БЛАНШ (выглянула из ванной, голова повязана полотенцем). Стелла!
СТЕЛЛА (в изнеможении). Да, Бланш?
БЛАНШ. Еще одно полотенце, для волос. Только что вымыла.
СТЕЛЛА. Сейчас. (Идет к ней с полотенцем.)
БЛАНШ. В чем дело, родная?
СТЕЛЛА. А что? Почему ты спрашиваешь?
БЛАНШ. У тебя такое странное выражение лица!
СТЕЛЛА. А-а… (Попыталась засмеяться.) Устала немножко, наверное, вот и все.
БЛАНШ. Тебе надо принять ванну, когда я кончу.
СТЭНЛИ (из кухни). А вы когда-нибудь кончите?
БЛАНШ. Очень скоро, не бойтесь… Недолго вашей душе томиться.
СТЭНЛИ. Да я не о душе и беспокоюсь — о почках!
Бланш закрыла дверь. Стэнли хохочет. Стелла медленно возвращается на кухню.
Ну, что скажешь?
СТЕЛЛА. Не верю я — басня. А ваш снабженец подлец и негодяй — иначе не трепал бы языком. Да, вполне возможно, в его россказнях какая-то доля правды есть. Да, моя сестра небезупречна, наша семья хлебнула с ней горя, и я отнюдь не во всем ее одобряю. Она всегда была ветреной…
СТЭНЛИ. Ах, ветреница!
СТЕЛЛА. Но в юности, совсем еще девочкой, она прошла через такое испытание, которое убило все ее иллюзии!
СТЭНЛИ. Ну да — испытание!
СТЕЛЛА. Да. Я говорю о ее замужестве, ведь она вышла замуж почти ребенком! За одного мальчика, который писал стихи. Поразительной красоты был парень. Мне казалось, Бланш не то что любит его — боготворит саму землю, по которой тот ступает! Была без ума от него, считала его верхом совершенства, недоступным простым смертным. А потом… потом узнала…
СТЭНЛИ. Что?
СТЕЛЛА. Красивый, талантливый юноша оказался выродком. Этого твой снабженец тебе не докладывал?
СТЭНЛИ. Ну, мы в далекое прошлое не заглядывали. Что это, старая история?
СТЕЛЛА. Да… Старая история…
Стэнли подходит к ней, бережно кладет руки на плечи. Она мягко отстраняется и задумчиво, словно сама того не замечая, начинает втыкать в именинный торт тоненькие розовые свечи.
СТЭНЛИ. Сколько свечек будет в этом торте?
СТЕЛЛА. Остановимся на двадцать пятой.
СТЭНЛИ. Ожидаются гости?
СТЕЛЛА. Мы пригласили Митча.
СТЭНЛИ (чуть смутился. Не спеша раскуривает новую сигарету от только что докуренной). На Митча, пожалуй, сегодня лучше не рассчитывать.
СТЕЛЛА (замерла с очередной свечкой в руке, медленно поворачивается к Стэнли). Почему? Что это значит?
СТЭНЛИ. Да Митч мне все равно что брат. Вместе трубили в двести сорок первом саперном. Работаем на одном заводе. Играем в одной команде. Да ты подумала, какими глазами я смотрел бы на него, если бы…
СТЕЛЛА. Стэнли Ковальский, ты рассказал ему, что…
СТЭНЛИ. Еще бы, черт побери, конечно, рассказал! Да меня бы совесть мучила до конца дней моих, знай я такое и допусти, чтоб моего товарища поймали!
СТЕЛЛА. Митч порвал с ней?
СТЭНЛИ. А ты сама разве бы не…
СТЕЛЛА. Я спрашиваю о Митче — порвал он с ней?
БЛАНШ (поет громче. Голос ее звонок, как колокольчик.)
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
СТЭНЛИ. Нет, не думаю — не обязательно порвал. Но теперь он знает, что почем. Вот и все.
СТЕЛЛА. Стэнли, ведь она думала, что Митч… женится на ней. Я тоже надеялась.
СТЭНЛИ. Нет. Не женится. Может, раньше и собирался, но теперь… не станет же он кидаться на этот гадюшник. (Встал.) Бланш! Эй, Бланш! Вы разрешите мне войти наконец в мою — мою! — ванную? (Пауза.)
БЛАНШ. Слушаюсь, сэр. Вот только секундочку подсохнуть — потерпите?
СТЭНЛИ. Прождав битый час, секундочку, конечно, можно… если она не затянется.
СТЕЛЛА. И ее уже никуда не возьмут учительницей! Ну, что же ей делать, что с ней будет?
СТЭНЛИ. Так она у нас до вторника. Как было условлено, ты ведь не забыла? А чтобы не было никаких недоразумений, я сам купил ей билет на автобус. Прямым сообщением!
СТЕЛЛА. Во-первых, Бланш ни за что не поедет автобусом…
СТЭНЛИ. Покатит, как миленькая, еще радехонька будет.
СТЕЛЛА. Нет, не покатит; нет, не покатит!
СТЭНЛИ. Покатит! Это мое последнее слово. Во вторник уедет, и никаких!
СТЕЛЛА. Что с ней будет? Куда ей деваться?
СТЭНЛИ. У нее все известно наперед — пойдет как по писаному.
СТЕЛЛА. Что ты хочешь сказать?
Все та же песенка Бланш.
СТЭНЛИ. Эй, канарейка! Распелась? А ну-ка давайте из ванной! Сколько раз повторять?
Дверь из ванной распахивается, со звонким смехом выпорхнула Бланш, но когда Стэнли проходит мимо, в лице ее мелькнул ужас. А он и не взглянул на нее, проходит в ванную, хлопнув дверью.
БЛАНШ (беря щетку дня волос). Ох, до чего же все-таки хорошо после долгой горячей ванны! Такая благодать… как прохладно, как легко на душе…
СТЕЛЛА (из кухни, печально и недоверчиво). Правда, Бланш?
БЛАНШ (с силой проводит щеткой по волосам). Да — такой прилив сил. (В руке ее весело зазвенел высокий стакан виски со льдом.) Горячая ванна да холодный виски — и вся жизнь предстает совершенно в новом свете. (Глянула из-за драпировки на Стеллу и перестает причесываться.) Что-то случилось! Что?
СТЕЛЛА (поскорее отворачиваясь в сторону). Ну что ты, Бланш, ничего не случилось.
БЛАНШ. Неправда! Случилось… (Расширившимися от страха глазами смотрит на Стеллу, та делает вид, будто поглощена приготовлением стола.)
Где-то далеко далеко пианино захлебнулось в бешеном пассаже и смолкло, словно мелодия со всего разгону налетела на что-то, сорвалась и — вдребезги…
Три четверти часа спустя.
За большими окнами — город, уже почти неразличимый в золотистых сумерках. Отблеск заката пламенеет на водонапорной башне или большой нефтяной цистерне, выходящей на пустырь, за которым открывается вид на деловую часть города. Она пунктирно обозначена вдали светящимися точками окон — зажгли свет или еще не погас на них закат. За столом — трое, невеселая праздничная трапеза идет к концу, СТЭНЛИ поглядывает мрачновато, словно задумал недоброе. СТЕЛЛА смущена и печальна.
На лице БЛАНШ застыла деланная, натянутая улыбка.
Четвертый прибор на столе так и остался нетронутым.
БЛАНШ (прерывая общее молчание). Отпустили бы хоть какую-нибудь шуточку, Стэнли. Ну, расскажите же что-нибудь, а? Что это на вас на всех вдруг нашло — не пойму. Потому что я отвергнута поклонником, да?
Стелла делает жалкую попытку рассмеяться.
Да, такого со мной еще не случалось, а опыт у меня немалый, и каких только мужчин я не знавала на своем веку, но чтобы самая настоящая отставка… Ха-ха! Не знаю уж, что и думать… Ну, расскажите же, Стэнли, анекдот, да посмешней. Нужно же разрядить атмосферу.
СТЭНЛИ. По-моему, до сих пор вы моих анекдотов не одобряли, Бланш.
БЛАНШ. Нет, если занятно и без непристойностей, то почему же?
СТЭНЛИ. Да где мне — у вас слишком тонкий вкус, еще не угодишь.
ЕЛАНШ. Тогда давайте уж я сама.
СТЕЛЛА. Правда, Бланш, расскажи! Тряхни стариной.
Вдали зазвучала музыка.
БЛАНШ. Ну, что ж… только что бы вам такое… Сейчас, сейчас, надо заглянуть в наш репертуар. Ах да! обожаю эти — из цикла о попугаях. А вы?.. Ну, ладно — об одной старой деве и попугае. Так вот, был у этой старой девы попугай, отчаяннейший сквернослов — такие знал виртуозные загибы, похлеще мистера Ковальского.
СТЭНЛИ. Х-ха!
БЛАНШ. И утихомирить этого попугая было только одно средство — набросить на клетку покрывало, тогда он решал, что настала ночь и пора на боковую. И вот как-то раз — а дело было утром — только старая дева откинула с клетки покрывало на день, как вдруг… кого бы вы думали, видит у входа?.. Священника! Ну, она со всех ног к попугаю и поскорее — покрывало на клетку, и только уже после этого впускает священника. Попугай себе сидит смирнехонько, тихо, как мышь; но стоило ей спросить гостя, сколько ему положить сахару в кофе, как тот вовсю; (свистит)… да как ляпнет: «Ну, черт его подери, и короткий же выдался нынче денек!» (Запрокинула голову, смеется.)
Стелла тоже делает безуспешные попытки казаться веселой.
Стэнли — ноль внимания на всю эту побасенку.
Он словно ничего не слышал, — тянется через весь стол, подцепил вилкой последний кусок торта и аппетитно пожирает его, ухватив прямо рукой.
Насколько я понимаю, мистеру Ковальскому не смешно.
СТЕЛЛА. Мистер Ковальский ведет себя по-свински и увлекся настолько, что до остального ему и дела нет.
СТЭНЛИ. Правда твоя, детка.
СТЕЛЛА. Как ты весь извозился — лицо, руки… смотреть противно! Иди умойся и помоги мне убрать со стола.
СТЭНЛИ (швыряет свою тарелку на под). А я вот как убираю со стола. (Крепко схватив ее за руку.) Не смей так обращаться со мной, брось эту манеру раз и навсегда. «Свинья… поляк… противный… грязный… вульгарный…» — только и слышишь от вас с сестрицей; затвердили! Да вы-то что такое? Возомнили о себе… королевы! Помните слова Хая Лонга [6]: «Каждый — сам себе король». И здесь, у себя, я — король, так что не забывайтесь! (Сбросил со стола чашку с блюдцем.) Вот, я убрал за собой. Хотите, уберу и за вами?
