Отец (поспешно, испуганно). Нет, нет! Простое сообщение, ничего больше: старик умирает. Никаких комментариев. Обещаете?
Иоганна (улыбаясь). Клянусь на Библии.
Отец. Спасибо.
Иоганна продолжает смотреть на него.
(Сквозь зубы, словно желая объяснить ей свои действия, но глухим голосом, как если бы он говорил самому себе.) Мне хотелось бы помочь ему. Не предпринимайте ничего сегодня. Лени вернется поздно, он, вероятно, будет утомлен.
Иоганна. Тогда завтра?
Отец. Да. В середине дня.
Иоганна. Где я вас найду, если вы мне понадобитесь?..
Отец. Нигде. (Пауза.) Я уезжаю в Лейпциг. (Пауза.) Если вас постигнет неудача... (Жест.) Я вернусь через несколько дней. Когда вы или выиграете или проиграете.
Иоганна (взволнованно). Вы оставите меня одну? (Спохватившись.) А почему нет? (Пауза.) Ну, счастливого вам пути, и умоляю, не надо никаких пожеланий...
Отец. Погодите! (С извиняющейся улыбкой, но очень серьезно.) Боюсь вызвать ваше раздражение, дитя мое, но повторяю, вам надо быть красивой.
Иоганна. Опять!
Отец. Вот уже тринадцать лет, как Франц никого не видел. Ни души.
Иоганна (пожимая плечами). Кроме Лени.
Отец. Лени не душа. И я не уверен в том, что он ее видит. (Пауза.) Он откроет дверь, и что же произойдет? Вдруг испугается? Навсегда замкнется в своем одиночестве?
Иоганна. А что изменится, если я размалюю себе лицо?
Отец (мягко). Он любил красоту.
Иоганна. К чему она была ему — сыну промышленника?
Отец. Он завтра вам скажет об этом.
Иоганна. Ничего он мне не скажет. (Пауза.) Я некрасива. Понятно?
Отец. Если вы некрасивы, то кто же?
Иоганна. Никто. Существуют лишь замаскированные уроды. А я не хочу больше носить маску.
Отец. Даже для Вернера?
Иоганна. Да, даже для Вернера. Оставьте ее себе. (Пауза.) Понятен ли вам смысл моих слов? Меня делали... красивой. Для каждого очередного фильма. (Пауза.) Простите, это мое больное место. Когда мне об этом напоминают, я теряю голову!
Отец. Это я должен просить прощения, дитя мое.
Иоганна. Оставьте. Откуда вам знать. А если бы и знали, не важно. (Пауза.) Я была, вероятно, миловидна... Мне говорили, что я красива, л я поверила. Разве я знала, что мне делать на земле? Нужно как-то оправдать свое бытие. Обидно, что они ошиблись. (Резко.) Ну а корабли? Они служат оправданием?
Отец. Нет.
Иоганна. Я так и думала. (Пауза.) Пусть Франц принимает меня такой, какая я есть. В этом платье и с этим лицом. Первая случайная женщина всегда достаточно хороша для мужчины.
Пауза. У них над головой раздаются шаги Франца. Неровные шаги, то замедленные, то быстрые, то просто топот на месте. Иоганна смотрит на отца с волнением, словно спрашивая: «Так это Франц?»
Отец (отвечая на ее взгляд). Да.
Иоганна. И вы целые ночи напролет...
Отец (бледный и напряженный). Да.
Иоганна. Я отказываюсь.
Отец. Вы думаете, он сумасшедший?
Иоганна. Неизлечимо.
Отец. Это не безумие.
Иоганна (пожимая плечами). Что же это тогда?
Отец. Горе.
Иоганна. А кто несчастнее безумца?
Отец. Он.
Иоганна (резко). Я не пойду к Францу.
Отец. Пойдете. Завтра, в середине дня. (Пауза.) Другого шанса нет ни у кого из нас: ни у вас, ни у него, ни у меня.
Иоганна (повернувшись к лестнице, медленно). Я поднимусь по этой лестнице, постучу в эту дверь...
Пауза. Шаги стихли.
Хорошо, я буду красивой. Чтобы защитить себя.
Отец улыбается ей и потирает руки.
Занавес
Комната Франца. Налево в нише дверь (выходит на площадку). Железный засов. В глубине комнаты — огромная кровать, без тюфяка и простыней: на пружинном матраце — свернутое одеяло. По обе стороны кровати — две двери: одна ведет в ванную, другая — в туалет. Справа у стены — стол и один стул. Слева — свалена в кучу сломанная мебель, битые безделушки: остатки былой меблировки. Справа в глубине комнаты, над кроватью, — огромный портрет Гитлера. Там же полки с катушками магнитофонной пленки. По стенам развешаны плакаты, напечатанные на машинке и прописью: «Просьба не мешать». «Страх запрещен». Стол завален устрицами, бутылками из-под шампанского, бокалами, линейками и пр. Стены и потолок в пятнах от сырости.
Франц, Лeни.
Франц в солдатской форме. Мундир рваный, местами сквозь дыры просвечивает тело. Он сидит спиной к Лени и на три четверти спиной к зрителю. Под столом спрятан магнитофон. Лицом к зрителю, в белом фартуке, Лени подметает комнату. Она работает спокойно, неторопливо, без лишней суетливости, как подобает хорошей хозяйке. У нее ничего не выражающее, почти сонное лицо. В то время как Франц говорит, Лени изредка поглядывает на него, она явно следит за ним, выжидая, когда он кончит вещать.
Франц. Незримые обитатели потолка, внимание! Незримые обитатели потолка, внимание! Вас обманывают. Два миллиарда лжесвидетелей! Два миллиарда ложных показаний в секунду! Выслушайте жалобу человечества: «Нас предали наши действия. Нас предали наши слова и наш подлый образ жизни...» Ракообразные, подтверждаю мои показания: они не думали того, что говорили, и не совершали того, что хотели. Мы заявляем суду: невиновны. Главным образом, не вздумайте выносить приговор на основании признаний, пусть даже подписанных. В наше время говорили: «Обвиняемый сознался, следовательно, он невиновен». Дорогие слушатели, мой век был веком разбазаривания: в высших сферах решили истребить род людской. Начали с Германии, уничтожив ее до конца. (Наполняет бокал.) Лишь один говорил правду: рухнувший Титан, воин и мирянин, свидетель-очевидец, испокон веку и навсегда, in secula seculorum [1]. Это — я. Человек мертв, и я свидетельствую за него. Века, я дам вам ощутить, каков был привкус моего века, и вы оправдаете обвиняемых. Факты, я на них плюю: предоставляю их лжесвидетелям; я предоставляю им причины случайные и основные. У нашего века был свой особый привкус. Мы постоянно ощущали его. (Пьет.) И пили, чтобы его заглушить. (Задумавшись.) И странный же это был вкус. А? Что? (Внезапно поднимается, содрогаясь от ужаса.) Но я еще вернусь к этому.
Лени (думая, что он закончил запись). Франц, мне надо поговорить с тобой.
Франц (кричит). В присутствии Крабов — молчать.
Лени (ровным голосом). Послушай, дело серьезное.
Франц (Крабам). Значит, вы спрятались под скорлупой? Браво! Прощай, нагота! Но зачем вы сохранили глаза? Самое уродливое, что было у нас. А? Зачем? (Ждет ответа.)
Раздается треск.
(Вздрагивает. Изменившимся, глухим, хриплым голосом, скороговоркой.) В чем дело? (Поворачивается к Лени, смотрит на нее подозрительно и строго.)
Лени (спокойно). Пленка. (Нагибается, достает магнитофон и ставит его на стол.) Кончилась... (Нажимает на кнопку.)
Пленка перематывается, голос Франца раздается в обратном порядке.
Выслушай меня наконец.
Франц опускается на стул, положив руку на грудь.
(Оборачивается к нему. Заметив его страдальческий вид, равнодушно.) Что произошло?
Франц. Что могло произойти?
Лeни. Сердце?
Франц (страдальчески). Перебои!
Лени. А что тебе нужно, вымогатель? Другую пленку?
Франц (сразу успокоившись). Нет, не надо. (Встает, смеется.) Я труп, Лени. Мертвецки устал. Убери их!
Она собирается снять пленку.
Погоди! Прослушаю себя еще раз?
Лeни. С самого начала?
Франц. Все равно.
Лени включает аппарат. Слышен голос Франца: «Лишь один говорит правду...» и т. д.
(Одно мгновение слушает, лицо сводит судорога. Говорит на фоне записи.) Я не то хотел сказать. Кто это говорит? Ни слова правды. (Снова прислушивается.) Не могу выносить этого голоса. Он мертвый! Да останови же, бог мой. Останови, ты меня с ума сведешь!..
Лени не спеша выключает магнитофон и перематывает пленку. Она ставит номер на пленке и кладет ее рядом с другой.
(Подавленно, глядя на нее.) Так. Опять все сызнова.
Лени. Как всегда.
Франц. Нет. Все же я продвигаюсь. В один прекрасный день слова сами по себе придут ко мне, и я скажу то, что хочу. Потом отдохну. (Пауза.) Ты думаешь, это существует?
