Подхалюзин. Мало ли что знаем-с.
Устинья Наумовна. А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.
Подхалюзин. В том-то и сила, что сказать-то нельзя.
Устинья Наумовна. Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори, — нужды нет.
Подхалюзин. Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.
Устинья Наумовна. Анафема хочу быть, коли скажу — руку даю на отсечение.
Подхалюзин. То-то же-с. Уговор лучше денег-с.
Устинья Наумовна. Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?
Подхалюзин. А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!
Устинья Наумовна. Да что ты, белены, что ль, объелся?
Подхалюзин. Ничего не объелись! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.
Устинья Наумовна. Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?
Подхалюзин. Сказать-то было нечего, по тому самому, что я и сам-то недавно узнал-с.
Устинья Наумовна. Уж теперь поздно, бралиянтовый!
Подхалюзин. Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.
Устинья Наумовна. Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.
Подхалюзин. Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете,
Устинья Наумовна. Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он, неровен час, и чепчик помнет.
Подхалюзин. Ничего не помнет-с.
Устинья Наумовна. Да и девку-то раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?
Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с: происхождения не благородного.
Устинья Наумовна. А они-то разве благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая тебе лапотница в дворянство норовит. Вот хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна, конечно, дай ей бог доброго здоровья, жалует по-княжески, а происхождения-то небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами торговал на Ба. тц-д чуге; добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не паневница — из Преображенского взята. А нажили капитал да в купцы вылезли, так и дочка в принцессы норовит. А все это денежки. Вот я, чем хуже ее, а за ее же хвостом наблюдай. Воспитанья-то тоже не бог знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на фортопьянах тоже сям, тям, да и нет ничего; ну а танец-то отколоть — я и сама пыли в нос пущу.
Подхалюзин. Ну вот видите ли — за купцом-то быть ей гораздо пристойное.
Устинья Наумовна. Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет, и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?
Подхалюзин. Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!
Устинья Наумовна. А что, ведь и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.
Подхалюзин. То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то. А почем вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?
Устинья Наумовна. Да уж это кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.
Подхалюзин. Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете — можно обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.
Устинья Наумовна. Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.
Подхалюзин. А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.
Устинья Наумовна. Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?
Подхалюзин. Точно так-с. Уж будьте покойны! — А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдетесь, — другой подумает, генеральша какая.
Устинья Наумовна. А что ты думаешь, да и в самом Деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой не зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
Подхалюзин. Это точно-с!
Устинья Наумовна. Давай задаток! Была не была!
Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!
Устинья Наумовна. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.
Подхалюзин. Говорю вам, из живых сошьем. Уж что толковать!
Устинья Наумовна. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе все отлепартую.
Подхалюзин. Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне — водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!
Входит Тишка.
Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.
Уходят.
Явление восьмое
Тишка (садится к столу и вынимает из кармана деньги). Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку выиграл, да третевось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)
Голос Фоминишны за сценой: «Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?»
Тишка. Что там еще?
«Дома, что ли-ча, Лааарь?»
Был, да весь вышел!
«Да куда ж он делся-то, господи?»
А я почем знаю; нешто он у меня спрашивается! Вот кабы спрашивался, — я бы знал.
Фоминишна сходит с лестницы.
Да что там у вас?
Фоминишна. Да ведь Самсон Силыч приехал, да никак хмельной.
Тишка. Фю! попались!
Фоминишна. Беги, Тишка, за Лазарем, голубчик, беги скорей!
Тишка бежит.
Аграфена Кондратьевна (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идет-то?
Фоминишна. Да никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идет, а ты уж, голубушка, здесь посиди.
Стук в двери и голос Самсона Силыча: «Эй, отоприте, кто там?» Аграфена Кондратьевна скрывается.
Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!
Большов. (за дверями}. Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?
Фоминишна. Ах, голубчик ты мой! Ах, я мымра слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.
Самсон Силыч входит.
Явление девятое
Фоминишна и Большов.
Большов. Стряпчий был?
Фоминишна. А стряпали, батюшка, щи с солониной, гусь жареный, драчена.
Большов. Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!
Фоминишна. Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала. Большой. Пошла вон! (Садится.)
Фоминишна идет, в двери, Подхалюзин и Тишка входят.
Фоминишна (возвращаясь). Ах, я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти. — Холодной-то поросенок совсем из ума выскочил.
Явление десятое
Подхалюзин, Большов и Тишка.
Большов. Убирайся к свиньям! Фоминишна уходит. (К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?
Подхалюзин (Тишке). Говорили тебе, кажется!
Тишка уходит.
Большов. Стряпчий был?
Подхалюзин. Был-с!
Большов. Говорил ты с ним?
