ММ. Заткнись и слушай, что я скажу: помнишь — я тебя спрашиваю! — помнишь, папаша, что ты недавно учудил?
ПМ. Сигарету.
ММ. Ты, козел, вспомнил или нет?
Помнишь вечер два дня назад?
Ну, вспомнил?
Потому что я, блядь, никогда не забуду такого облома. Я тебе целый месяц говорил, что хочу отметить день рождения. Я тебе говорил, что приглашу пацанов из группы, и просил, чтоб ты не высовывал свою испитую красную рожу, говорил я тебе или не говорил?
А ты знаешь, блядь, мудак, что ты сделал?
А?
Они же не знали, что у меня отец — алкаш, который срет в штаны. Они думали, я нормальный парень, с нормальной семьей. Клевый чувак, клевая семья, все путем, ты же меня этому учил, помнишь?
Я мог это предвидеть, мог пригласить их куда-нибудь, но ты же пообещал. Ты дал слово, что раз в жизни будешь себя вести как человек, а не как скотина. Дебил я, конечно, что поверил тебе. Сам дебил.
ПМ. Сигарету.
ММ. И больше всего меня бесит твое умение создавать видимость благополучия.
Все знают, что ты урод, но на людях — все о’кей.
Праздники, Рождество, поездки к бабушке. Когда захочешь, ты умеешь собраться. Все друг другу улыбаются, все классно.
Помню, когда я еще учился в начальной школе, я таскал тебя бухого домой, чтоб мои одноклассники не видели, как ты лежишь обосранный у магазина.
Заткнись, я не разрешал тебе рот открывать.
Знаю прекрасно, что ты хочешь сказать. Ты мне это уже сотни раз говорил. Ладно. Ты меня никогда в жизни не бил. И что, значит, ты святой? Твое счастье, иначе я уже давно бы тебя отметелил. Если б ты меня бил, тебя бы уже давно не было.
Просто, папуля, я бы тебя убил: за себя, за мать, за Себастьяна.
ПМ. Сигарету.
ММ. Слушай, урод: если ты еще раз заикнешься про сигареты, я пальну тебе в башку, я не шучу.
Думаешь, и дальше будешь мной помыкать?
Тогда смотри, видишь? (Достает пистолет.)
Это мой новый друг, не выводи нас с ним из себя, иначе пожалеешь.
ПМ. Ты что, одурел, спрячь немедленно. Еще, не дай бог, ранишь, идиот.
ММ. Тихо, тихо, без грубостей, а то я могу рассердиться.
Мой дружок не выносит, когда со мной так разговаривают. Он меня любит и в обиду не даст. Харэ уже. Правда, дорогой?
Видишь, он меня слушается.
ПМ. Хорошо, хорошо, только спокойно.
ММ. А мать не знает, где ты, переживает, но это пройдет.
Мы еще никуда не заявляли. Никто ничего не знает. Такие засранные алкаши, как ты, иногда исчезают на несколько дней: никто по ним не плачет, никто их не ищет. Кому он нужен, алкоголик вонючий?
Все довольны, потому что отдыхают от него. Не надо подбирать разбитые тарелки, смывать еду со стены, стирать облеванное белье. Тишина и спокойствие.
Помнишь, как я ночью ждал, когда ты вернешься? Ты приходил, швырял что-то в стену на кухне и валился на кровать. А знаешь, что делал я? Вставал рано утром и собирал эти чертовы тарелки, и смывал жрачку со стен. Мне было стыдно за тебя.
Я думал, может, ты сам не знаешь, что делаешь, что вообще ты отличный отец, только временами у тебя крыша едет.
Потом я перестал убирать этот срач, но ничего не изменилось. Ты никогда не изменишься!
Когда я ждал тебя по ночам, то думал, что я тебе скажу. Дурак был, думал, если я тебе это скажу, ты все поймешь и изменишься.
Но наступало утро, и я не мог ничего сказать, потому что я тебя боялся.
И все по новой.
Хочешь пить? Я тебя спрашиваю: хочешь воды, небось сушняк замучил?
А опохмелиться?
ПМ. Дай мне сигарету.
ММ. Я тебя предупреждал, что прострелю башку, если ты не заткнешься со своими сигаретами.
Спроси меня о чем-нибудь другом, спроси хоть о чем-нибудь?
Что ты хочешь знать? Ну, спрашивай!
В гробу ты все видел, да? Думаешь, ты крутой?
Я столько лет ждал этой минуты, чтобы посмотреть тебе в глаза, сказать все, что у меня накопилось, и не бояться тебя. А ты, что ты можешь мне сказать, ну, что?
Ну, чего ты хочешь?
ПМ. Дай мне сигарету.
ММ. Ты, козел… (Приставляет пистолет к виску ПМ и стреляет.) Ну и что, ну и что, папуля, как ты? Что, хочешь сигарету, хочешь сигарету? Ну, пожалуйста, скажи, тебе хочется закурить или нет?
Ну, чего ты так глупо улыбаешься?
Конец
