Студент. Чего ему нужно? Он скряга?
Иоганнсон. Он хочет владычествовать… Целые дни заставляет он возить себя в кресле, точно бога Тора… Присматривает дома, сносит их, прокладывает улицы, строит рынки; вламывается он и в дома, влезает в окна, играет людскими судьбами, убивает своих врагов и ничего не прощает. Можете себе представить, этот маленький калека был Дон-Жуаном, хотя всегда терял своих женщин.
Студент. Как же можно это примирить?
Иоганнсон. Он так хитер, что когда женщина ему надоедала, он умел сделать так, чтобы она его бросила… А теперь он — точно конокрад на людской ярмарке. Он крадет людей самыми различными способами… Меня он в буквальном смысле украл из рук правосудия… Видите ли, я совершил одну… ошибку. Он один знал об этом… И вместо того, чтобы засадить меня в тюрьму, он сделал меня своим рабом. Я служу ему за один стол, и он — не из лучших…
Студент. Что же ему нужно в этом доме?
Иоганнсон. Этого я бы не мог вам ответить. Тут что-то очень запутанное.
Студент. Кажется, я уйду…
Иоганнсон. Разве вы не видите, барышня потеряла браслет. Он упал в окно…
Девушка уронила браслет из окна.
Студент медленно подходит, поднимает браслет и передает девушке; та неподвижно благодарит. Студент опять подходит к Иоганнсону.
Иоганнсон. Так, вы хотите уйти… Но это не так легко сделать, как кажется, когда он набросил на голову сеть… Ни на земле, ни на небе ему ничто не страшно. Впрочем, он боится одной вещи, точнее одного существа…
Студент. Постойте, я, кажется, знаю!
Иоганнсон. Почем можете вы знать?
Студент. Догадываюсь! Он боится… маленькой молочницы?
Иоганнсон. Да, он всегда сворачивает в сторону, когда встречается с повозкой с молоком… И потом, он иногда говорит во сне; когда-то он был, наверное, в Гамбурге.
Студент. Можно верить этому человеку?
Иоганнсон. Можно всему поверить о нём.
Студент. Что он сейчас делает там за углом?
Иоганнсон. Подслушивает, что говорят нищие. Сеет словечки, вынимает камни, пока дом не рухнет… говоря фигурально… Видите, я — человек образованный, был книжным торговцем… Ну, что же, всё еще хотите уйти?
Студент. Мне тяжело быть неблагодарным… Этот человек раз спас моего отца и теперь просит лишь о маленькой услуге…
Иоганнсон. О чём?
Студент. Чтоб я пошел на «Валькирии»…
Иоганнсон. Не понимаю… Впрочем, у него всегда новые фантазии… Посмотрите, теперь он говорит с полицейским… Он всегда поближе к полиции… Знается с ней, впутывает ее в свои дела, вяжет ее лживыми обещаниями и намеками и всегда выведывает у неё… Вот поглядите, прежде чем наступит ночь, он будет принят в круглом зале!
Студент. Что ему там нужно? Чего он хочет от полковника?
Иоганнсон. Я предполагаю, но не знаю. Да вы сами узнаете, когда придете туда.
Студент. Туда я не приду.
Иоганнсон. Это зависит только от вас самих! Идете на «Валькирии»?
Студент. Разве это — путь туда?
Иоганнсон. Да, раз он сказал! Посмотрите, посмотрите на него. Везут с триумфом на боевой колеснице нищие; но они не получат ни гроша, только туманное обещание, что им дадут что-нибудь на его похоронах.
Старик возвращается, стоя в своем кресле, которое везут нищие; другие идут сзади.
Старик. Приветствуйте благородного юношу! Он с опасностью для собственной жизни стольких спас во время вчерашнего несчастья. Хвала тебе, Архенхольц.
Нищие обнажают головы, но не кричат! приветствия.
Девушка из окна машет носовым платком.
Полковник высовывается из своего окна.
Старуха встает в своем окне.
Девушка на балконе подтягивает флаг.
Старик. Рукоплещите, граждане! Правда, сегодня — воскресенье. Но осел в бассейне и ветер в поле дают нам отпущение. И хотя я не дитя воскресенья, все таки я обладаю духом пророчества и даром исцеления, потому что я раз вернул к жизни утопленника… Да, это было в Гамбурге, в такое же воскресное утро, как сегодня…
Девушка молочница показывается, но ее видят только студент и старик, Она протягивает вверх руки, как утопающая, и пристально глядит на старика.
Старик садится, сгибается от ужаса. Иоганнсон! Увези меня! Скорее! Архенхольц! Не забудь про «Валькирии».
Студент. Что всё это значит?
Иоганнсон. Поглядим! Поглядим!
Занавес.
В круглом зале. В глубине белый изразцовый камин с зеркалом; на нём стоячие часы, подсвечники. Направо — коридор, через который видна зеленая комната с мебелью красного дерева. Налево — статуя в тени пальм; она задергивается занавесом. Налево в глубине — дверь в комнату с гиацинтами, в которой сидит девушка и читает. Видна спина полковника; он сидит в зеленой комнате и пишет.
Бенгтссон — лакей, в ливрее, входит из коридора.
Иоганнсон — во фраке и белом галстуке.
Бенгтссон. Вы будете подавать к столу, а я буду в передней снимать платье. Вам это дело знакомо?
Иоганнсон. Вы знаете, днем я вожу боевую колесницу, по вечерам служу за столом. И моя мечта всегда была попасть в этот дом. Странные они люди, а?
Бенгтссон. Да-а, можно сказать, не совсем обыкновенные!
Иоганнсон. Что сегодня — музыкальный вечер, или что?
Бенгтссон. Обыкновенный ужин призраков, как мы называем. Пьют чай, молчат, или полковник говорит один; и при этом грызут хлебцы, все за раз. Такой звук, точно крысы на чердаке.
Иоганнсон. Почему же это называется ужин призраков?
Бенгтссон. Они похожи на призраки… И так вот двадцать лет, всегда всё те же люди, которые говорят всё то же самое или молчат, чтобы не застыдиться.
Иоганнсон. Хозяйка-то есть здесь?
Бенгтссон. Конечно. Только она слабоумная. Сидит в шкафу, потому что глаза её не выносят света… Вот тут. Показывает на завешенную коврами дверь.
Иоганнсон. Там?
Бенгтссон. Да! Я же сказал, она немножко ненормальная.
Иоганнсон. А какая она на вид?
Бенгтссон. Как мумия… Хотите взглянуть?
Подымает ковер.
Вон сидит.
Иоганнсон. Силы небесные!..
Мумия бормочет. Зачем он открывает дверь! Ведь я же сказала, чтобы она была всегда заперта…
Бенгтссон бормочет. Та-та-та-та! Дурочка, будь умницей, тогда получишь чего-нибудь хорошенького! Попка!
Мумия как попугай. Яков здесь? Курррре!
Бенгтссон. Она думает, что она — попугай, да, может, и вправду попугай. Мумии: Полли, посвищи нам что-нибудь.
Мумия свищет.
Иоганнсон. Много я видел, но такого — еще никогда!
Бенгтссон. Видите ли, когда дом делается старым, он покрывается плесенью, а когда люди долго сидят вместе и мучают один другого, они глупеют. Эта хозяйка дома, — ну, тише ты, Полли! — Эта мумия просидела здесь сорок лет, — тот же муж, та же мебель, те же родственники, те же друзья…
Бенгтссон снова запирает Мумию.
Бенгтссон. Что произошло здесь в доме, — я почти что не знаю… Видите вот статую? Это — барыня, когда она была молода!
Иоганнсон. Господи Боже! Это — мумия?
Бенгтссон. Да! Ведь заплакать можно! Но эта женщина через воображение или еще чем-то приобрела некоторые особенности болтливой птицы… Не выносит калек и больных… Не выносит своей родной дочери, потому что та больна.
Иоганнсон. Барышня — больная?
Бенгтссон. Разве вы не знали?
Иоганнсон. Нет. Ну, а полковник!?
Бенгтссон. Увидите сами!
Иоганнсон рассматривает статую. Страшно представить себе… Сколько же теперь лет барыне?
Бенгтссон. Никто не знает… Но рассказывают, что когда ей было тридцать пять, ей можно было дать девятнадцать… И она убедила полковника, что ей всего девятнадцать… Здесь в доме… Знаете, для чего черные японские ширмы, вон там около chaise-longue? Они называются ширмами смерти, и их ставят, когда кто-нибудь умирает, совсем как в больницах…
Иоганнсон. Какой страшный дом… И сюда-то рвался студент, как в рай…
Бенгтссон. Какой студент? Ах, этот! Который должен прийти сегодня вечером… Полковник и барышня встретились с ним в опере, и оба были в восхищении от него… Гм!.. Ну, теперь мой черед спрашивать. Кто ваш барин? Директор в подвижном кресле?
Иоганнсон. И он придет сегодня.
Бенгтссон. Он не приглашен.
Иоганнсон. Тогда он, в крайнем случае, придет и не приглашенный!..Старик показывается в коридоре; сюртук, цилиндр, костыли. Входит потихоньку и прислушивается.
Бенгтссон. Должно быть, настоящая старая каналья? а?
Иоганнсон. Прожженная!
Бенгтссон. Вид у него, точно у самого чёрта.
Иоганнсон. Да он наверное колдун! Потому что он входит через запертые двери…
Старик подходит, хватает Иоганнсона за ухо. Берегись, мерзавец! Бенгтссону. Доложите обо мне г. полковнику.
Бенгтссон. Хорошо-с, но они ждут гостей.
Старик. Знаю. Но и моего визита почти… ждут, если и не хотят…
