Катя. Вот тебе крест – не вру! И такой он миленький, и такой он одинокенький, и такой он благородный. Меня даже тошнит. Постой… (Громко.) Василь Василич!
Василий Васильевич (оборачиваясь). Что?
Катя. Ступайте-ка на вокзал, посмотрите, не приехали Мацневы. Мы тут посидим. Ступайте, ступайте, не задумывайтесь. А тогда скажите: слышите?
Василий Васильевич (уходя). Слышу.
Столярова. Ая ничего и не заметила, какая ты. Нет, ты правда?
Катя. Что уж! Сегодня всю ночь, как дура, в подушку ревела. И опять реветь буду, чует мое сердечушко… бедная Катюшенька! И просохнуть не успеваю, вот как, Столярова, любят-то по-настоящему. Ты не смейся, матушка, и тебе то же будет, погоди!
Столярова. Врешь ты все.
Катя. Кабы врала… А тут этот еще навязался, вот дурак, вот дурак! Да неужто ж ты и этого не видала, как он сцены мне вчера закатывал?
Столярова. Ей-Богу, не видала! А что?
Катя. А глаза-то выворачивал? А когда домой провожал, так грозиться вздумал: хочет предложение сделать. Такой-то!
Столярова. Ты его отпой.
Катя. Я его так, голубчика, отпою! – Для него, подумаешь, цвела я, расцветала – как же!.. – Ну и что же это не идут, Господи батюшка! И полюбоваться-то не придется в остатний разочек, разнесчастная я Катюшенька. Столярова, ей-Богу, меня тошнит! Вот эта любовь, Женька, а? – ей-Богу, тошнит, так и подкатывает!
Столярова. Пойдем воду пить.
Катя. А прозеваем? Сиди уж. (Напевает.) «Ах, зачем порой – вижу траур в них по душе моей – вижу пламя в них непобедное – сожжено мое сердце бедное!..»[6]
Столярова. Идут сюда, кажется. – Да, они, Мацневы.
Катя. И впрямь идут. Столярова, возьми руку, жми – крепче, крепче! Идет, голубчик, идет! Идет, миленький, идет!
Столярова. Катька, перестань!
Катя. Сейчас еще зубами ляскать начну! Аа-авв-ав… идет! Кто это с ними, смотри ты, я ничего не вижу! Зойка, кажется, – успела, змея!
Столярова. Зои нет. Пойдем навстречу. Там Александра Петровна и тетя.
Катя. Один конец – идем. – Голубчики, кажется, опять блузочка моя поползла, вот грех! Ну, идем, идем!
Чинно идут навстречу показавшимся Мацневым. Тут все они: сама Александра Петровна, тетя Настя, Всеволод и Надя. Все одеты по-дорожному, но в черном. Александра Петровна держит за руку Васю – он в длинном, на рост, гимназическом пальто, картуз все время слезает на нос. С Мацневыми провожающие: Котельников, Нечаев; тут же и Василь Василич. Катя и Столярова здороваются, Катя старшим и Всеволоду чинно приседает.
Здравствуйте, Александра Петровна! Здравствуйте, Всеволод Николаевич. А мы уж бояться стали, что вы опоздаете.
Котельников. До поезда еще час.
Александра Петровна. Ну, и хорошо, что час: лучше пораньше, чем опаздывать. Да не дергайся ты, Вася, все равно не пущу: под поезд попадешь!
Всеволод. Посидим здесь, господа. Вон скамейка.
Александра Петровна. Боюсь я… Тетя Настя, а какой номер у нашего носильщика?
Тетя. Да не хлопочи ты, Саша, сиди! Все устроют и без тебя, сиди.
Александра Петровна. Будет он искать нас, а мы тут… Только тут будь, Вася, слышишь: чтобы я все время тебя видела.
Все садятся в ряд на длинной скамейке. Котельников и Нечаев стоят.
Молчание. Вот мы и поехали! Сева, а когда-то Бог приведет нас сюда? Может, и никогда.
Всеволод. Приедем как-нибудь. Иваныч, папироску?
Нечаев. Береги на дорогу, у меня есть. Закуривают. Молчание.
Надя. А какой вечер теплый! В Москве, должно быть, холоднее. Катя, вы пешком сюда?
Катя. Пешечком. Мы и назад пешком пойдем.
Александра Петровна. Нет, не могу… Вася, иди сюда! Ходить по краю, – а вдруг поезд пойдет? Точно маленький! Вот – сиди.
Котельников. Тут редко поезда, с этой платформы. Надежда Николаевна, а когда Зоя Николаевна в Москву?
Надя. Не знаю, наверное… кажется, через неделю собиралась.
Котельников. Значит, вместе поедем. Я тоже, так через недельку.
Александра Петровна. Вася, куда ты? Опять!
Катя. Вы не беспокойтесь, Александра Петровна, я его за руку держу. Тебе не жарко, Вася?
Вася. Жарко.
Александра Петровна. Расстегнись немного, пойди сюда, я посмотрю.
Нечаев. Васька!
Вася. Что?
Нечаев. Ты рад, что в Москву едешь?
Вася. А то, конечно.
Тетя. Герой! В багаже бабки его везу, такой бенефис нам устроил, что брать не хотели!..
Смеются.
Нечаев. А сада жалко, Васюк?!
Вася. Нет.
Нечаев. А в Москве сада-то не будет?
Вася. Я там марки собирать буду. Сева!
Всеволод. Что, Васюк?
Вася. Ты видал, какую собаку большую тоже в Москву везут? С намордником на морде. И три охотника с ней, с ружьями. Сева, а патронов у них много?
Всеволод. Много. Куда ты, мамочка? Рано еще!
Александра Петровна (вставая). Нет, не могу я тут. Вы посидите, только не опоздайте, а мы с Васей пойдем. Пойдем, тетя, а то будет он искать с билетами… Багаж-то ты весь сдала?
Тетя (также вставая). Ну, и лотоха[7] ты, Саша!
Александра Петровна. И лица его я не помню – и как это они скоро: налетел, подхватил, чуть самое с ног не сбил – и был таков. Теперь ищи его по вокзалу!
Тетя. Да чего искать, сам придет. (Останавливается, заложив руки в бока.) Ах, батюшки, а корзиночка?
Александра Петровна (также останавливаясь, в испуге). Какая? Настя, какая? Да не пугай ты меня!
Тетя. Постой, куда я ее?.. (Идет.) Ну, идем, цела. С тобой, Саша, голову потеряешь! Идем, идем, все цело.
Идут.
Катя. А не легко ли вам, Всеволод Николаевич, всем домом подыматься? Жили-жили, и вдруг на тебе!
Всеволод. Да, не легко. Волнений много.
Надя. Мама ведь ни разу за всю свою жизнь из города не выезжала, а теперь сразу – в Москву! И тетя тоже.
Всеволод. Но странная вещь, Иваныч, я думал, что старухи наши больше будут жалеть о доме, даже боялся несколько… но нет! Столько жили, и другого ничего ведь не знали, казалось, как деревья в землю вросли… и ничего!
Нечаев. Ничего?
Всеволод. Поплакали, конечно, но представь: даже в сад сегодня не зашли!
Надя. Мы сегодня на кладбище ездили.
Всеволод. Да. И больше того: какое-то любопытство у них, особенно у матери, даже нетерпение: поскорее ехать. Вначале мать за каждую вещь хваталась, непременно с собой брать, а теперь даже необходимое оставляет – там новое будет! Новое!
Катя. И вы, Всеволод Николаевич, очень изменились.
Всеволод (улыбаясь). Что – разговорчивее стал?
Катя (выразительнее). Очень! Очень.
Котельников. Везде люди живут. А вас, Катерина Алексеевна, отец так и не пускает в Москву?
Катя. И не говорите, голубчик, не отец, а варвар. Ремингтон[8] мне купил, чтоб я хлеб себе зарабатывала, вчера весь Божий день с самого утречка писала: его превосходительству, его превосходительству! Ну, да я, Бог свят, к Рождеству удеру.
Василий Васильевич (не без ехидства). По шпалам?
Катя. А и по шпалам – ходят же люди, эка напугал! Я теперь обмороки учусь делать: ах, ах, ах! Вчера нашу кошку до смерти напугала.
Столярова (убежденно). Она удерет!
Катя. Удеру. Позаймусь немного, а потом такую истерику ему закачу, что все зубы растеряет. Василь Василия! Пожалуйста, не смотрите на меня так морально!
Столярова. Вас зовут, Всеволод Николаевич.
Тетя издали зовет: Севочка!
Тетя. Сева, пойди на минутку!
Всеволод подходит.
Севочка… а, может, мне не ехать?
Всеволод. Почему? Что вы, тетечка!
Тетя. Один тут Колечка останется. И панихидку отслужить некому. Осталась бы я, Сева.
Всеволод (горячо). Да как же можно, тетечка! Ведь сам папа, будь он жив, послал бы вас с нами! Как можно!
Тетя (думает). Да и билеты-то уж взяты… Ну, значит, дура я. Ну, иди, а я пойду багаж устраивать.
Медленно, руки держа в бока, уходит. Всеволод возвращается к сидящим, но сам не садится.
Надя. Севочка, что тетя?
Всеволод. Так, свое.
Молчание.
Катя. Господи батюшка – и сколько тут этих путей-дороженек, и туда идут, и сюда идут! Столярова, слышишь, как дорогой пахнет? Я сегодня всю ночь буду во сне ехать… Эх, счастливый вы, Всеволод Николаевич! Вот вы поедете, а мы домой с Василием Васильичем пойдем… и будут улицы темные, и будут на нас собаки брехать, а кавалер-то у нас такой, что и отбрехнуться не умеет. Дорога-дороженька, когда-то я по тебе поеду!
