Пикеринг. А вы и не старайтесь. Это не обязательно. Вы прекрасно можете обходиться без него.
Миссис Эйнсфорд Хилл. Да, но Клара опять будет сердиться, – она требует, чтобы от меня так и несло модным жаргоном. До свидания.
Пикеринг. До свидания.
Миссис Эйнсфорд Хилл (миссис Хиггинс). Вы должны простить Клару.
Пикеринг, заметив, что она понизила голос, понимает, что дальнейшее не предназначено для его ушей, и деликатно отходит к окну, у которого стоит Хиггинс.
Мы так бедны! Ее так редко куда-нибудь приглашают, бедняжку! Она просто неопытна.
Миссис Хиггинс, видя, что глаза у гостьи влажны, сочувственно пожимает ей руку и провожает до двери.
Но Фредди вам понравился? Правда, славный мальчик?
Миссис Хиггинс. Очень славный. Я ему всегда буду очень рада.
Миссис Эйнсфорд Хилл. Благодарю вас, дорогая. До свидания. (Уходит.)
Хиггинс (с нетерпением). Ну как? Можно показывать Элизу в обществе? (Он вцепился в мать и тащит ее к тахте.)
Миссис Хиггинс садится на то место, где сидела раньше Элиза; сын – слева от нее. Пикеринг снова усаживается в кресло справа.
Миссис Хиггинс. Глупый ты мальчик! Конечно, нет. Она шедевр твоего искусства и искусства своей портнихи. Но если ты действительно не замечаешь, что она выдает себя каждой своей фразой, значит ты просто с ума сошел.
Пикеринг. И вы думаете, тут ничего нельзя сделать? Нельзя как-нибудь удалить из ее речи генеалогические ассоциации?
Миссис Хиггинс. Едва ли это возможно, пока она в руках Генри.
Хиггинс (обиженно). Что ж, по-вашему, я разговариваю не так, как принято в обществе?
Миссис Хиггинс. Нет, милый, отчего же; это смотря в каком обществе. На грузовой пристани, например, вероятно так именно и принято; но на званом обеде в Челси обычно разговаривают иначе.
Хиггинс (глубоко оскорбленный). Ну, знаете ли…
Пикеринг (прерывая его). Ну, ну, Хиггинс, вы сами за собой не замечаете. Таких словечек, как ваши, я не слыхал уже лет двадцать – с тех пор как обучал волонтеров в Гайд-парке.
Хиггинс (надувшись). Если вам угодно, я готов признать, что не всегда изъясняюсь, как епископ с амвона.
Миссис Хиггинс (успокаивая его движением руки). Полковник Пикеринг, может быть вы мне расскажете толком, что происходит на Уимпол-стрит?
Пикеринг (радостно, как будто это совершенно меняет тему разговора). Я теперь там и живу, у Генри. Мы вместе работаем над моей книгой об индийских диалектах, и мы решили, что так нам будет удобнее…
Миссис Хиггинс. Да, да. Это я все знаю; это действительно прекрасная мысль. Но где живет эта девушка?
Хиггинс. Как где? У нас, конечно. Где же ей еще жить?
Миссис Хиггинс. Но на каком она положении в доме? Прислуга, горничная? А если не горничная, так что же она?
Пикеринг (с расстановкой). Я, кажется, понимаю ваш вопрос, миссис Хиггинс.
Хиггинс. Ну, а я ни черта не понимаю. Я только знаю, что почти три месяца изо дня в день работал над этой девушкой, чтобы научить ее тому, что она теперь умеет. А потом – от нее вообще есть прок. Она знает, где лежат мои вещи, и помнит, куда мне нужно пойти, и тому подобное.
Миссис Хиггинс. А как уживается с ней твоя экономка?
Хиггинс. Миссис Пирс? Да она очень рада, что у нее теперь хлопот меньше; раньше ведь ей приходилось отыскивать мои вещи и напоминать мне, куда я должен идти. Но у нее какой-то заскок насчет Элизы. Она постоянно твердит: «Вы ни о чем не думаете, сэр». Верно ведь, Пикеринг?
Пикеринг. Да, это неизменная формула: «Вы ни о чем не думаете, сэр». Так кончаются у нее все разговоры об Элизе. Хиггинс. А я только и думаю, что об этой девушке и об ее проклятых гласных и согласных. Даже устал – сколько мне приходится о ней думать. И не только думать, но и изучать каждое движение ее губ, ее челюстей, ее языка, не говоря уж об ее душе, – а это самое непонятное.
Миссис Хиггинс. Дети вы, дети! Завели себе живую куклу и играете с ней.
Хиггинс. Хороша игра! Да это самая трудная работа, за какую я когда-либо брался, помните это, мама. Но если бы вы знали, как это интересно, – взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит – уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души.
Пикеринг (придвигая свое кресло к миссис Хиггинс и в пылу разговора даже наклоняясь к ней). Да, да, это замечательно. Уверяю вас, миссис Хиггинс, мы очень серьезно относимся к Элизе. Каждую неделю, можно сказать, каждый день в ней появляется что-нибудь новое. (Придвигается еще ближе.) Каждая стадия у нас фиксируется. Мы уже сделали сотни фотографий, десятки граммофонных записей.
Хиггинс (штурмуя другое ее ухо). Да, черт побери! Такого увлекательного эксперимента мне еще никогда не удавалось поставить! Она заполнила всю нашу жизнь. Верно, Пикеринг?
Пикеринг. Мы постоянно говорим об Элизе.
Хиггинс. Учим Элизу.
Пикеринг. Одеваем Элизу.
Миссис Хиггинс. Что?
Хиггинс. Придумываем каждый раз новую Элизу.
Миссис Хиггинс (заткнув уши, так как теперь оба уже орут во все горло, стараясь перекричать друг друга). Шшш-шш!
Они замолкают.
Пикеринг. Простите, пожалуйста. (Смущенный, отодвигает свое кресло.)
Хиггинс. Извините. Этот Пикеринг когда начинает кричать, так никому больше слова нельзя вставить.
Миссис Хиггинс. Замолчи, Генри. Полковник Пикеринг, вам не приходит в голову, что, когда Элиза появилась на Уимпол-стрит, вместе с ней появилось еще кое-что?
Пикеринг. Там еще появлялся ее отец. Но Генри его быстро спровадил.
Миссис Хиггинс. Естественнее было бы, если б явилась мать. Но я не об этом говорю. Вместе с ней появилась…
Пикеринг. Что же, что?
Миссис Хиггинс (невольновыдавая этим словом, к какому поколению она принадлежит). Проблема…
Пикеринг. Ага, понимаю! Проблема, как сделать, чтобы она могла сойти за даму из общества.
Хиггинс. Эту проблему я разрешу. Я ее уже почти разрешил.
Миссис Хиггинс. Да нет же! До чего может дойти мужская тупость! Проблема, что с ней делать после.
Хиггинс. Не вижу, где тут проблема. Будет жить, как ей хочется, пользуясь всеми преимуществами моей науки.
Миссис Хиггинс. Да, вот так, как живет эта бедная женщина, которая только что вышла отсюда. Привычки и манеры светской дамы, но только без доходов светской дамы, при полном неумении заработать себе на хлеб, – это ты называешь преимуществом?
Пикеринг (снисходительно; эти рассуждения кажутся ему скучными). О, это все как-нибудь устроится, миссис Хиггинс. (Встает, чтобы проститься.)
Хиггинс (тоже встает). Мы ей найдем какую-нибудь работу полегче.
Пикеринг. Она очень довольна своей судьбой. Не беспокойтесь о ней. До свидания. (Пожимает руку миссис Хиггинс с таким видом, словно утешает испуганного ребенка, затем идет к двери.)
Хиггинс. И во всяком случае, сейчас уже не о чем говорить. Дело сделано. До свидания, мама. (Целует ее и идет за Пикерингом.)
Пикеринг (обернувшись, в виде особого утешения). Есть масса возможностей. Мы сделаем все, что нужно. До свидания.
Хиггинс (Пикерингу, на пороге). Давайте свезем ее на шекспировскую выставку в Эрл-корт.
Пикеринг. Давайте, очень хорошо! Представляю, какие она будет отпускать забавные замечания!
Хиггинс. А потом, когда мы вернемся домой, станет передразнивать всю публику.
Пикеринг. Чудесно!
Слышно, как они оба смеются, спускаясь по лестнице.
Миссис Хиггинс (порывисто встает с тахты и возвращается к своему письменному столу. Усевшись, отбрасывает в сторону лежащие в беспорядке бумаги; достает чистый лист из бювара и решительно берется за перо. Но, написав три строчки, она отказывается от своего намерения, бросает перо, сердито упирается ладонями в стол и восклицает). Ах, мужчины! Мужчины!! Мужчины!!!
Лаборатория на Уимпол-стрит. Полночь. В комнате никого нет. Камин не топится: лето. Часы на камине бьют двенадцать. На лестнице слышны голоса Хиггинса и Пике-ринга.
Хиггинс (окликает Пикеринга). Пик, вы там, пожалуйста, заприте парадную дверь. Я сегодня уже никуда не пойду.
Пикеринг. Хорошо. Миссис Пирс может идти спать? Нам больше ничего не понадобится?
Хиггинс. Да нет, пусть ее ложится!
Отворяется дверь, и в освещенном квадрате показывается Элиза – в роскошном вечернем туалете, в манто, в брильянтах, с цветами и веером в руках и при всех прочих аксессуарах. Она подходит к камину и зажигает лампу. Видно, что она очень утомлена; темные волосы и глаза резко оттеняют бледность лица, выражение почти трагическое. Она снимает манто, кладет на рояль веер и цветы, садится на скамью и печально молчит. Входит Хиггинс во фраке, пальто и цилиндре; под мышкой у него домашняя куртка, которую он захватил внизу. Он снимает цилиндр и пальто, бросает то и другое на журнальный столик, бесцеремонно стаскивает фрак, надевает домашнюю куртку и устало разваливается в кресле у камина. Входит Пикеринг в столь же парадном облачении. Он тоже снимает пальто и цилиндр и уже собирается отправить их вслед за пожитками Хиггинса, но в последнее мгновение спохватывается.
