Алла Соколова - Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

Книга играет в истории цивилизации ни с чем не сравнимую роль. Это — память человечества. И сегодня, как никогда, нам нельзя забывать об этом, потому что идет девальвация памяти. Все более простые, примитивные песни заполняют эфир. Элементарные кровавые истории в аляповатых обложках читает в метро еще недавно столь нетерпимый в вопросах вкуса Петербург.

Почти потух столетний луч отечественного кино. Театры заняты выживанием, поэтому не могут отвлекаться на эксперименты с современной драматургией.

В этой обстановке любая попытка противостоять времени может только приветствоваться. Группа петербургских драматургов, объединенных в Домик драматургов, осуществляет уже вторую такую попытку в 1997 году.

Первая книга «Петербургские авторы конца тысячелетия» в серии «ЛАНДСКРОНА» (название шведской крепости на месте Петербурга) увидела свет в январе, а уже в апреле выходит вторая — «Пьесы для небогатых театров». В этом чувствуется продуманная издательская политика. Вначале надо было заявить о себе, а затем началась спокойная работа по оповещению театров о том, что современная драматургия жива.

Книги серии «ЛАНДСКРОНА» выходят небольшими тиражами (до тысячи экземпляров). Но это — целевые издания. Они не предназначены для случайных людей. В них представлены разные драматурги. Их связывает два обстоятельства — принадлежность к Петербургу и профессиональный уровень. Все они прошли через мастерскую драматургов при СТД, все имеют опыт работы с театрами.

Людмила Разумовская и Алла Соколова широко известны не только в России. Пьесы Олега Ернева в последнее десятилетие идут по всей стране. Александр Образцов — член творческого совета московского журнала «Драматург», в театрах поставлено шестнадцать его пьес. Игорь Шприц дебютировал в «Приюте комедианта» представленной здесь пьесой «Не верь, не бойся, не проси…», он — лауреат всероссийского конкурса драматургов «Возрождение России» за 1995 год. Андрей Зинчук — автор детских пьес, известный так же и как «взрослый» драматург, и как прозаик. Станислав Шуляк издал две книги, где проза соседствует с драматургией. У Сергея Носова в 1996 году состоялось две премьеры: в Белом театре в Петербурге поставлена пьеса «Берендей», а в Москве Алексей Петренко и Альберт Филозов сыграли его «Дона Педро».

Словом, не так все и плохо, не так безрадостно в мире современной петербургской драматургии. Несколько омрачает ситуацию скудная информационная связь между Петербургом и остальной Россией. Видимо, книга «Пьесы для небогатых театров» поможет исправить столь непривычное для русской культуры положение.

Он, Она — пожилые люди

Желательно играть пьесу без реквизита, с воображаемыми вещами

А дело было так. Что-то со мной случилось, что именно — не знаю, но я стал всем направо и налево задавать один вопрос: каким я был раньше?

Продолжалось это долго, и толком мне никто ничего не отвечал, а может, я просто не помню… Пока, наконец, один не осадил меня: «Ты достал меня с этим вопросом. Третий раз пристаешь с ножом к горлу, а я тебя раньше не знал. Понятия о тебе не имел. Молчи, дурак, сцепи зубы и терпи, это болезнь».

Я замолчал. Терпел какое-то время, потом решил ехать. Собирался недолго, можно сказать, не собирался совсем, из вещей взял один рюкзак, маленький, но вместительный. С пустыми руками сел в вагон.

Еду.

Поезд старый-престарый, дрожит, как параноик, стонет, взвизгивает, колеса стучат, нервы у меня натянуты до предела, как струны, в голове туман, а в тумане блуждает один вопрос… Я зубы сцепил, глаза закрыл и заснул. Темнота.

Просыпаюсь. Подъезжаем. Выхожу. Иду. Подхожу к дому. Поднимаюсь.

Звоню.

ОНА. Кто там?

ОН. Я.

ОНА. Кто такой «я»?

ОН (Молчу.)

ОНА. Вы к кому?

ОН. К вам.

Пауза.

ОНА. Вы от него?

ОН. Да. (Почему я сказал «да», — не знаю, но сказал и очень уверенно, даже нагло.) Да!

ОНА. Заходите.

ОН. Спасибо.

ОНА. Дождь на дворе?

ОН. Да, слякоть… Мерзость…

ОНА. Раздевайтесь. Снимайте обувь. Вот его туфли. Одевайте.

ОН (Одеваю. Хорошие такие, кожаные, черные, с узором, на восточный манер, очень удобные.)

ОНА. Потом заберете.

ОН. Что?

ОНА. Туфли. Я в прошлый раз хотела отдать, но забыла. Голова дырявая стала — многое забываю.

ОН. А вы записывайте, что хотите сделать. И оставляйте на видном месте запись. Я лично просто прикрепляю к стенке…

ОНА. Проходите.

ОН. Куда?

ОНА. Вперед.

ОН. Лучше я за вами пойду.

ОНА. Вы что, боитесь меня?

ОН. Я вас? Чего это вдруг?

ОНА. Не знаю… Может, рассказали вам обо мне, что я кусаюсь, на людей бросаюсь и прочие ужасы…

ОН. Нет, мне никто о вас не говорил ничего. Я в полном, так сказать, неведении.

ОНА. Ну, это, положим, неправда. Что-нибудь непременно рассказали, потому что вы, безусловно, спросили, прежде, чем идти…

ОН. Клянусь!

ОНА. Не трудитесь. Я мужским клятвам не верю.

ОН. Да вы сами, наверное, меня боитесь?

ОНА. Ни капельки. Я устала бояться. А когда устаешь, в душе просыпается необыкновенная храбрость.

ОН (Тут я струхнул маленько, поскольку сильно храбрых женщин обычно стараюсь избегать). Даму джентльмены всегда пропускают вперед, насколько я знаю.

ОНА. Мало знаете. Далеко не всегда.

ОН (Ладно, думаю, черт с тобой: вперед так вперед.)

ОНА. Рюкзак вы можете оставить здесь. Его никто не тронет.

ОН (Оставляю. Идем. Заходим. Садимся. Молчим. Она постукивает пальчиками по столу. А я терплю.)

Пауза.

ОНА. Как он поживает?

ОН. Нормально.

ОНА. Простите, что поставила вас в затруднение своим вопросом. Вы сейчас не знаете, что можно говорить, а чего нельзя. Я правильно вас понимаю?

ОН (Я действительно не знал, но как-то так неопределенно крайне пожал плечами: дескать, дело тонкое…)

ОНА. Я не хотела спрашивать, но вопрос сам выскочил из меня, помимо моей воли.

ОН. Ничего. Вопрос как вопрос.

ОНА. Слабый характер. Уговариваюсь с собой, даю себе слово, что именно ЭТОГО делать не буду, а потом делаю именно ЭТО.

ОН. А вы договаривайтесь наоборот.

ОНА. Как?

ОН. Что изменено ЭТО непременно, обязательно, кровь из носа, будете делать, а потом не делайте.

ОНА. Остроумный ход.

ОН. Или плюньте, пусть идет, как идет. Так даже интересней.

ОНА. Мне ближе первое, второго я боюсь.

ОН. А где же ваша необыкновенная храбрость? (Надулась и пальчиками перестала стучать. Бабы… То есть, женщины, я хотел сказать, не любят, когда их ловят на слове.)

ОНА. Говорят, бывает так: нет ноги, отрезана, а все равно болит.

ОН. Да. Я слышал о таком причудливом явлении. Забыл, как оно называется…

ОНА. Это неважно. Важно само явление. У меня оно имеет место.

ОН. То есть, отсутствует нога?

ОНА. Ай, бросьте. Вы понимаете отлично, о чем я говорю.

ОН (Бросаю.)

Пауза.

ОНА. Хотите чаю?

ОН. Боже упаси! Не хочу. (У меня пересохло в горле и если я чего-то действительно хотел в данный момент, то именно чашку горячего чаю. Молчим.)

ОНА. Я рада, что он, наконец, живет нормально, раньше он обычно предпочитал жить совершенно ненормально.

ОН. Почему?

ОНА. Желал быть оригинальным. А так как нормальное сейчас совершенно ненормально, значит, он остался верен себе.

ОН. Это важно.

ОНА. Более чем. Я в свое время себе изменила и до сих пор простить себя не могу. Он на работу устроился?