Говорят, что в какой-то стране показали «Броненосец „Потемкин“» – и там произошла революция. Это, конечно, метафора, но мысль верная.
Нея Зоркая. В икшанских лесах
Любимая шутка Неи Зоркой была: «Критика на службе блата». И писала о своих друзьях – М. Ульянове, А. Тарковском и даже обо мне, грешной. Я помню, например, наш диалог в лесу, за грибами, о шестидесятниках, который она потом напечатала…
Дело в том, что мы жили в одном доме, на Икше. Это был дачный кооператив, где в свое время жили и Смоктуновский, и Лиознова, и Швейцер, и Чурикова с Панфиловым, и много, много других знаменитых кинематографистов.
У нас с Неей обнаружилась сразу одна страсть: ходить в лес за грибами. Мы выходили из дому с корзинками, и сразу же – Неин голос, прерывистый, с характерной хрипотцой: «Ну, давайте рассказывайте, Алла Сергеевна, где вы сейчас снимаетесь? Кто режиссер и что интересного происходит на площадке?» Потом она приезжала к нам, например в павильон, где Таланкин снимал «Бесы», и подробно записывала всю репетицию.
Переговариваясь, идем в лес часа на два, три. С нами моя неизменная пуделиха Машка, которая в лесу бегает от меня к Нее и от Неи ко мне и боится нас растерять.
Мы собирали почти все растущие грибы, кроме, конечно, поганок с прекрасным названием Amantia virosa. Называть грибы латиницей было для нас высшим шиком. Особенно мы любили розовые мухоморы, по-немецки Perlpilz, которые никто не брал, и нам все говорили, что мы отравимся. Однажды мы набрали их целую корзину, они были еще маленькие и нераскрывшиеся. А когда они маленькие, то их легко перепутать с обычными красными мухоморами. Пришли домой, пожарили, пригласили нашу икшанскую соседку, специалиста по японскому кино Инну Генс и с удовольствием съели все эти грибы.
Ночью я поняла, что мы все-таки перепутали. Я не спала, уверенная, что отравилась и скоро умру, пила молоко и писала прощальные письма. Инна наутро тоже рассказала, что почувствовала дискомфорт, проснулась среди ночи, встала – два пальца в рот, освободилась и снова уснула. Нея сообщила, что тоже среди ночи что-то почувствовала странное, вздохнула, но про себя сказала: «Ох уж эти комплексы, Алла Сергеевна», – перевернулась на другой бок и продолжала спать дальше. Разные характеры!
Кстати, эти розовые мухоморы (Pelpilz), обжаренные вместе с черносливом и вином, очень вкусны. Это я уже потом их ела в Швейцарии.
Рядом с нашим домом есть так называемый поселок космонавтов. И в то время там были два нежилых дома в заросших садах, где росли сливы, терновник, смородина и цветы. Мы с Неей иногда, возвращаясь из леса, лазили в эти сады за сливами, за цветами или опять же за грибами, которые там никто кроме нас не собирал. Как-то раз, когда Нея уже была там, за забором, я сказала: «Мне сегодня что-то не хочется лезть. Я буду стоять на стрёме и, если кто-то пойдет, стану кричать: „Микки! Микки!“» (Мои собаки Маша и Микки были, конечно, со мной.) Вскоре кто-то появился, я закричала и вижу: это профессор, доктор наук, с испугом лезет под забором обратно. Мы похохотали и полезли, уже вместе, в другой сад, куда надо было ползти по-пластунски. Не просто открыть калитку и войти, а – ползти.
И в этом – только азарт, потому что сливы и яблоки продаются на каждом шагу. И вот мы лезем, и с нами собаки. Но Микки так любил поскандалить (я уже не говорю о Маше), что если кто-то проходил за километр от нас, он начинал радостно лаять. Мы собираем сливы, а в это время к соседней даче подъезжает машина и останавливается за углом. Микки по своему характеру должен бы обязательно залаять, но оттого, что мы притаились, как сучочки, мои собаки тоже притаились. И мы вчетвером превратились в четыре сучочка. Послышались голоса. Я говорю: «Нея! Нам нужно быстро отсюда выходить». Нея поползла и застряла в дыре. И как я ее потом проталкивала!..
Я до сих пор помню ощущение азарта, когда мы, живя летом у бабушки, лазали в чужие сады, хотя был свой. Это детское ощущение, желание делать то, что не принято, у меня осталось.
Однажды в лесу Нея под кустом собирает свои любимые серые рядовки (Tricholoma portentosum), и на ее фразе про «экзистенциализм Сартра…» я вижу, как к нам приближается огромный лось. Нея его не замечает, а я боюсь ей об этом сказать, потому что понимаю: испугавшись от неожиданности, она может испугать и лося. Лось проплывает мимо, круша ветки, а Нея, продолжая неоконченную фразу про Сартра, так сердито мне: «Ну зачем вы там, Алла Сергеевна, ломаете деревья?» Когда лось прошел мимо, я ей шепотом: «Нея, посмотрите…» И Нея застыла в позе знаменитой немой сцены из «Ревизора».
Я, откровенно, не очень люблю читать рассуждения критиков о театре и кино, но Неиным оценкам я безоговорочно доверяла. Как ни странно, у нас совпадали вкусы. Иногда Нея меня просила взять ее с собой на какую-нибудь театральную премьеру. Начинался спектакль, и Нея тут же закрывала глаза и засыпала. А сидели мы всегда близко от сцены, и актеры знали, что мы в зале. Я ее толкаю в бок: «Нея, проснитесь, актеры со сцены на нас косятся. В следующий раз никогда вас не возьму!» На что мне Нея своим характерным голосом: «Алла Сергеевна, это вы на сознательном уровне воспринимаете искусство, а я на бессознательном!» И на просмотрах фильмов Нея часто засыпала, а потом писала блестящие рецензии. Правда, я заметила, что спала она только на скучных сценах.
Зимой мы с ней ходили на лыжах. И она, и я боялись горок, поэтому выбирали лыжню по прямой. Но однажды заблудились, и с одной горки пришлось все-таки спускаться. Мне с горем пополам это удалось, стою внизу, жду Нею. Ее долго нет – видимо, боится, но я не сержусь. Кругом красота, бирюзовое небо, солнце, деревья в инее. Наконец, не выдержав, я кричу на весь лес: «Нея! Вы где?!» И в ответ рядом рассерженный Неин голос: «Где, где? В кустах, конечно». И вижу: Нея в сугробе, барахтается в снегу, одна лыжа торчит, другая отлетела на два метра в сторону.
Иногда мы с ней ходили гулять в валенках и всегда выбирали нехоженые дороги. Часто застревали по пояс в снегу и, хохоча, вытаскивали друг друга. Весело!
На Икше мы любили давать всему прозвища и названия. У нас была там своя Камбоджа – это когда надо идти домой по берегу реки, а там сыро. И вот выбираем: через Камбоджу или через Берегового?
Смоктуновского мы с Неей прозвали Турнесолем и ему даже объяснили, почему: потому, что на однообразном ромашковом поле актерской братии вырос один большой артист Подсолнух – Турнесоль. Потом я написала о нем маленькую книжечку, а Нея – большую статью. Вместе с нашими произведениями мы подарили ему стихи, которые начинались так:
Две белых ромашки с икшанского луга
Подсолнуху шлют свой привет.
Мы летом росли и качались на воле,
Зимой написали буклет…
Мне было скучно на Икше без Неи. И ей, я надеюсь, тоже. Мы часто сговаривались ехать вместе на моей машине. Я за ней заезжала, и мы отправлялись туда в любую погоду. Машина по пути не раз ломалась. Однажды она встала в огромной луже на середине дороги. Я открыла капот и вижу, что там какая-то трубка отсоединилась. Надо ее чем-то привязать, а веревки, конечно, нету. «Нея, у вас есть носовой платок?» – «Ну, есть. Но какой?..» Неважно! Привязала я эту трубку Неиным носовым платком, а потом почти месяц так и ездила. Или однажды отказали тормоза. Дело было зимой, но мы все-таки добрались до икшанского дома и уткнулись носом машины в сугроб – так и остановились.
Иногда в Москве меня задерживали репетиции. Я получала от Неи записки (таких посланий было множество, одно случайно сохранилось):
А! С! С Наступающим!
Не могла Вам дозвониться никогда. Это безнадега. Экстренно сообщите: едете ли Вы со своим эллином в Икшу на 31-е или нет. От этого зависит (ça dépend), сколько везти туда выпивки и пр. Я собираюсь завтра (30-го) прямо из института, часа в 2–3, буду там в Икше во всех случаях.
Очень прошу Вас обязательно мне сегодня вечером позвонить в любое время, ладно?
Во всех случаях – Salut, но, конечно, хотелось бы Вас увидеть хотя бы в новогоднюю ночь!
Иногда мы передавали друг другу заграничных друзей. Когда «Таганка» была на гастролях в Праге, меня там опекали две Неиных подруги. Яна Клусакова работала на радио, взяла там у меня большое интервью в прямом эфире и впоследствии перевела мою книжку на чешский язык. Галя Копанева – кинокритик. Я как-то целый месяц жила у нее в маленькой квартирке в Старом городе и прочищала свои мозги запрещенной тогда у нас литературой.
А я «снабжала» Нею своими французскими друзьями, когда ее наконец выпустили за границу и она стала много ездить. И все-таки… Сидя на Икше, я часто от нее слышала: «Никуда не хочу. Только здесь. И в лес по грибы!»
И на Икшу к нам стали приезжать иностранцы. Француженка Джема Салем потом написала книжку о своих московских впечатлениях и целую главу назвала «Пирожки у Неи». Позже она стала приезжать к нам часто, и на помощь мне всегда бросались и Нея, и Петя, ее брат. Он прекрасно играл на гитаре и пел французские песни, а французы удивлялись, откуда он их столько знает. Однажды на Новый год мы устроили бал-маскарад. Я взяла в «Мостеакостюме» напрокат театральные костюмы из «Войны и мира», Рене, муж Джемы, был у нас князем Андреем… – ну, и так далее. Вдруг среди ночи появился Дмитрий Покровский со своим ансамблем, и тут уж мы рванули русские песни.
