повсюду – кроме разве что самых отсталых западных стран. Очень немногие мужчины и женщины станут заводить детей из чувства долга перед обществом, даже если будет твердо постановлено, что такая общественная обязанность существует. Мужчины и женщины заводят детей либо в надежде, что они добавят им счастья, либо потому, что не знают, как предотвратить беременность. Вторая причина по сей день остается немаловажной, однако неведение в данном отношении неуклонно сокращается.
