Бородач. Не могу.
Кракс. С каких это пор ты стал жмотом? Зачем тебе мертвому деньги?
Левый издает невнятный звук.
Кракс. Видишь: ты даже Левого обидел, а это хуже, чем ударить ребенка, больного СПИДом.
Бородач. Нет денег, мужики. Я их, за вычетом двухсот долларов на карманные расходы, полгода назад из Красноярска телеграфом перевел обратно в банк.
Кракс. Нет, ты не юли, Писатель! Еще вчера мы могли с тобой миндальничать, но за последний час все радикально переменилось.
Левый. Кардинально.
Кракс. Я тебе говорил, Писатель, мы были на нашей малой родине по поручению Марата. Выполняли роль живца в операции по ликвидации калиновских боксеров. Но живцы остались живы, а ясеневская братва и боксеры друг друга взаимно ликвидировали.
Левый издает невнятный звук.
Кракс. И это не все. Сразу после того, как мы это узнали, пришла весточка от Марата. Си-Эн-Эн готовит репортаж о массовых беспорядках в центре Москвы у Белого дома и возле Останкино. Планируется от сотни до тысячи убитых, и даже несколько иностранных журналистов — для достоверности. Под проект выделены нешуточные средства, и совет братвы постановил, что мы должны эти деньги взять. На роль снайперов-террористов, которые будут обстреливать мирную толпу зрителей, уже наняты сотрудники президентской охраны — эти вне конкуренции. Зато свободны вакансии на роль массовки — фашиствующей толпы молодчиков. Кандидатов много, даже негры-братки из университета Патриса Лумумбы набивались, но их сразу отсеяли — какие, мол, негры, в стране белых медведей. А вот с остальными конкурентами у наших забита стрелка, и тут каждый ствол на счету.
Бородач. Погоди, Кракс. Я похоже отстал от жизни. Выходит все эти страсти по Белому дому — не более, чем прелюдия к репортажу Си-Эн-Эн?
Кракс. А разве репортаж Си-Эн-Эн и не есть самая что ни на есть наиреальнейшая реальность? Мы живем в век глобальных технологий, Писатель, и этот век принадлежит телевидению. Конечно, я почти уверен, что наш телевизионный триллер будет отдавать голливудщиной: миллион статистов, куча пиротехники, монтаж из марша тяжелой техники на фоне трупов и крупным планом портреты улыбающихся победителей под рекламу пасты «Блендамед». А года через два какой-нибудь стопроцентно русский режиссер снимет на этом материале фильм-оскароносец и название соответствующее сконструирует: «Унесенные демократией», «Утомленные свободой» или еще что-нибудь в этом роде.
Левый. Закрой хлебало, Кракс. Будет представление. Нас не будет.
Бородач. Ваши затруднения я понял, ребята. Надо это хорошенько обдумать.
Кракс. Не надо!
Левый. Избавь!
Кракс. Не надо, Писатель. С братками, по меньше мере, все расписано наперед, и всегда знаешь, когда тебя спасут от верной смерти, жертвуя собой, а когда пристрелят в затылок, защищая интересы дела. А вот с тобой, Писатель, никогда ничего заранее не угадать. Помнишь, ты цитировал когда-то в этом же самом чертовом поезде: «Товарищ, верь!..»
Бородач. Какой я тебе, на хрен, товарищ? «Браток, поверь взойдет она — звезда пленительного счастья».
Кракс. Так вот, звезда вошла — для кого кремлевская, для кого маршальская, для кого марсова, для кого Давидова, для кого арабско-палестинская звезда Алголь, для кого сразу пять армянских с коньячной бутылки, а для иных — все пятьдесят с американского флага. А что для нас взошло? (Направляет на Бородача пистолет). Что у нас сейчас? Остановка в Александрове?.. «Тень Грозного меня усыновила!..» Живо в туалет, Писатель!
Бородач. А если я не хочу. (Пятясь.) Оставьте меня в покое, опричники проклятые!
Кракс. Никто тебя не спрашивает, чего ты хочешь.
Левый. Лучше пойти. Так разумнее!
Кракс (сует ему пачку сигарет). Покури, и подумай о своем прошлом и будущем — вернее, об отсутствии такового. И молчи — ради твоей же пользы.
Запихивает Бородача в туалет.
Перегон шестой. Александров — Москва. Октябрь 1993 года.
Те же лица. Поезд останавливается. Голос диспетчерши сообщает: «Скорый поезд 666 Калинов-Москва прибыл на первую платформу». Проводница выходит в тамбур, слышно, как гремит, опускаясь, лестница. Из купе выглядывает интеллигент, но, увидев в конце вагона толпу, тут же снова задвигает дверь.
Кракс (кровожадно). Сдадим его тепленького в руки Марату. Пусть братва порадуется.
Пауза.
Кракс. Вроде там окно звякнуло, а, Левый?
Пауза.
Кракс. Нет, послышалось.
Поезд трогается. В коридор возвращается проводница с телеграммой в руке.
Проводница. Придумают тоже, посылать телеграммы бригадиру под утро. (Заглядывает в купе, берет сумочку с билетами, затем зажигает в вагоне свет). Подъезжаем к Москве. Просыпаемся, собираем белье, умываемся. После Загорска закрываю туалеты. (Пробует открыть туалет, а когда это не получается, стучит туда и злорадно говорит.) Эй, ты, русская интеллигенция! Проедем Загорск, и придется тебе терпеть до вокзала… Белье и одеяла сдаем! Кому нужны билеты, предупреждайте сразу. (Заглядывает в первое купе.) Билеты не нужны? Нет, здесь билеты явно без надобности. (Заглядывает в купе женщины.) Билеты нужны? И не забудьте за мамашей белье прибрать.
Голос старухи. Господи, совсем измаялась. Дай мне света и покоя, Боже! Ничего больше не прошу.
Кракс. Заговорили сумерки сознания… (Прислушивается.) Нет, молчат… (Левому.) Что-то больно тихо в туалете, тебе не кажется? Уж не сбежал ли он от нас? Открыл окно и сбежал на станции, а? С Писателя такое станется.
Стучится в дверь. Никто не отвечает.
Кракс (Не без удовлетворения в голосе). Неужели сбежал?
Левый. А что, если?
Кракс (Прислушивается). Повесился! Давай, на пару! Быстрей!.. Психопат! Скотина! Авантюрист!
Со второго броска дверь распахивается и оба они с грохотом и звоном пролетают вперед. В дверях вырастает Бородач. Следом, потирая ушибленные части тела, появляются Кракс и Левый. Поезд трогается.
Бородач. Зачем ломиться, когда можно просто постучать?
Кракс (приходя в себя). Ты здесь?
Бородач. А где я должен быть?
Кракс (заглядывая в туалет). Это ты открыл окно?
Бородач. Да, свежего воздуха глотнуть захотелось. А что? (Начинает кое-что понимать.) Вы рассчитывали, что я выпрыгну из окна?
Кракс (обхватив голову). Сперва ты умираешь, никого не известив, что жив, потом оживаешь, даже не спросив, как к этому отнесутся все вокруг, а когда тебе дают возможность слинять, кобенишься!
Бородач. Как это «никого не известив»? Слушайте, о чем речь? Я, помнится, звонил тебе, Кракс, и рассказал о своих планах, разве не так?..
Левый (вскинувшись, Краксу). Знал и молчал? Западло, Кракс!
Бородач. А вечером того же дня такой же разговор был с тобой, Левый…
Кракс (хватает Левого за лацканы красного пиджака). Паскуда! Обманывать единственного друга.
Бородач. Так вы друг другу не сказали ни слова?
Кракс. Чтобы я проболтался такому треплу?
Бородач. Удивительное дело, два года назад мы ехали в этом же поезде в Москву, три юных пассионария, полные надежд и иллюзий. И вот мы едем снова в прежнем составе, с той лишь разницей, что один из нас (показывает на себя) — вор…
Кракс. Какой же ты вор? Не возводи на себя поклепа, Писатель…
Бородач. …двое других (кивает на Кракса и Левого) — убийцы…
Левый. Перегнул. Этим не грешен.
Бородач (неумолимо). …а все трое — жертвы скверной байки о небесном городе. Выходит, вы, ребята, полгода забивали друг другу баки, а сейчас великодушно предложили мне сбежать, не уверенные в том, что один из вас не заложит другого? До чего же мы докатились… Нет, я таких подарков не принимаю. Я вас в это кровавое дерьмо втравил, мне и выводить вас отсюда. Предложу Марату свою жизнь в обмен на ваши.
Левый (саркастически). Раскаяние Ивана Сусанина. Глинка. Пятый акт.
Появляется проводница.
Проводница (заглядывая в купе Юли). Билеты нужны? Нет… А белье даже не расстелили?.. У — ты, какой зайка!.. Мальчик, а все равно — прелесть…
Заходит в купе.
Левый (неожиданно). Сволочи! Все сволочи! И мамаша моя — в первую очередь.
В ярости стреляет в открытое окно туалета в ночь. Писатель-Бородач и Кракс невольно бросаются к нему и пытаются поймать его за руку, но Левый двумя короткими хуками швыряет их на пол. Из купе снова выглядывает интеллигент, но, став свидетелем скандала, поспешно задвигает дверь.
