что вразумительного ответа нет – одни банальности из рекламы активной жизни.
Рассмотрим жизнь такого человека подробнее. Возможно, у него есть замечательный дом, очаровательная жена и прелестные дети. Он просыпается рано утром, когда остальная семья еще спит, и спешит в свою контору. Там он должен позиционировать себя в качестве отличного руководителя; это и выдвинутый вперед подбородок, и решительная манера речи, и показная всеведущая сдержанность, призванная производить впечатление на всех, кроме конторского служки. Он диктует письма, разговаривает по телефону с разными важными персонами, изучает рынок и обедает с кем-то, с кем ведет дела или рассчитывает заключить сделку. Все это повторяется изо дня в день. Домой он возвращается уставшим, к тому времени, когда пора переодеваться к ужину. За ужином он в компании других уставших мужчин притворяется, будто ему нравится общество дам, еще не успевших утомиться. Сколько часов понадобится вытерпеть этому бедолаге, предугадать невозможно. Наконец он засыпает – и напряжение ослабевает, но ненадолго.
Трудовая жизнь этого человека характеризуется психологией забега на сто ярдов, но забег, в котором он участвует, представляет собой соревнование с финишем в могиле, а его сосредоточенность на том, чтобы пробежать эти сто ярдов, в конце концов становится избыточной. Знает ли он что-либо о своих детях? Будни он проводит в конторе; по воскресеньям отправляется играть в гольф. Что ему известно о своей жене? Когда он уходит утром, та еще спит. Вечерами оба увлечены исполнением социальных обязательств, не предусматривающих интимных бесед. У него, вероятно, нет друзей-мужчин, достаточно важных для него, зато, быть может, есть те, с которыми он демонстрирует ту искренность чувств, какую желал бы ощущать. О весне и осени, поре сбора урожая, он знает только, что эти времена года оказывают влияние на рынки; чужие страны он, наверное, повидал, но не испытывал ничего, кроме полнейшей скуки. Книги кажутся ему бесполезными, музыка – развлечением высоколобых.
Год за годом он становится все более одиноким, приучается все строже сосредотачивать внимание, а его жизнь вне бизнеса неумолимо теряет вкус и цвет. Я видел американца такого типа, мужчину на пороге зрелого возраста, прибывшего в Европу с женой и дочерьми. По всей видимости, семья убедила беднягу, что пора взять отпуск и подарить девочкам возможность поглазеть на Старый Свет. Мать и дочери восторженно щебечут, зовут мужчину восхититься каждым новым видом, который мнится им любопытным и чисто европейским. Отец же семейства, утомленный до изнурения и откровенно скучающий, явно размышляет о том, что творится прямо сейчас в его конторе – или что происходит в мире бейсбола. Женская половина семьи в конце концов сдается и делает вывод, что все мужчины – обманщики и филистеры. Им не приходит в голову, что отец семейства – жертва их алчности; впрочем, это действительно не совсем так, равно как и сати [31] – не совсем то, что видится европейскому наблюдателю. Вероятно, в девяти случаях из десяти вдова добровольно жертвует собой и готова умереть в огне к вящей славе и по предписанию религии. А от бизнесмена его религия и слава требуют делать больше денег; поэтому, подобно вдовам-индуисткам, он радостно идет на муки. Если американскому бизнесмену и суждено стать счастливее, он должен сначала изменить свою религию. Пока он не только стремится к успеху, но искренне верит, что долг мужчины заключается в стремлении к успеху и что того, кто лишен этого стремления, можно лишь пожалеть, – до тех пор его жизнь будет оставаться слишком плотной и слишком беспокойной для того, чтобы обрести счастье.
Возьмем простой пример – те же инвестиции. Почти всякий американец предпочтет восемь процентов дохода от рискованных вложений четырем процентам от надежных инвестиций. Вследствие этого мы часто наблюдаем потерю денег и беспрестанные тревогу и раздражение. Со своей стороны, лично я хотел бы получить за деньги надежный и безопасный досуг. Однако типичный современный человек желает больше денег, уповая на то, что рано или поздно превзойдет в показном блеске, мишуре и роскоши тех, кто недавно был ему ровней. Социальная шкала в Америке бесконечна и постоянно колеблется. А потому все снобистские эмоции проявляются ярче, нежели там, где существует твердо установленный социальный порядок, и, пусть одних только денег по-прежнему мало, чтобы придать человеку величие, без них все же очень трудно его достичь. Более того, заработанные деньги являются общепринятой мерой ума. Человек, который зарабатывает много денег, считается умным; тот, кто не в состоянии разбогатеть, признается глупцом. Никому не нравится быть глупцом в глазах окружающих. Поэтому, когда рынок приходит в неустойчивое равновесие, бизнесмены испытывают чувства, схожие с ощущениями студентов на экзамене.
Следует признать, что некий элемент подлинного, пусть и иррационального, беспокойства относительно потенциального краха время от времени преследует любого делового человека. Впрочем, Клейхенгер Арнольда Беннета, даже разбогатев, продолжал бояться смерти в работном доме [32]. Нисколько не сомневаюсь, что те, кто в детстве изрядно настрадался от нищеты, изводятся от страха, как бы их собственным детям не выпала аналогичная участь, и полагают, что сколько угодно миллионов на счете едва ли способны уберечь от этой напасти. Подобные страхи, пожалуй, неизбежны среди первого поколения богачей, но они будут меньше воздействовать на тех, кто никогда не знал настоящей бедности. При всех прочих обстоятельствах это, в общем-то, малозначительная, скорее, исключительная составляющая проблемы.
Неприятности коренятся в чрезмерно пристальном внимании к успеху как к основному источнику счастья. Не стану отрицать, что ощущение успеха существенно облегчает наслаждение жизнью. Скажем, художник, не добившийся известности в юности, очевидно станет счастливее, если его талант получит признание. Я также не отрицаю того, что деньги до определенной степени способны усилить ощущение счастья; но вот далее этого предела они, по-моему, уже не играют такой роли. Я продолжаю утверждать, что успех является всего-навсего одним из многих компонентов счастья – и обходится слишком дорого, если ради него жертвуют всеми остальными компонентами.
Такое отношение проистекает из философии жизни, преобладающей в деловых кругах. В Европе, правда, до сих пор существуют и другие круги, пользующиеся престижем. В некоторых странах сохранилась аристократия; во всех имеются ученые профессии, и во всех странах, за исключением немногих малых, есть армия и флот, к которым относятся с большим уважением. Да, верно, что в успехе присутствует элемент конкуренции, какую бы профессию ни избрал человек, но в то же время уважение вызывает не успех сам по себе, а сочетание превосходных личных качеств, каких угодно, из которого и вырос успех. Человек науки может хорошо зарабатывать или оставаться бедным; его уж точно не
