Анджело. Пусть войдет и подождет меня здесь одну минуту.
Стражник уходит. Подеста отворяет дверь в молельню и знаком приглашает священника войти.
Отец архипресвитер, если вы дорожите жизнью, то, выйдя отсюда, никому на свете не называйте имени той женщины, которую вы сейчас увидите. (Входит в молельню вслед за священником.)
Дверь в глубине сцены отворяется, стражник вводит Тизбе.
Тизбе (стражнику). Вы не знаете, чего ему надо от меня?
Дворцовый стражник. Не знаю, синьора. (Уходит.)
Тизбе (одна). Ах, эта комната! Опять я в этой комнате! Чего хочет от меня подеста? Сегодня у дворца зловещий вид. Не все ли мне равно? Я готова расстаться с жизнью, лишь бы узнать: да или нет. О, эта дверь! Как странно мне видеть эту дверь при свете дня! Он был там, за этой дверью! Кто? Кто был за этой дверью? Откуда мне взять уверенность, что это был он? Я даже этого шпиона с тех пор не видела. О неизвестность! Отвратительный, неотступный призрак, который искоса посматривает на тебя, не смеясь и не плача! Будь я уверена, что это Родольфо, — твердо уверена, с доказательствами в руках, — о, я погубила бы его, я донесла бы на него подеста. Нет. Но я отомстила бы этой женщине. Нет. Я убила бы себя. О да! Зная, что Родольфо меня разлюбил, зная, что он меня обманывает, зная, что он любит другую, ради чего стала бы я жить? Не все ли равно мне было б умереть? Как! Даже не отомстив? А почему бы и нет? Ах, сейчас я говорю так, но я и отомстить вполне способна! Поручусь ли я за то, что со мною станется, если мне докажут, что человеком этой ночи был Родольфо? О боже мой, избавь меня от ярости! О Родольфо! Катарина! О, если это окажется правдой, что я сделаю? В самом деле, что я сделаю? Кого я убью? Их или себя? Я не знаю.
Возвращается Анджело.
Тизбе, Анджело.
Тизбе. Вы меня пригласили, монсиньор.
Анджело. Да, Тизбе. Мне нужно с вами поговорить. Мне очень нужно с вами поговорить. По делам довольно важным. Я вам уже рассказывал: в моей жизни что ни дань, то западня, что ни день, то измена, что ни день, то либо меня ранят кинжалом, либо я сам рублю топорам. В двух словах — вот что. У моей жены есть любовник.
Тизбе. Которого зовут?..
Анджело. Который был у нее сегодня ночью, когда мы с вами тут находились.
Тизбе. И которого зовут?..
Анджело. Вот каким образом это открылось. Один человек, шпион Совета Десяти… — Надо вам сказать, что шпионы Совета Десяти занимают по отношению к нам, сухопутным подеста, совсем особое положение. Совет возбраняет им под страхом смерти писать нам, говорить с нами, вступать с нами в какие бы то ни было сношения вплоть до того дня, когда им будет приказано взять нас под стражу. — Так вот, сегодня утром одного из этих шпионов нашли заколотым на берегу реки, возле моста Альтина. Его подобрали двое ночных дозорных. Что это было? Поединок? Засада? Неизвестно. Этот сбир успел произнести только несколько слов. Он был при смерти. Вся беда в том, что он умер. Когда его ранили, при нем было письмо, которое он, по-видимому, только что перехватил, и у него достало ясности рассудка поручить его этим дозорным для передачи мне. Они мне его и принесли. Это письмо к моей жене от ее любовника.
Тизбе. Которого зовут?..
Анджело. Письмо без подписи. Вы меня спрашиваете, как этого любовника зовут? Вот в этом-то вся трудность. Убитый назвал его имя этим двум дозорным. Но они, болваны, позабыли. Не могут вспомнить. Каждый говорит свое. Один говорит — Родериго, другой говорит — Пандольфо.
Тизбе. А письмо у вас?
Анджело (шаря у себя на груди). Да, оно при мне. Я потому за вами и послал, чтобы вам его показать. Если вы случайно знаете этот почерк, вы мне скажете, чей он. (Достает письмо.) Вот оно.
Тизбе. Дайте.
Анджело (теребя письмо в руках). О, я мучительно страдаю, Тизбе! Есть человек, который посмел — который посмел поднять глаза на жену Малипьери! Есть человек, который посмел запятнать золотую книгу Венеции на лучшей ее странице, там, где вписано мое имя! Какое имя! Малипьери! Есть человек, который сегодня ночью был в этой комнате, который ходил по тому самому месту, где я стою, быть может! Есть презренный человек, который написал вот это письмо, — и этого человека я не схвачу! И не пригвозжу мою месть к моему позору! И этот человек не ляжет в луже крови на этом вот полу! О, чтоб узнать, кто писал это письмо, я отдал бы меч моего отца, и десять лет моей жизни, и мою правую руку, синьора!
Тизбе. Да покажите мне письмо!
Анджело (отдавая ей письмо). Смотрите.
Тизбе (раскрывая письмо и бросая на него быстрый взгляд, в сторону). Это Родольфо!
Анджело. Вам знаком этот почерк?
Тизбе. Дайте же мне прочесть. (Читает) «Катарина, бедная моя возлюбленная, ты видишь сама, что господь хранит нас. Чудо спасло нас сегодня ночью от твоего мужа и от этой женщины…» (В сторону) Этой женщины! (Читает дальше) «Я люблю тебя, моя Катарина. Ты — единственная, кого я любил. За меня не бойся, мне ничто не грозит».
Анджело. Ну так как же? Почерк вам знаком?
Тизбе (возвращая письмо). Нет, монсиньор.
Анджело. Незнаком? А что вы скажете про письмо? Тот, кто его писал, очевидно давно живет в Падуе, — это язык старинной любви. О, я обыщу весь город! Я найду этого человека! Что вы мне посоветуете, Тизбе?
Тизбе. Ищите.
Анджело. Я велел никого не впускать сегодня во дворец, кроме вас и вашего брата, который может вам понадобиться. Всех остальных я велел задерживать и приводить ко мне. Допрашивать я буду сам. А пока — половина мести у меня под рукой, и я отомщу хоть наполовину.
Тизбе. То есть как так?
Анджело. Убив эту женщину.
Тизбе. Вашу жену!
Анджело. Все подготовлено. Ранее, чем минет час, Катарина Брагадини будет обезглавлена, как подобает.
Тизбе. Обезглавлена!
Анджело. В этой комнате.
Тизбе. В этой комнате!
Анджело. Слушайте. Мое оскверненное ложе должно стать могилой. Эта женщина умрет, я так решил. И я настолько холодно это решил, что тут ничего изменить нельзя. Во мне нет гнева, который можно было бы погасить мольбами. Вступись за нее мой лучший друг — если бы у меня были друзья, — я бы отнесся с недоверием к моему лучшему другу. И только. Поговорим об этом, если хотите. И потом, Тизбе, эта женщина ненавистна мне! Женщина, на которой я дал себя женить по семейным соображениям, потому что дела мои пришли в расстройство во время моей посольской службы, и чтобы угодить моему дяде, епископу Кастельскому, — женщина, у которой в моем присутствии всегда было печальное лицо и удрученный вид, которая не подарила мне ни одного ребенка! И к тому же, видите ли, ненависть у нас в крови, она у нас в роду, она у нас в обычае. Каждый Малипьери должен кого-нибудь ненавидеть. В тот день, когда лев Святого Марка взлетит со своего столпа, ненависть раскинет бронзовые крылья и улетит из сердца Малипьери. Мой дед ненавидел маркиза Адзо и велел утопить его ночью в Венеции. Мой отец ненавидел прокуратора Бадоэра и распорядился отравить его на пиру королевы Корнаро. А я ненавижу вот эту женщину. Я не стал бы делать ей зла. Но она виновна. Пусть пеняет на себя. Она понесет наказание. Сам я, может быть, не лучше, но она должна умереть. Это неизбежно. Это решено. Я вам говорю, что она умрет. Пощадить эту женщину? Да если бы кости моей матери взмолились за нее, синьора, я все-таки ее не пощадил бы!
Тизбе. Разве светлейшая синьория Венеции дает вам право?..
Анджело. Ни малейшего права миловать. Неограниченное право карать.
Тизбе. Но семья Брагадини, семья вашей жены?
Анджело. Будет мне благодарна.
Тизбе. Вы говорите — решение принято. Она умрет. Это хорошо. Вы правы. Но так как все это дело еще остается тайной, так как ничье имя еще не произнесено, не лучше ли вам избавить вашу жену от казни, этот дворец — от кровавого пятна, самого себя — от шумной огласки и пересудов? Ведь палач — свидетель. А свидетеля не надо.
Анджело. Да. Яд был бы лучше. Но нужен яд быстродействующий, а у меня — вы не поверите! — такого нет.
Тизбе. Зато есть у меня.
Анджело. Где?
Тизбе. Дома.
Анджело. Какой?
Тизбе. Яд Маласпина. Помните? Коробочка, которую мне прислал настоятель Святого Марка.
