11 декабря
«Вишневый сад». Показала любимовское письмо актерам в театре и Эфросу.
13 декабря
Написала ответ Любимову, отдала Шнитке для передачи.
«Дорогой Юрий Петрович! Если бы Вы знали, как мы Вас ждем! Все. Даже театр Вахтангова: прошел по Москве слух, что Вы там будете главным режиссером, если вернетесь…
Письмо наше наверху еще не читали, но, по нашим сведениям, – вот-вот… Мы после Ваших весточек предпринимаем кое-какие шаги… время для возвращения сейчас неплохое…
Мы подготовим все, что сможем. Уже восстановили „Дом на набережной“. Идет с огромным успехом. Хотим 25 января сыграть Володин спектакль. Дупаку сказали официально, что можем восстанавливать любой спектакль. На очереди „Мастер“. Если вопрос с Вашим приездом решится положительно, то к приезду постараемся восстановить „Бориса“, чтобы у Вас было меньше черновой работы… Но главное, чтобы вопрос решился юридически, чтобы Ваше имя стояло на афишах… Естественно, поднимая вопрос о возвращении, хлопочем о гарантии Вашего свободного выезда туда-обратно. Когда Вы приедете, соберется вся „старая гвардия“: и Коля, и Веня, и Леня, и Шопен[10] – все, кто сейчас на стороне… Мне кажется, „возродить“ старую „Таганку“ можно. На другом витке: с мудростью, битостью и пониманием…
Как Вы нас обрадовали своей весточкой!»
15 декабря
Узнали, что Горбачев не может или не хочет решать единолично вопрос о возвращении Любимову гражданства. Нужно написать письмо с этой просьбой в Верховный Совет.
23 декабря
«Вишневый сад». В антракте зашел Эфрос, сказал, что спектакль расшатался и он его будет репетировать перед гастролями в Париже. В конце кричали «браво». Опять пришел Эфрос. Поговорили о письме коллектива в Верховный Совет с просьбой о возвращении Любимова. Эфрос это письмо подписал. Что будет, если приедет Любимов? Я успокаивала: естественное разделение. Эфрос со своим репертуаром – на Новой сцене, Любимов – на Старой. Тем более что Ю.П. пишет в своем письме: «Надо работать на Старой родной сцене, там и стены помогают». Будет два театра под одной крышей и с одной труппой.
30 декабря
«Вишневый сад». Хороший разговор с Эфросом. Он сказал, что если бы поставил только «Вишневый сад», этого было бы достаточно. Он нервничает. Болит сердце. Сказал, что после Нового года ляжет в больницу.
1987 год
8 января
«Вишневый сад». Перед спектаклем зашел Эфрос. Говорил о худсовете и о гастролях во Франции. Сказала ему, что ночью будем говорить по телефону с Любимовым – он в Вашингтоне ставит «Преступление и наказание».
После спектакля у Жуковой – Маша Полицеймако, Давид Боровский с женой, Веня Смехов с женой и я. Маша, Таня, Веня, Давид и я по очереди говорили с Любимовым. Он возмущался, разговаривал с нами жестко и нехорошо: «Вот вам же разрешили почему-то сейчас говорить со мной». Нам никто не разрешал – на свой страх и риск. У Давида тряслись руки, но он говорил очень спокойно: «Да, да, вы правы, Ю.П.»; «это верно, Ю.П.».
Мы просили Ю.П. написать письмо в Президиум Верховного Совета о гражданстве. Он не согласился, говорил, что все предатели.
Я ему попробовала что-то объяснить, он завелся, высказывал все накопившиеся обиды, просил позвонить Делюсину – тот поможет…
12 января[11]
Общее собрание. Эфроса не было. Все кричали. Очень сумбурно. Выбирали худсовет. Эфрос оставил письмо со списком худсовета. У Наташи Крымовой день рождения – позвонила, поздравила.
13 января
Умер Эфрос. В 2 часа дня – дома – инфаркт. «Скорая». В три часа его не стало. Звонила Наташе Крымовой: там ужас. У меня такое же чувство, как после смерти Высоцкого. Все потрясены.
15 января
Позвонил Леня Филатов – о худсовете с Губенко и об их возврате в театр. Позвонил Боря Биргер – ему сказал Юра Карякин, что Любимов завтра приезжает. Слухи по Москве.
9 марта
Официальное представление труппе Губенко как художественного руководителя. Его тронная речь; пафосно-официальная и не по существу.
1988 год
8 мая
Любимов приезжает в Москву по частному приглашению Губенко до 13 мая. Встреча в аэропорту. Незабываемо. Он бледен, и в глазах за темными стеклами очков слезы.
9 мая
Любимов пришел в театр. Его кабинет – все как было. Начали репетировать «Бориса».
10 мая
Прогон «Бориса». После прогона собрались в верхнем буфете на замечания. Любимов был на удивление мягким, извинился, что, может быть, мешал нам, актерам, когда шептал свои замечания на магнитофон.
«Извините, основные соображения всегда обычны и банальны. Когда мы ставили этот спектакль, основная наша удача была в том, что текст Пушкина звучал ясно и понятно, когда он, отрываясь, выходил из пения и так же естественно уходил в наши распевы. А сейчас вы часто просто декламируете, и я текст иногда не понимаю. Пять лет назад нам ведь и запретили этот спектакль из-за этого мощного текста. Ты, Валерий, иногда кричишь, но ничего не слышно, а когда говоришь тихо, через зал, с посылом, со смыслом, – слышно. Главное – мысль. Когда я сейчас говорю с вами, я ведь часто меняю интонацию, но не теряю мысль. Я не люблю терминологию Станиславского, у нас – своя, но основа одна – правда. Вы же часто друг друга не слушаете, мешает много ненужных завитков, структуру стиха нельзя разрушать, как нельзя разрушать музыкальную структуру. Прошу вас посмотреть знаки препинания в тексте. О форме не беспокойтесь… Вы разучились разговаривать со зрительным залом, а ведь мы этому учились еще в театральной школе через Брехта. С годами это свойство стирается. Присмотр нужен жесткий за нашей профессией. Алла, перестаньте держать передо мной экзамен, вы его давно выдержали».
Принято считать, что это Губенко вернул Любимова в Россию, но дело в том, что, когда Любимов остался за границей, когда его лишили гражданства, когда мы с ним переговаривались по телефону и в письмах о возможности его возвращения, Губенко в то время в театре не было. Пишут, что труппа не приняла Эфроса, но труппа в это время, когда шли переговоры с Любимовым о возвращении, не приняла бы никого. Ведь нет опыта будущего. Мы не знали, что умрет Андропов (на которого была большая надежда), что назначат Черненко (которому было не до театра на Таганке), что Любимова лишат гражданства. И даже когда Эфрос был уже художественным руководителем театра, мы продолжали хлопотать и писать письма о возвращении Любимова. И даже за полмесяца до своей смерти Эфрос в декабре 86-го года подписал коллективное письмо театра о возвращении Любимова. После смерти Эфроса, боясь, что к нам опять сверху назначат руководителя, мы попросили Губенко возглавить театр, думая, что это ненадолго и что Любимов вот-вот вернется.
Другое дело, что время возвращения затянулось, что Любимов своими высказываниями в прессе нам не помогал в наших хлопотах, что Губенко был назначен министром культуры, что он уже знал, как притягательна власть, и поэтому поддерживал раскол театра, недовольства в котором стали проявляться задолго до этих событий. Но ведь мы привыкли судить следствия, не задумываясь о причинах, а они лежат глубоко внутри прошлого.
Даже публика, которая тоже формирует театр, не подозревая о своем участии, сыграла не последнюю роль в расколе.
Любимов опять надолго уехал – у него были контракты в других странах…
Из письма к N.N.
…С Любимовым мы встречаемся на гастролях. Возим в основном «Бориса Годунова». Идет этот спектакль хорошо – это неожиданно для западного театра, и кроме того, люди хотят посмотреть, как играет министр культуры Губенко своего Годунова.
Сейчас Любимову предложили интересную работу с нашим театром – в 1992 году на фестивале в Греции поставить «Электру». Юрий Петрович поручил мне выбрать, какую именно «Электру» нам готовить. Я советовалась со специалистами, с Аверинцевым и другими, решили избрать «Электру» Софокла, а перевод – Зелинского. Но ведь Юрий Петрович далеко, его нет в Москве, а кто-то должен «разминать» спектакль, как это было, скажем, с «Борисом Годуновым», который почти до конца готовил перед приездом Любимова Анатолий Васильев.
Но человек все равно живет надеждой, даже при смертельной болезни. И у меня есть надежда на возрождение «Таганки». Слишком много вложено в нее энергии, талантов, человеческих судеб и поисков, разочарований, драм, трагедий, чтобы это просто ушло в песок.
Я смотрю на нашу труппу. Актеры живые, они не удовлетворены, а рядом с неудовлетворенностью собой всегда есть нечто, похожее на идеал, – то, к чему стремишься. А это уже надежда. Ну хотя бы один пример: гоголевский «Ревизор» с Петренко – Городничим и Золотухиным – Хлестаковым; вот уже была бы «Таганка», таганская школа игры на оголенном нерве. И даже неважно, какой именно режиссер поставил бы этот спектакль.
