Варенька. Нет, Коля, я так не могу. Я должна…
Дьяков. Молчи, молчи! Пойдем!
Дьяков и Варенька уходят.
XII
Михаил и Митенька.
Михаил. А все-таки я не понимаю…
Митенька. И не трудитесь, Мишенька, — все равно не доймете… Это вам не Гегель — не «разумное действительно», к черту логику — и все шиворот-навыворот.
Михаил. Вы думаете, Митенька? (Подносит руку к щеке).
Митенька. А что, зубы болят? Хотите платочек подвязать? А то как бы флюс не сделался. Да вы не конфузьтесь, батюшка. Эка невидаль — оплеуха подле уха! Это иногда лучше всякой логики.
Михаил. Вы, сударь, пьяны, глупы и пьяны. Убирайтесь к черту, пока я вас…
Митенька. Сделайте одолжение. (Подставляя щеки). Вот обе — в какую угодно.
Михаил. Ну. вас… блаженненький!
Митенька. Нет, стой, погоди! Не так я глуп, как ты думаешь. А что пьян — пьян да умен, два угодья в нем. Не понимаю я, что ли, с кем говорю? Ведь кто кого победил давеча — он ли тебя или ты его, это один Бог рассудит. Эх-ма, голубчик Мишенька, все понимаю! Не сердись на меня. Ведь ты сейчас с Россией-матушкой прощаешься! Уедешь — и не видать тебе ее, как ушей своих. Бунтовал здесь мальчиков и девочек — бунтовать будешь там народы и царства. Накутишь, намутишь, так что небу будет жарко. Крови отведает львенок — будет лев, искай кого поглотити. Ну, брат, счастливо! Поцелуемся — со мной-то можно, чай, — не подеремся! Аль брезгаешь?
Михаил. Нет, отчего же? С удовольствием. Вы тоже, Митенька, славный. Спасибо вас всем, за все спасибо. Не поминайте лихом. (Обнимаются). А что, Митенька, о чем я вас хотел спросить: что это я сказал Дьякову давеча, когда он в меня целился?
Митенька. Ну, что вы… Будто сами не помните? сказали, что стрелять не будете.
Михаил. А еще что?
Митенька. Еще? А еще, — что убивать не хотите, потому что противно.
Михаил. Вот, вот, оно самое! Противно. (Помолчав). Митенька, а что, очень я тогда боялся?
Митенька. Ну, уж это вам лучше знать.
Михаил. Нет, а вам, со стороны как?
Митенька. Мне?.. Чудак вы, право, Михаил Александрович! Ну, да уж что там… Молодец, молодец, дай Бог всякому так!
Михаил. Гм, молодец? (Улыбаясь). А знаете, я ведь, может, и очень боялся. А только я тогда совсем о другом думал…
Митенька. О другом? О чем это?
Михаил. Да вот об том самом, что убивать не хочу. Поединок, говорят, дело чести. А я не хочу убивать, совсем не хочу. Противно. И если по чести убивать надо. — ну ее к черту и честь!
Митенька. Вон оно куда! А ведь это уже на мое выходит — вот как я говорю: взять все за хвост да и стряхнуть к черту!
Михаил. Ну, может, и не все, а уж это наверное! Уж это наверное! С этого все и начинается. Тут-то оно и есть, — бунт, — такой бунт, какого еще никогда не бывало! Никогда не бывало! А ведь никто не понимает… Ну, да ничего, поймут. Надо, чтобы поняли. И я это сделаю, сделаю, сделаю!
Митенька. Ну, и сделай, ну и сделай. Мишенька! Помоги тебе Бог!
Голос Дьякова с лестницы. Михаил Александрович! Михаил Александрович!
Михаил. Иду!
Уходят.
XIII
Митенька один. По комнате пробегают люди с тюками, узлами, чемоданами. По всему дому суматоха, говор, крики, хлопанье дверей. Чей-то голос вдали: «Одеяльце забыли, одеяльце Сашенькино». Голоса на дворе: «Ну, с Богом, трогай».
Митенька (в окно кланяясь и махая платком). Счастливо! Счастливо! (Идет к столу, садится, наливает вино, пьет и наигрывает на гитаре).
Входит Дьяков.
XIV
Дьяков садится, так же, как давеча, кладет руки на край стола и опускает на них голову. Митенька продолжает взыгрывать и посматривать на Дьякова искоса. Потом встает и кладет ему руку на плечо.
Митенька. Ну, что ж, Коля, и нам пора. Лихо кутнем, такой карамболь зададим, что чертям тошно станет!
Дьяков. Полно, Митя, перестань. Уходи.
Митенька. Ну, брат, шалишь! Не уйду. Мы теперь с тобой до одной точки дошли — одна дорога — вместе пойдем!
Дьяков наливает в стакан воды и хочет пить. Митенька удерживает его за руку.
Митенька. Ты что это, сударь, вздумал? (Наливает вина). На, пей, — здоровее будет!
Дьяков. Не хочу.
Митенька. Вина не хочешь? Ну, брат, плохо дело! (Дьяков пьет воду). А что ты думаешь. Коля, надолго она уехала?
Дьяков. Не знаю.
Митенька. А хочешь пари держать, что года не пройдет, как вернется?
Дьяков. Прошу тебя, Митя…
Митенька. Ну, ладно, не буду. А только, если вернется, помни, брат, что это — дело Мишиных рук. Зла тебе хотел, а сделал добро. Знаешь притчу: медовые соты в челюсти львиной, — из едущего вышло едомое, и из крепкого вышло сладкое.[32]
Дьяков (идет к двери и зовет). Лаврентьич!
Входит Лаврентьич.
XV
Дьяков, Лаврентьич и Митенька.
Дьяков. Я уезжаю.
Лаврентьич. Может быть, не скоро вернусь. Управителю доверенность вышлю на продажу усадьбы. А ты пока за домом присматривай. Да вещи пришли. Я тебе из Москвы напишу.
Лаврентьич. Слушаю-с. (Помолчав). А куда, сударь, ехать изволите?
Дьяков. Не знаю. На Кавказ, должно быть, в действующую армию.
Лаврентьич. На Кавказ! Вот что. Опять, значит, в полк? Служить будете?
Дьяков. Так, может быть.
Лаврентьич. Так-с. И усадьбу продадите?.. Батюшка, барин, Николай Николаич, отец ты наш! А мы-то как же без тебя? И не вернешься к нам?
Дьяков. Нет, отчего же? Если не убьют, вернусь. (Идет к бюро, вынимает бумагу из ящика). Вот на, возьми, — отпускная тебе. А потом, когда справлюсь, в Москве, всех дворовых отпущу на волю. Так им и скажи. (Лаврентьич берет бумагу, отворачивается и молча трет глаза кулаком).
Дьяков. Ну, что же ты? Аль воле не рад?
Лаврентьич комкает бумагу, рвет ее, кидает на пол и топчет ногами.
Лаврентьич. Вот вам! Вот вам! Вот вам воля ваша! Ничего мне не надо! Пропадай все пропадом! И за что вы меня, сударь! Кажись, верой-правдой служил, и вам, и папеньке, и деденьке. На руках носил, ходил, пестовал, а вы меня, старика… Эх, сударь!
Дьяков. Ну, полно. Лаврентьич. Если ты не хочешь… Лаврентьич (кланяясь в ноги). Батюшка, барин, смилуйся, не губи ты нас, сирот! Не разоряй гнезда родного! Коли нас не жалеешь, хоть гробы отцов пожалей!
Дьяков. Ну, ладно. Я еще подумаю. Может быть, и не продам. Только не плачь. А если на волю не хочешь. — Бог с тобой, служи, как раньше служил. Я знаю, ты — верный слуга. Спасибо тебе.
Обнимает его. Лаврентьич уходит.
XVI
Дьяков и Митенька.
Митенька. Эх-ма! Обидел старика. И его, и меня, и Мишеньку, и Сашу, и Варвару Александровну, — всех обидел.
Дьяков. Что ты, Митя, чем же я обидел?
Митенька. Ну, брат, коли сам не понимаешь — говорить нечего. А скажи-ка лучше, как Кавказ-то вправду едешь?
Дьяков. Еду.
Митенька. И пить и кутить больше не будешь?
Дьяков. Не буду.
Митенька. Поздравляю. Святой, значит, преподобный. Облагодетельствовал всех — и на Кавказ, умирать за отечество. Герой! Амалат-Бек![33] Ну, и поезжай. И черт с тобой.
Дьяков. Чего же ты сердишься?
Митенька. Я не сержусь. А только мы — люди грешные, — со святыми нам делать нечего. Эх-ма! Думал я, что ты человеком стал, а ты все та же баба, слюнтяй, такая дрянь, что только поплевать и бросить!
Дьяков. Да что же ты ругаешься?
Митенька. А как же не ругаться, когда смотреть тошно на рожу твою преподобную. Тьфу! весь постным маслом обмазался и рад-радешенек. Святой! А у самого в глазах бес играет. Зла-то в тебе столько сейчас, сколько зла, у-у! Вчуже страшно…
Дьяков. Что ты говоришь. Митя! Какое во мне зло? На кого?
Митенька. На всех. А пуще всех на себя. Давеча тут прощения у Миши просил, едва в ногах не валялся, а уж лучше бы ты убил его, — меньше бы зла сделал.
Дьяков. Нет, Митя, нет у меня зла ни на кого. А Мишу я, в самом деле, простил.
Митенька. Простил! Скажите, пожалуйста! Да, может, он в прощении твоем и не нуждается! Может быть, ты и подметки его не стоишь. Виноват он, кругом виноват, как подлец. Ну, и что ж из того? Мы все подлецы. Не нам с тобой его прощать. Да знаешь ли ты, кто он такой?
Дьяков. Знаю. Митя, все знаю!
Митенька. Врешь! А если знаешь, так пей! (Подает стакан). Пей за здоровье Михаила Кубанина.
Дьяков. Я же тебе сказал, что не хочу вина.
Митенька. Врешь! опять врешь! Не в вине тут дело, а за его здоровье пить не хочешь.
Дьяков. Да нет же, право…
Митенька. А если нет. — пей сейчас!
Дьяков. Послушай. Митя!..
Митенька. Нечего слушать. Пей, или черт с тобой!
Дьяков. Ну, ладно, давай!
Митенька. Только помни, брат, это не шутки. — это все равно, что клятва вечная. Поднимай же стакан, кричи…
Дьяков. Не буду я кричать.
Митенька. Ну, ладно, я за тебя. Только смотри, чтоб крепко было: как выпьем, — стакан об пол. Виват! Виват! Виват Михаил Кубанин!
Пьют и разбивают стаканы.
Занавес.
1914
