Кругом — трава по пояс, за ней — поле со всходами, ни дымка какого, ни лая собачьего… Казимеж идет в поле, берет в руки колос, растирает его на ладони.
— Наши тут! Наши есть! — слышен вдруг истошный крик Вити.
Воспользовавшись остановкой поезда, он забрался на крышу вагона, чтобы получше рассмотреть все вокруг. Казимеж бежит к нему, карабкается на крышу, смотрит туда, куда указывает Витя. Вдали пасутся три коровы.
— Да ты что? Это ж скотина обыкновенная! Где ж ты наших углядел? — ворчит разочарованный Казимеж.
— А я вам, тятя, говорю: тут нашинские есть! — упрямится Витя.
— Никак ты взбесился, Витя? — уже раздраженно бросает Казимеж и дергает сына за ухо.
— Да гляньте же, тятя! Видите пятнашку, вон ту, у которой полрога отломано?
— Ну, вижу, — равнодушно говорит Казимеж, глядя вперед из-под ладони. — Корова как корова.
— Да это же нашинская корова, тятенька! — Витя даже захлебнулся от восторга. — Таких нигде на свете нет, только в наших Кружевниках! Каргу-лева это скотина, Мучка ихова, с обломанным рогом, я же ее знаю! Здесь они, здесь Каргули, точно говорю! Здесь!!!
— Здесь? Этот бандит?!! — изумленно восклицает Казимеж. — Ну, тогда, знать, мы до своего места доехали! — Увидев, что состав начинает помаленьку двигаться, он изо всех сил кричит: — Стой! Сто-оо-й! Отцепляй вагон!
В пустой городок въезжает советский военный грузовик. На нем, доверху забив кузов пожитками, расположились Павляки. Рядом с машиной гарцует верхом на кобыле Витя. Грузовик переезжает лежащую на мостовой перину, и в воздух вздымается туча пуха.
Казимеж искоса поглядывает на огорченные лица жены и матери.
— Ну и чего это вы носы повесили, а? — весело спрашивает он. — Раз тут свои живут, так и нам здесь жить.
— Свои?!! — Бабка смотрит на невестку. — Каргуль — самый что ни на есть лютый враг наш!
— Враг… — Казимеж как бы думает над словами матери. — Враг-то он, конечно, враг. Но ведь он свой враг. Против этого уж никто ничего не окажет! Мой он враг! — с силой стучит кулаком в собственную грудь Казимеж. — Мой! Наш собственный! Нашею кровью вскормленный!
— Казик, неужто еще где-нибудь нельзя было? — робко спрашивает Марыня.
— Лю-юди добрые! Да где ж это видано — новых врагов искать, когда тут старые нашлись! Ну уж это не по-божески было бы! — всерьез злится Казик.
Грузовик продолжает ехать по пустым улочкам. Марыня полулежит на расставленной в кузове железной кровати. Бабка Леония сидит рядом, крепко прижимая к себе мешок с землей; Казимеж, точно капитан на мостике, стоит, опершись о крышу кабины, и вглядывается в даль. На подножках грузовика, держась за дверцы кабины, едут двое красноармейцев с автоматами на груди.
Одна за другой минует безлюдные улицы грузовик. Повсюду витрины магазинов закрыты жалюзями, а дома стоят с распахнутыми окнами, из которых свешиваются наспех смастеренные из чего попало белые флаги — знак капитуляции. На горке возле костела раскорячился подбитый танк. Отсюда открывается панорама окраины города: там все так же мертво, как и в центре, но над одним домом струится дымок.
Обернувшись к жене, Казимеж показывает ей на дымок.
Первым на цементированный двор влетает верхом на кобыле Витя, за ним медленно вползает грузовик. Направо от ворот расположен белый дом, прямо — прекрасный каменный сарай, налево — просторная конюшня.
Солдат, соскочив с подножки, оглядывается вокруг
— И что это ты, хозяин, такой маленький дом выбрал? — спрашивает он. — Смотри-ка, какие дома повсюду стоят! Выбирай любой, самый лучший!
— Мне лучший не надо, мне этот хорош, — отвечает Казимеж, а сам смотрит на дом по другую сторону забора — именно из его трубы и идет дым.
Посреди двора уже стоит кровать, валяются брошенные как попало лопаты, косы, серпы, топоры… Бабка Леония сидит в кухне на куче узлов, словно пути и конца не видно. Казик хочет взять у нее из рук мешок: с землей, но бабка упрямо прижимает его к себе.
— Мама, да что же это вы! Ведь вы в своем доме!
— Чтой-то это за дом, в нем даже печки нету! — Она критически оглядывает современную, блестевшую эмалью и никелем газовую плиту. — Ой, вовремя господь бог моего Кацпера прибрал, а то бы ему, бедному, и полежать негде было. Испечь она, поди, испечет, эта плита, а где на ней спать?..
Со двора вбегает Витя. Увидев глобус, он осторожно берет его в руки, робко гладит — глобус вертится. Витя приходит в неописуемый восторг. Бережно неся находку над головой, он выскакивает на двор.
— Тять, глядите, чего я нашел! А мы где тут вертимся, а?
Казимэж старательно рассматривает глобус и, пытаясь найти на нем городок, в котором они находятся, водит пальцем по голубой жилке реки, медленно читает по слогам названия: «Одер», «Оппель»…
Солдат, высунувшись из кабины, весело спрашивает:
— Ку, показывай, хозяин, куда на Берлин ехать?
Казимеж растерянно разводит руками.
— Вот так так, — хохочет солдат, — целый мир в руках держит, а главной дороги не знает!
— На Берлин все дороги хороши, поехали! — командует шофер, запуская мотор.
— Стой, погоди! — спохватывается Казимеж. — А спирт-то! Я такой человек: договор дороже денег! Получай за труды!
Отлив из бидона спирт в подставленные фляжки солдат, он ждет, пока грузовик уедет. Потом, посмотрев в бидон, Казик взвешивает его в руке и сокрушенно вздыхает:
— Вот и кончается наш капитал…
Вдруг, как бы очнувшись, Павляк сердито кричит на сына:
— А ты чего ждешь? Ну-ка, марш на крышу, вешай флаг!
Витя кинулся в дом, схватил со стола белую скатерть, оторвал от нее полосу, порывшись в мешке, нашел красную наволочку и, оторвав от нее такую же полосу, как от скатерти, быстро связал углы обеих полос. И вот он уже на крыше, а отец, задрав голову, покрикивает на него снизу:
— Выше бери, выше… на самый верх давай! — А когда Витя укрепил палку с красно-белым флагом, интересуется: — Ты чего видишь оттуда, а?
— Я тут как на корабле, тятя! — радостно кричит Витя, озираясь по сторонам, словно и на самом деле стоит на капитанском мостике.
— Одурел ты, что ли? — злится Казимеж. — Где ж тут море?
— Море не море, а тишина кругом и никогошеньки нигде нету! Ни дымочка не видать! А вон там блестит чего-то… Никак, речка!
— Знать бы хоть, как она называется… — вздыхает вышедшая во двор Марыня.
— Велика беда! Ежели что, так мы и сами ее по-своему прозовем, — спокойно отвечает Казимеж.
— Ой, тятенька, куда ж мы заехали! А может, это уже не Польша? — растерянно спрашивает сверху Витя.
Он продолжает внимательно осматриваться вокруг и вдруг испуганно замирает: по другую сторону забора собралась вся семья Каргулей.
Они стоят молча, выжидающе глядя на своих бывших соседей. Марыня, испуганно прижавшись к мужу, начинает всхлипывать:
— Не хочу я зде-есь рожа-ать…
Над забором возвышается фигура высокого, плечистого Каргуля. Марыня, не отрывая от него глаз, пятится назад. Витя наблюдает за ними сверху, готовый в любую минуту спрыгнуть на помощь.
Павляк и Каргуль стоят друг против друга, молча меряясь взглядом. Тишина повисла в воздухе. Первым ее нарушает Казик, который делает шаг вперед.
— А ну-ка, подойди к забору.
— Это зачем еще? — подозрительно спрашивает Каргуль.
— Подойди, как и я подхожу.
Казик направляется к забору, разделяющему оба двора. Каргуль, хоть и не без колебания, делает то же самое.
— Подошел, ну и что?
Казик медленно стягивает с головы шапку.
— А теперь сыми шапку, как я снял.
— А на что это мне шапку сымать? — не спуская с Павляка подозрительного взгляда, спрашивает Каргуль. — По какому такому случаю?
— А по такому случаю, что мы наше странствие в землю Ханаанскую закончили и что надо было войне с фашистами быть, чтобы и мы мир заключили… — Голос Казика дрожит от волнения. — Плачь, Владек, не стыдись, я и так твоих слез не увижу, потому как и сам плачу…
— Казимеж! — рычит басом Владек и, распахнув руки для объятия, бросается к Казику.
— Владек! — взвизгивает Казик и падает на могучую грудь Каргуля.
Все плача обнимаются: Казик с Владеком, Марыня с женой Каргуля, бабка Леония прижимает к своей сухой груди двух запутавшихся в ее длинной юбке маленьких каргулят. И только Витя стоит, не смея обняться с Ядькой — старшей дочкой Каргулей и своей ровесницей, хорошенькой девушкой лет шестнадцати. Ядька первой бросается к нему и, рыдая в голос, прячет лицо на его груди.
Между тем невысокий забор, поверх которого происходит братание, не выдерживает: доски, громко крякнув, валятся на землю, вместе с ними падают, не разнимая объятий, люди…
Услышав о примирении с Каргулями, «американец» не в силах поверить этому. Крепко прижимая к груди завернутую в одеяло Аню, он смотрит на брата расширенными от ужаса и гнева глазами.
