— Как жаль, что я сейчас не могу на тебе сыграть, — тихо произнёс Шерлок, накинув бархат на скрипку и закрывая крышку футляра. Память услужливо подкинула воспоминание о небольшом музыкальном магазинчике на Денмарк-стрит, где можно было бы раздобыть новые струны и заказать смычок.
— Спасибо, — прошептал Шерлок, обернувшись к брату, — спасибо, что сберег ее для меня. Мы с Николо Паганини купили наши скрипки у Джузеппе Гварнери в один и тот же день, — Шерлок ностальгически улыбнулся, — а потом славно отметили это дело в кабачке. Как мы не потеряли свои инструменты после всех возлияний — даже не знаю.
— Шерлок, — отвлек брата от воспоминаний Майкрофт, — я хотел предложить тебе занятие, достойное твоей гениальной головы. Что если тебе применить свои способности для помощи полиции в расследовании особо запутанных дел?
— Что? — взвился Младший. — Помогать этим дуболомам, которые еще три дня назад выламывали мне руки?
— Не этим, — мягко пояснил Майкрофт, — а тем, кто занимается расследованием убийств в Скотланд-Ярде. Тебе не будет скучно, да и пользу ты принесешь немалую. Это лучше, чем заниматься изготовлением синтетических наркотиков в подпольной лаборатории, попутно тестируя их на себе. Подыщу тебе сговорчивого инспектора, что согласится с тобой работать, но, Бога ради, постарайся не доводить его до белого каления, как ты это умеешь!
Признавая за собою эту способность, Шерлок улыбнулся, предвкушая, с каким наслаждением он будет указывать представителям закона на их промахи и ошибки.
— Согласен, — произнес он, — но жить в твоем склепе я не намерен. Сниму квартиру и найму себе домработницу, такую же глухонемую. Поделись секретом, как тебе удается заставлять людей служить тебе с такой преданностью?
На это Старший только усмехнулся, оставляя за собой право хранить свои тайны вечно.
========== Глава 2. Испания. 1492 год ==========
— ...Одну третью часть имущества Дона Хуана де Медина надлежит отправить в королевскую казну, вторая часть поступит в распоряжение фонда на содержание инквизиционных трибуналов Испании, третью же изымут в пользу папской казны. На сегодня всё. Ты записал, Джованни?
Послышался торопливый скрежет пера.
Склонившийся над развёрнутым свитком юноша-слуга сосредоточенно вывел последние строки и поднял голову, сдувая со лба вьющуюся прядь тёмных волос. С удовлетворённым видом он прищурил тёмные глаза, проверяя написанное несколько раз, после чего отложил перо.
Указательный палец оказался вымаран в чернилах, и Джованни постарался как можно незаметнее вытереть его об тёмные холщовые брюки, решив, что чёрное на чёрном видно не будет.
— Да, Ваше Преосвященство, записал слово в слово, — важно кивнул Джованни, пряча под стол испачканные чернилами пальцы, и оставил свиток развёрнутым, ожидая, когда просохнут чернила. — А этого Дона Хуана казнят?
Задавая последний вопрос, юноша как никогда надеялся, что голос не дрожал от напряжения и беспокойства.
Хозяином Джованни был никто иной, как епископ Святой католической церкви Игнатио Дельгадо, член трибунала испанской инквизиции, отвечающий за опись конфискованного имущества, отчего слуге порой приходилось со слов господина подписывать иноверцам смертный приговор.
— Нет, — раздался за плечом снисходительный ответ, к облегчению Джованни. — После пыток «испанским сапогом»* и на дыбе, он признал свои заблуждениях, покаялся и получил прощение. И после дарования прощения имущество будет конфисковано.
Делая вид, что собирает остальные свитки, Джованни украдкой обернулся, заслышав шорох и тихий скрип — епископ поднялся из кресла во весь свой немалый рост и подошёл к окну, чтобы взглянуть на эшафот. Далеко внизу слуги резво таскали хворост и дрова, выстраивая гигантские костры. Публичное сожжение еретиков в Испании стало вполне обыкновенным делом, сродни ярмаркам и увеселениям для простого и жадного до зрелищ люда.
Выбивавшиеся из-под шапочки каштановые волосы епископа в пасмурно-сером свете выглядели гораздо светлее, особенно на висках, словно щедро сдобренные сединой, а чёткий, слегка длинноносый профиль потерял свою привычную резкость. Оставаясь наедине со слугой, господин выглядел обыкновенным человеком, бесконечно уставшим от мирских дел и немного задумчивым.
Сутана ниспадала тяжёлыми складками, лиловый цвет ткани только подчёркивал то, что сегодня господин был особенно бледен.
Джованни стыдливо опустил глаза, словно увиденное им ему не предназначалось, не заметив, как епископ поджал и без того узкие губы, устремляя невидящий взгляд в только ему одному ведомые дали.
Четырнадцатый год в стране после получения буллы* от Сикста IV* происходили гонения на инакомыслящих, мусульман и евреев, обращенных в христианство, но подозреваемых в тайном исполнении обрядов своей прежней веры. Основанием для ареста мог послужить тайный донос, не требующий подтверждения. Пытками от людей добивались признания даже в самых страшных преступлениях.
Выгода для государства была несомненной — казна щедро пополнялась за счет имущества арестованных, все большее число верующих приводилось в лоно католической церкви. Страх оказаться на костре по чужому навету отрезвлял буйные головы тех, кто готов был идти против церкви или королевской власти.
Генеральный инквизитор Томас Торквемада* своей «железной дланью» цепко держал Испанию за горло. По записям архива, куда заносились данные по конфискованному имуществу, значилось, что более пяти тысяч человек уже были преданы огню как еретики, более шестидесяти тысяч подверглись конфискации.
И это еще был не предел.
Старший проживал в Испании уже более тридцати лет, Младший же отправился на поиски приключений, не желая для себя оседлой жизни. Время шло своим чередом, и Епископа уже не первый раз посещала мысль о переезде во Францию — нужно было перебраться туда раньше, чем окружающие начнут думать, по какой причине время оказалось к нему столь благосклонно, а в тёмных волосах до сих пор не блестела ни одна ниточка седины.
— Господин, — вывел его из задумчивости осторожный голос молодого помощника, — я видел, что сегодня на суд привели колдуна. Он молод, хорош собой и может делать необычные вещи.
— Какие же, Джованни? — улыбнувшись наивности юноши, поинтересовался епископ и отвернулся от окна, перестав созерцать удручающий его пейзаж. Слуга явно смутился от его пристального внимания и покраснел.
— Посмотрев на человека, он может рассказать о нем такое, о чем никто не догадывается, — поведал он. — Что ел на завтрак, есть ли у него семья и какое у него ремесло, — с каждым словом юноша забывал о смущении, и вскоре с воодушевлением пересказывал, как, прячась за колонной в зале суда, он наблюдал за арестованным, который с дерзостью отклонял обвинения в колдовстве, взамен громогласно перечисляя все тайны господина председателя, даже самые постыдные.
В конце концов, побагровевший председатель сделал знак, чтобы пойманному колдуну заткнули рот и отправили в камеру, ожидать пыток.
Голова взорвалась немилосердной болью. У Старшего потемнело в глазах, отчего он слепо нашарил край подоконника и схватился за эту единственную опору, боясь, что не сможет устоять на ногах.
Темнота запульсировала под веками; зажмурившись, Старший почувствовал, как мягкие и чуткие руки верного Джованни поддержали его под локоть, и мужчина принял предложенную помощь – своему телу он уже не доверял.
К чести слуги, тот не стал испуганно бормотать и пытаться звать лекаря, а принял единственное верное решение — самолично помог господину дойти до кресла и не отпускал его, пока епископ не откинулся на спинку сидения, не сдержав короткий стон боли.
— Джованни, у этого колдуна есть имущество? – не открывая глаз, спросил Старший и приложил тонкие бледные пальцы к вискам в бесплодной попытке унять пульсацию боли, которая оказалась дурным вестником.
— При нем был кошель, который сразу же отобрали, об остальном я не знаю, — растерянно отозвался юноша.
— Скажи начальнику тюрьмы — пусть завтра этого колдуна приведут на допрос. Я лично выясню, насколько он богат или беден и будет ли хоть какая-то польза от его жалкого существования. Иди, мальчик, — Старший слабо махнул рукой, отсылая слугу. Головная боль терзала его не хуже инквизиторских пыток, и мужчина едва подавил желание прикусить нижнюю губу до крови.
