это — современная комедия. Это весело, это смешно…
Х о д у н о в. Весело и смешно — это не наш профиль.
Л е д е н ц о в а (робко). Почему? Позвольте нам пока… параллельно.
Х о д у н о в. Что параллельно, когда нет основного?
К о л ь ч у г и н. Может быть… внепланово?
Х о д у н о в. У нас все внепланово.
Звонок телефона.
(Берет трубку.) Да, Ходунов… Только на «Двенадцатую ночь»… Какое объявление?.. Где?.. Звоните вечером — проверю. (Кладет трубку.)
Ю л я. Борис Семенович, мы к вам приведем автора, поговорите с ним. Вы ж этой пьесы не знаете, вы ее не читали.
Х о д у н о в. И не буду. Пьесы читает Купюрцев. А я читаю распоряжения, выговоры в приказе и рецензии. Рецензии, от которых у нормального человека начинают выпадать волосы. Что вы еще хотите?
Ю л я. Мы хотим, чтоб вы…
Р е б и к о в. Постой, Юля. Мы хотим, чтобы вы нам… поверили, Борис Семенович. Мы тоже… кое в чем разбираемся. И считаем, что эта пьеса нужна театру… Мы все поможем автору, мы будем с ним работать, мы…
Х о д у н о в. Слушайте меня, вы же дети, — какой он автор? Он куровод! Он привез на выставку механических цыплят, — при чем тут мы? Это все штучки Бережковой! Она баламутит весь театр и вас в том числе. Нас же закроют на второй день! Что тогда? Соберемся все вместе и организуем кружок «Умелые руки» под руководством тети Капы? Идите и… не мешайте мне работать.
Ю л я. Дело вовсе не в том, Борис Семенович, что автор зоотехник, или, как вы говорите, куровод. Он написал хорошую пьесу, честное слово!
К о л ь ч у г и н. А вот ваши так называемые драматурги…
Х о д у н о в. Слушайте, Кольчугин, вы мне эту «бережковщину» бросьте! Вы стали слишком много говорить. Если об этом узнает Аристарх Витальевич…
Р е б и к о в. И пусть знает! Давно пора.
Ю л я. Об этом все знают, кроме него. И не только Кольчугин, все в театре говорят, что…
Х о д у н о в. Тшшш! Галя, закройте двери! Без массовых сцен у меня в кабинете. Идите к себе, товарищи, посовещайтесь…
Л е д е н ц о в а. Мы не хотим совещаться, мы хотим… играть.
Х о д у н о в. Нельзя играть, не посовещавшись. Посовещайтесь и пришлите мне готовую резолюцию.
Р е б и к о в. Нам не нужны резолюции, нам нужна пьеса.
Х о д у н о в. А кто принимает пьесы без резолюции? Кто? На что я буду опираться — на ваши воспаленные реплики? Я должен опираться на до-ку-мент! И наконец, что вы все от меня хотите? При чем тут я? Есть главный режиссер — идите к нему!
Л е д е н ц о в а. А он посылает к вам. Он говорит, что вы… решаете.
Х о д у н о в. Я? Я решаю? Я даже не директор. Я исполняющий обязанности, я — и. о. А вы знаете, что значит в нашем театре и. о.? Это значит — инфаркт обеспечен. Все!!! Будьте здоровы!
Р е б и к о в. Идем, товарищи, все ясно. С дирекцией мы не договоримся. Пошли!
М о л о д е ж ь уходит.
Х о д у н о в. Идите, идите. (Один.) Можно сойти с ума. Им все ясно! А мне вот ничего не ясно. Я не могу понять одного — зачем? Зачем это понадобилось обрушивать на театр высшую степень наказания — самостоятельность? За что? Разве не лучше было, когда товарищ Всевышкин вызывал к себе в управление, вынимал из ящика пьесу «Зеленые бугры» и говорил: «Надо поставить!» Вот тогда все было ясно. И театр знал, что он «на правильном пути», и критика знала, что это «шаг вперед», и все, кроме зрителя, получали премии, и это был расцвет искусства! Кажется, хорошо? Дали самостоятельность… А я не хочу самостоятельности. Я прошу господа бога и руководящие организации — одно из двух: или снимите меня, или заберите самостоятельность! Вдвоем мы не сработаемся.
Входит Д у с я.
В чем дело, Дуся? Почему вы врываетесь ко мне без стука?
Д у с я. Простите, я… я… думала, что здесь Зигфрид.
Х о д у н о в. Зигфрид занят. Он читает по складам афишу. Что вы хотите? Забрать посуду? Получить пропуск? Говорите быстро, мне надоела неизвестность.
Д у с я. Можно, Борис Семенович, я это тут… на столе оставлю?
Х о д у н о в. Что это такое?
Д у с я. Это для Зигфрида. Он… еще не завтракал.
Х о д у н о в. Слушайте, Дуся, у вашего Зигфрида такая успеваемость, что его можно оставить не только без завтрака — без обеда, без ужина.
Д у с я. Борис Семенович, вы не сердитесь, ведь он еще совсем мальчик. Он непривычный к театру.
Х о д у н о в. Мальчик? Тогда купите ему, Дуся, велосипед, и пускай катается у вас во дворе. Мне он не нужен. Слушайте, Дуся, наш театр переходит на групповые пропуска. Соберите всех ваших родственников, всех соседей, я им дам шесть рядов и половину яруса, только пригоните их на «Лучше поздно, чем никогда».
Д у с я. Они уже смотрели.
Х о д у н о в. Посмотрят еще раз.
Д у с я. Нет! Я предлагала, а они сопротивляются. Говорят — лучше никогда, чем еще раз.
Х о д у н о в. Принесите нарзан!
Д у с я. Нет у меня нарзана — кончился! (Уходит.)
Звонит телефон.
Х о д у н о в (взяв трубку). Да, Театр имени… Почему «труп»?.. Какая «вдова»?.. Только на «Двенадцатую ночь»…
Входит З и г ф р и д.
Подождите, сейчас проверю. (Кладет трубку. Зигфриду.) Вы давали объявление в «Вечерние новости»?
З и г ф р и д. Я… Вот газета. А что?
Х о д у н о в. Слушайте, Зигфрид, вы же безграмотный человек. Я начинаю думать, что вы опоздали поступить в семилетку и решили устроиться в театр. Над нами же смеется весь город. Встаньте на стул и прочтите вслух, что вы написали.
З и г ф р и д. Зачем на стул? Я так прочитаю.
Х о д у н о в. Нет, встаньте на стул. Я хочу, чтобы вы стояли передо мной во весь рост, живым укором. Чтобы я видел, каким нулем я заполнил штатную единицу. Читайте.
З и г ф р и д (встав на стул, читает). «Театр имени… двадцать первого вместо спектакля «Валенсианская вдова» в десятый раз «Лучше поздно, чем никогда». Билеты со штампом на «Вдову» действительны на «Двенадцатую ночь» или на что угодно…» Все…
Х о д у н о в. Все? Очень хорошо! За эту художественную прозу будете платить вы. И имейте в виду, Зигфрид, еще одно взыскание, и вы горите, как елочная свеча, — быстро и с треском. Что значит «на что угодно»? Что это за широкий выбор?
З и г ф р и д. Борис Семенович, я не виноват, что выпали кавычки, а у Шекспира…
Х о д у н о в. Что у Шекспира, я знаю. А у вас… маразм. Вы… вы полный и законченный…
В дверях показалась И н г а Х р и с т о ф о р о в н а.
З и г ф р и д (увидев ее). Борис Семенович, женщина! (Падает со стула.)
И н г а Х р и с т о ф о р о в н а. Простите, я помешала? Вы заняты?
Х о д у н о в. Ничего-ничего, заходите. Это Зигфрид позировал для собственного памятника. Я думаю, что в бронзе он будет неплох. Садитесь.
З и г ф р и д. Мне можно идти? Я… свободен?
Х о д у н о в. Да! С пятнадцатого числа.
З и г ф р и д убегает.
И н г а Х р и с т о ф о р о в н а. Борис Семенович, как вы просили, я говорила с Игнатом по поводу пьесы.
Х о д у н о в. Ну и что?
И н г а Х р и с т о ф о р о в н а. Я убеждала, молила,
