Видите ли, в каком-то смысле Страх — это тоже дитя Господне, искупленное в ночь Страстной Пятницы. Он не хорош собой, нет! Его то осмеивают, то проклинают, все от него отрекаются... И всё же — не надо обманывать себя: он стоит у изголовья каждой агонии, он предстательствует за человека.
«Радость» [1]
От переводчика
«Диалоги кармелиток» (1948) были написаны замечательным французским католическим писателем Жоржем Бернаносом (1888—1948) за несколько месяцев до смерти. Единственная пьеса романиста стала не только хронологически последним его сочинением, но и духовным завещанием, вобравшим в себя итоги многих размышлений, длившихся всю его жизнь. Между тем начинался этот труд как рядовая заказная работа профессионального литератора. В 1947 году священник отец Брюкберже сделал сценарий фильма по новелле немецкой писательницы Гертруды фон Лефорт «Последняя на эшафоте» и обратился к Бернаносу с просьбой написать диалоги для будущего фильма; литературный первоисточник был Бернаносу давно и хорошо знаком, и он принял предложение.
Сюжетом для новеллы Гертруды фон Лефорт, написанной в 1931 году, послужило подлинное историческое событие. 17 июля 1794 года за десять дней до конца якобинского террора шестнадцать монахинь кармелитского монастыря в Компьене были приговорены к смерти революционным трибуналом и в тот же день гильотинированы на одной из площадей Парижа. Одна из них, сестра Мария от Воплощения Сына Божия, случайно избежала ареста и оставила рассказ о судьбе своих подруг. В 1906 году папа Пий X причислил шестнадцать монахинь к лику блаженных.
Создатели фильма, ознакомившись с написанными Бернаносом диалогами, сочли, что для кино они не годятся. Только год спустя Альбер Беген, исследователь творчества Бернаноса, его друг и восторженный почитатель, обнаружил эту рукопись. Он дал ей название, разделил на пять картин и написал несколько связующих ремарок, пересказывающих содержание тех сцен, в которых диалогов не предполагалось. В таком виде «Диалоги кармелиток» были опубликованы, и вскоре их стали с большим успехом ставить театры во Франции и за ее рубежами. Сценический успех сопутствует пьесе и по сей день.
Кристине Манифика[1][2]
Действующие лица
Маркиз де Лафорс.
Маркиза де Лафорс.
Шевалье, их сын.
Бланш, их дочь (сестра Бланш от Смертной Муки Христовой[3]).
Госпожа де Круасси (мать Генриетта от Иисуса), настоятельница кармелитского монастыря.
Госпожа Лидуан (мать Мария от Святого Августина), новая настоятельница.
Мать Мария от Воплощения Сына Б о ж и я, помощница настоятельницы.
Мать Жанна от Младенца Иису- с а, старшая из монахинь.
Мать Жераль, Сестра Клара - пожилые монахини
Сестра Антония, привратница.
Сестра Екатерина.
Сестра Фелисите.
пожилые монахини.
Сестра Гертруда.
Сестра Алиса.
Сестра Валентина от Креста.
Сестра Матильда.
Сестра Анна.
СестраМарта.
Сестра Се н-Ш арль, Сестра Констанция от Святого Дионисия - совсем юные сестры
Капеллан монастыря.
Господин Жавлино, врач.
Маркиз де Гиш.
Г о и т р а н.
Э л о и з а.
Роза Дюкор, актриса. Монастырский нотариус. Т ь е р р и, лакей. А н т у а н, кучер.
Члены муниципалитета, комиссары, гражданские чиновники.
Заключенные, стражники, простолюдины и простолюдинки
ПРОЛОГ
Сцена I
1774 год. Площадь Людовика XV в Париже. Вечер праздника, устроенного в честь бракосочетания дофина, будущего Людовика XVI, с эрцгерцогиней Марией Антуанеттой. Сквозь веселящуюся толпу, сдерживаемую стражами порядка, пробираются кареты аристократов. В одной из карет можно разглядеть молодую чету. Это маркиз де Лафорс и его жена; она беременна. Маркиз выходит из кареты и направляется к трибунам.
Начинается фейерверк. Внезапно ящики с ракетами загораются, и один за другим следуют взрывы. Хотя никакой серьезной опасности нет, толпа впадает в панику. Давка, испуганные крики, люди падают на землю, их топчут. Юная маркиза в страхе защелкивает задвижку на дверце кареты. Кучер стегает лошадей, которые, закусив удила, срываются с места, не разбирая дороги. Вспышка ярости в толпе, лошадей останавливают, одно из стекол разбивается вдребезги. Мужской голос кричит: «Скоро все изменится, ваш брат попадет на бойню, а мы будем разъезжать в ваших каретах!» Солдаты подоспевают вовремя, чтобы спасти маркизу, которой грозит расправа.
Сцена II
Несколько часов спустя. Из спальни маркизы в особняке Лафорсов выходит врач. Он объявляет маркизу, что у того родилась дочь, но что молодая мать умерла.
Первая картина
Сцена I
Особняк Лафорсов. Апрель 1789 года. Маркиз и шевалье. Этот последний, очевидно, не ожидал увидеть здесь отца, но не может сдержать вопроса, рвущегося у него с языка.
Шевалье. Где Бланш?
Маркиз. Ей-богу, не знаю; какого дьявола вы не спросите об этом у ее служанок, вместо того чтобы врываться ко мне без стука, как дикарь?
Шевалье. Приношу тысячу извинений.
Маркиз. В вашем возрасте не беда быть чуточку сумасбродом. А в моем естественно держаться своих привычек. Визит вашего дядюшки лишил меня послеобеденного отдыха, и я сейчас немного задремал, по правде сказать. Но зачем вам нужна Бланш?
Шевалье. От нас только что ушел Роже де Дамас. Ему дважды пришлось сворачивать с дороги из-за огромной толпы. Говорят, они собираются сжечь на Гревской площади чучело Ревейона.[4]
Маркиз. И пусть себе сжигают! Когда вино продают по два су, следует ожидать, что весна немного вскружит головы людям. Это все пройдет.
Шевалье. Если бы я смел позволить себе в вашем присутствии дурную шутку, я бы ответил, что в случае с каретой моей сестры вы рискуете оказаться неважным пророком. Дамас видел, как толпа остановила ее на углу улицы Бюси.
Маркиз де Лафорс, который держал в руках открытую табакерку, внезапно захлопывает ее, ничего из нее не взяв. Шевалье делает шаг к отцу, но тот мягко отстраняет его рукой.
Маркиз. Карета... толпа... Простите меня, эти видения слишком часто преследовали меня по ночам... Сейчас много говорят о бунте или даже о революции. Но кто не видел охваченной паникой толпы, тот ничего не видел... Проклятье! Все эти лица с перекошенными ртами, эти сотни и тысячи глаз... Помилуй Боже! Площадь из конца в конец вдруг закипает, трости и шляпы взлетают вверх на невероятную Высоту, как будто их подбросил в воздух громовой крик. Кое-кто из свидетелей потом уверял меня, что не видел этих тростей и шляп, но я-то их видел, тысяча чертей!
Шевалье. Простите меня, отец, я должен был догадаться... Я опять сказал сгоряча.
Маркиз снова берет в руки табакерку, в задумчивости барабанит пальцами по крышке.
Маркиз. Пустяки, это я слишком горячусь, хоть моя голова и седа. Но хотел бы я знать, что общего между тем, что я видел тогда, и какими-то мелкими весенними беспорядками, кучкой пьяниц на парижских улицах? Карета у меня крепкая, старых лошадей ничем не испугать, Антуан нам служит уже двадцать лет, а два наших лакея — бывшие солдаты Наваррско- го полка. С вашей сестрой не может случиться ничего дурного.
Шевалье. О, вы же знаете, я боюсь не за ее безопасность, а за ее больное воображение.
Маркиз. Бланш просто слишком впечатлительна, правда. Доброе замужество все поправит. Полно! Хорошенькая девушка имеет право быть чуть-чуть трусихой. Немного терпения. Племянники у вас будут сорванцы.
Шевалье. Поверьте, здоровью Бланш, может быть, даже ее жизни угрожает не просто страх. Это страх, поразивший самую глубь души, как в дереве промерзает сердцевина... Да, поверьте, отец, в характере Бланш есть что-то, недоступное обычному разумению. Быть может, в менее просвещенном веке, чем наш...
Маркиз. Ба! Вы говорите, как суеверный простолюдин. Привязанность, которую вы неизменно испытываете к сестре, немного сбивает вас с толку. Мне Бланш почти всегда кажется спокойной, а порой даже веселой.
Шевалье. Да, конечно, бывает, что я и сам обманываюсь, глядя на нее. Я бы поверил, что судьбу удалось умилостивить, если бы не замечал постоянно печать несчастья в ее взгляде. То, что голос может скрыть, взгляд выдает. Страх выходит наружу не в голосе, а во взгляде, это мне довелось понять на королевской службе, хотя я в ней еще новичок... Но зачем говорить вам о том, в чем вас умудрили другие войны, посерьезнее, и задолго до моего рождения!
Маркиз сделал было протестующий жест, потом медленно отвечает с видом человека, перебирающего свои воспоминания.
