размещали разный контент и отслеживали, что в итоге удалялось из соцсети. Проанализировав механизм действия цензуры, они выяснили, что блокировалось обсуждение протестов и митингов – но не критика политических руководителей. Впоследствии Робертс выделила три стратегии цензуры в соцсетях: забалтывание, запугивание и затруднение. Для
забалтывания цензоры заполняют онлайн-платформы противоположными взглядами, вытесняя другие сообщения.
Запугивание предполагает угрозу наказания за нарушение правил. А путем удаления или блокировки контента создаются
затруднения, замедляющие получение информации [437].
Помню, как во время первой поездки в Китай я пытался подключиться к сети Wi-Fi в отеле. Мне понадобилось немало времени, чтобы убедиться, что у меня действительно появился доступ в интернет. Все приложения, которые я обычно загружаю, чтобы проверить соединение, – Google, WhatsApp, Instagram, Twitter, Facebook, Gmail – были заблокированы. Так я осознал не только силу китайского файрвола, но и масштаб влияния американских технологических компаний. Бо́льшая часть моих действий в интернете находится в руках всего трех компаний.
Таким платформам мы доверяем огромное количество информации. Один из показательных примеров того, какой объем данных могут собрать технологические компании, – исследование Facebook, проведенное в 2013 году [438]. Его авторы попытались составить статистический портрет пользователей, которые занимаются самоцензурой: пишут комментарии, но в итоге не публикуют их. Исследователи подчеркивали, что на сервер не поступало содержимое сообщения – только информация о том, что пользователь начал печатать комментарий. Даже если так – все это указывает на невероятную степень детализации, с которой компании отслеживают наше поведение и общение в сети. Или, как в данном случае, отсутствие общения.
Учитывая потенциал данных из соцсетей, доступ к ним может быть очень ценным ресурсом для разных организаций. По словам Кэрол Дэвидсен, работавшей в избирательном штабе Барака Обамы во время президентских выборов 2012 года, тогда настройки приватности в фейсбуке позволяли скачать информацию обо всех контактах тех пользователей, которые согласились поддержать кампанию в соцсети. Эти сети дружеских связей давали огромный объем важной информации для предвыборной кампании. «По сути, мы могли получить в свое распоряжение всю сеть американских пользователей фейсбука», – впоследствии отмечала она [439]. В конце концов соцсеть убрала возможность собирать данные о друзьях; но Дэвидсен утверждала, что благодаря неповоротливости республиканцев демократы успели собрать информацию, которой не обладали соперники. Анализ подобных данных не нарушает никаких правил, но возникает вопрос, как собирается эта информация и кто ее использует. «Кому принадлежит тот факт, что мы с вами друзья?» – так сформулировала этот вопрос Дэвидсен.
В то время многие приветствовали использование данных в президентской кампании Обамы и называли этот подход инновационным [440]. Это был метод новой политической эпохи. Подобно тому как в 1990-е годы финансистов вдохновило появление новых ипотечных продуктов, в 2000-е соцсети стали считаться чем-то таким, что изменит политику к лучшему. Но как и в случае с финансовыми продуктами, иллюзии быстро развеялись.
«Эй, милашка, ты будешь голосовать на выборах? И за кого?» В преддверии всеобщих выборов 2017 года в Великобритании тысячи людей, искавших себе пару в приложении Tinder, получали в ответ эту фразу политического толка. Жительницы Лондона Шарлотта Гудмен и Яра Родригес Фаулер решили призвать своих двадцатилетних соотечественников голосовать за лейбористов и создали чат-бота, чтобы охватить широкую аудиторию.
Как только доброволец устанавливал бота, тот автоматически менял его геолокацию в Tinder на неопределенную, отвечал согласием каждому пользователю и начинал чат со всеми потенциальными партнерами. Если реакция собеседника на первое сообщение была доброжелательной, доброволец брал инициативу на себя и начинал реальный разговор. Всего бот отправил более 30 тысяч сообщений, в том числе людям, до которых никогда не добрались бы агитаторы. «Иногда собеседник был недоволен, что к нему обращался бот, а не человек, но негативная реакция проявлялась крайне редко, – впоследствии писали Гудмен и Родригес. – Tinder слишком несерьезная платформа, чтобы пользователи чувствовали себя обманутыми из-за какого-то разговора о политике» [441].
Боты позволяют одновременно общаться с огромным числом людей. С помощью сети ботов можно вести работу в таких масштабах, которые в ручном режиме попросту недостижимы. Эти бот-сети могут объединять несколько тысяч или даже миллионов аккаунтов. Как и люди, боты публикуют контент, начинают разговоры, продвигают идеи. Однако в последние годы действия таких аккаунтов привлекают к себе пристальное внимание. В 2016 году западный мир потрясло два исхода голосований: в июне Британия проголосовала за выход из ЕС, а в ноябре Дональд Трамп выиграл президентские выборы в США. Что стало причиной этих событий? Впоследствии высказывались мнения, что в период агитации широко распространялась ложная информация, зачастую исходившая от России и ультраправых группировок. Огромное число людей в Великобритании, а затем и в США были введены в заблуждение фальшивками, которые публиковались ботами и другими подозрительными аккаунтами.
На первый взгляд, данные подтверждают этот вывод. Есть основания полагать, что во время предвыборной кампании 2016 года посты в фейсбуке, за которыми стояла Россия, могло увидеть более 100 миллионов американцев. А в твиттере с российской пропагандой, распространяемой более чем 50 тысячами ботов, столкнулось почти 700 тысяч граждан США [442]. Мысль о том, что многие избиратели поддались пропаганде, публикуемой поддельными сайтами и иностранными агентами, звучит заманчиво, особенно для политических противников Брекзита и Трампа. Но это простое объяснение не выдерживает критики.
Дункан Уоттс и Дэвид Ротшильд указывали на то, что во время американской предвыборной кампании 2016 года в интернете публиковалось много другого контента, помимо связанной с Россией пропаганды. Да, пользователям фейсбука могла попадаться и пропаганда, но в тот период американцы просмотрели в соцсети более 11 триллионов постов. На каждую публикацию, связанную с Россией, приходилось почти 90 тысяч других. А в твиттере лишь 0,75 % твитов исходило от аккаунтов, имеющих отношение к России. «С точки зрения цифр информация, которую получали избиратели в ходе избирательной кампании, в подавляющем большинстве случаев исходила не от сайтов фейковых новостей и даже не от ультраправых СМИ, а из вполне известных источников», – отмечали Уоттс и Ротшильд [443]. И действительно, выгода Трампа от бесплатного освещения популярными СМИ первого года его предвыборной кампании оценивается почти в 2 миллиарда долларов [444]. Исследователи подчеркивали, что пристальное внимание СМИ к электронной переписке Хиллари Клинтон служит примером того, какую информацию эти издания предлагают читателям: «Всего за шесть дней на первой полосе New York Times вышло столько же статей об электронных письмах Хиллари Клинтон, сколько всего статей о политике появлялось на ней за 69 дней в преддверии выборов».
Другие исследователи пришли к тому же выводу относительно числа источников ложных новостей в 2016 году. Брендан Найхен
