Том. Ты хочешь, чтобы мне записали опоздание?
Аманда. У тебя еще есть пять минут. Я хочу поговорить о Лауре.
Надпись на экране: «Подумать о будущем».
Том. О Лауре? Ну, я слушаю.
Аманда. Мы должны подумать о ее будущем. Она на два года старше тебя, а еще не начинала жить. Она ничего не предпринимает, просто плывет по течению — и все! Меня это ужасно настораживает.
Том. По-моему, она из тех, кого зовут комнатными созданиями.
Аманда. Я не знаю, что это значит. Если девушка сидит дома — это беда… Если только это не ее собственный дом с мужем под боком!
Том. Что-о?
Аманда. Мне всюду мерещатся огненные письмена. Это ужасно! Ты все больше и больше напоминаешь мне своего отца. Он тоже уходил из дому и пропадал бог знает где. А потом — «пока!» Все свалилось на меня одну… Кстати, тут я видела повестку из судоходной компании. Я знаю, о чем ты помышляешь, — не слепая. Ну что ж, поезжай. Поезжай! Но прежде кто-то должен занять твое место.
Том. Не понимаю тебя…
Аманда. Когда Лаура будет пристроена — замужем, свой дом, сама себе хозяйка, тогда — пожалуйста… в море — не в море… На все четыре стороны! Но до тех пор ты обязан заботиться о сестре. О себе не говорю: старая женщина — что со мной случится? Но Лаура молода, нуждается в поддержке. Я устроила ее в Торговый колледж — ничего не вышло. Она так напугалась, что ей сделалось дурно. Я отвела ее в «Юношескую лигу» при церкви. Снова ничего не вышло. Она там рта не раскрыла, с ней тоже никто не заговорил. Только и знает, что возится, как дурочка с этими стекляшками и крутит старинные пластинки. Разве это жизнь для молодой девушки?
Том. Ну, а я-то чем могу?..
Аманда. Да перестань ты только о себе! Только и слышишь — «я», «я»…
Том вскакивает с места, идет за пальто. Пальто у него мешковатое, некрасивое.
Надевает фуражку с наушниками.
А где кашне? Немедленно возьми свое шерстяное кашне!
Том в ярости выдергивает кашне из шкафчика и, обернув вокруг шеи, туго стягивает на концах.
Том, погоди! Я хотела еще попросить тебя…
Том. Я опаздываю…
Аманда (почти повиснув у него на руке и пересиля стыд). А там у вас в магазине — нет ли какого-нибудь приличного молодого человека?
Том. Нет!
Аманда. Ну как же так? Должны же быть…
Том. Мама. (Пытается высвободиться.)
Аманда. Ну хоть кого-нибудь… лишь бы не пил… И пригласи его к Лауре.
Том. Что-о?
Аманда. Пригласи к Лауре… Пусть встретятся, познакомятся!
Том (бьет ногой в дверь). Черт побери все это!
Аманда. Ну, сделай это, Том.
Том распахивает дверь.
(Умоляюще.) Хорошо?
Том спускается по ступенькам.
Хорошо, Том, дорогой?
Том (снизу). Ну, хорошо, хорошо!
Аманда неохотно закрывает дверь. На лице у нее озабоченность, слабая надежда.
На экране возникает глянцевая обложка иллюстрированного журнала.
Свет падает на Аманду — в руках у нее телефонная трубка.
Аманда. Элла Картрайт, это ты? Говорит Аманда Уингфилд. Как твое самочувствие? Как почки? (Пауза: счет до пяти.) Какой ужас! (Такая же пауза.) Ты просто великомученица, право же, великомученица! Послушай, я тут случайно открыла свою красную книжечку и увидела, что у тебя кончилась подписка на «Спутник». Ты ведь не захочешь пропустить совершенно великолепный роман, который они начинают со следующего номера, правда? Чей? Бесси Мэй Хоппер. Это ее первая вещь после «Медового месяца втроем». Какая захватывающая и немыслимая история, помнишь? Новая книга, говорят, еще лучше. Изящное светское общество, скачки на Лонг-Айленде…
Затемнение.
Надпись на экране: «Благая весть». Она постепенно гаснет, и и музыка стихает.
Ранние сумерки весенним вечером. Уингфилды только что отужинали. АМАНДА и ЛАУРА, обе в светлых платьях, убирают со стола в глубине затемненной сцены; их движения подчеркнуто ритмичны, словно исполняется какой-то танец или совершается некий ритуал, а сами они легки и безмолвны. ТОМ в белой рубашке, заправленной в брюки, поднимается из-за стола, идет к выходу.
Аманда (в тот момент, когда он проходит мимо нее). Сынок, сделай мне одолжение!
Том. В чем дело?
Аманда. Пожалуйста, причешись. Ты такой привлекательный, когда причешешься.
Том сидит, ссутулившись, на диване с вечерней газетой в руках. Огромный заголовок: «Франко берет верх».
Мне хотелось бы, чтобы ты равнялся на отца только в одном отношении.
Том. В каком же?
Аманда. Он очень следил за своей внешностью! Всегда был опрятен.
Том отбрасывает газету и подходит к двери.
Ты куда?
Том. Покурить.
Аманда. Ты слишком много куришь, пачка в день — пятнадцать центов. Сколько это в месяц? Умножь-ка пятнадцать на тридцать, и ты поразишься, какую сумму можно сэкономить. Хватит заплатить за вечерние курсы бухгалтерии при вашингтонском университете! Только подумай, сынок, как было бы чудесно!
Том (равнодушно). Я лучше покурю. (Выходит на площадку и захлопывает за собой застекленную дверь.)
Аманда (раздраженно). Ну, конечно! В том-то и трагедия… (Пристально смотрит на фотографию мужа.)
Том (в зрительный зал). Напротив нас, через дорогу был танцевальный зал «Парадиз». Весной там распахивали по вечерам окна и двери, и оттуда лилась музыка. Иногда в зале гасли огни — оставался только большой стеклянный шар, подвешенный к потолку. Он медленно поворачивался, и полутемный зал освещался нежными и радужными красками. Оркестр играл вальс или танго, или что-нибудь еще — медленное, чувственное. Парочки то и дело выходили на немноголюдную улицу и целовались за мусорными ящиками, под телеграфными столбами. Так они вознаграждали себя за монотонную, как и у меня, жизнь, в которой ничего не случается, за жизнь без романтики. А между тем в том году назревали перемены, близилась романтика. Все эти дети и не догадывались, что она рядом, за углом, как говорили тогда. Перемены и потрясения сгущались в тумане над Берхтесгаденом, таились в складках знаменитого зонтика Чемберлена… В Испании пылала Герника! А у нас были только чувственные ритмы и вино, танцевальные залы и бары, кино, секс — он словно какой-то светильник во мраке озарял этот мирок своими короткими, обманчивыми сполохами… А мир готовился к воздушным бомбардировкам!
Аманда (отрывается от созерцания фотографии мужа и выходит на площадку. Со вздохом). Да, лестничная клетка, конечно, не веранда. (Расстилает на ступеньке газету и садится — изящно и жеманно, как когда-то опускалась в качалку у себя на Миссисипи) Чем ты любуешься?
Том. Месяцем.
Аманда. А что, уже народился?
Том. Вон он — над «Деликатесами Гэрфинкела».
Аманда. И правда, смотри-ка! Совсем как крохотная серебряная туфелька. Ты уже загадал желание, Том?
Том. Угу.
Аманда. А что ты загадал?
Том. Секрет.
Аманда. Вот как? Тогда и я не скажу, что загадала. Пусть будет тайной.
Том. О твоем желании нетрудно догадаться.
Аманда. Ты умеешь читать мысли?
Том. Ты же не сфинкс, мама.
Аманда. Да, у меня секретов нет. Знаешь, какое желание я загадала? Чтоб мои драгоценные дети добились успеха и были счастливы! Я мечтаю об этом всегда — есть луна или нет.
Том. А я думал, ты мечтаешь о молодом человеке.
Аманда. Куда ты клонишь?
Том. Не помнишь, как просила раздобыть молодого человека?
Аманда. Нет, я помню. Да, я как будто говорила, что неплохо, если бы ты пригласил к нам в гости какого-нибудь приличного молодого человека и познакомил со своей сестрой. Может быть, я высказывала это пожелание не один раз.
Том. Ты твердила это изо дня в день.
Аманда. Да?
Том. Так вот, будет молодой человек.
Аманда. Что-о?
Том. Он придет к нам в гости.
