Старший: Мама, а ты сама никогда не пыталась…
Мать: Нет! Раз жизнь тебе дана, надо жить. Надо.
Старший: Зачем?
Мать: Просто надо! Без вопросов. Люди — безнадёжные больные, в плену, в мучениях — цепляются за жизнь, хотят жить, платят за это иногда страшную цену, на всё идут, чтобы жить, не думая — зачем. Чтобы просто жить на свете. И когда молодые, здоровые, от нечего делать, от скуки, от каких-то обид дурацких, да не всё ли равно — от чего, режут себя, вешают… Только физическую боль я могу понять…
Старший: А когда душа болит?
Мать: Переживёшь! Это не жизненно важный орган. Это терпимо.
Старший: Но ведь отец…
Мать: Надо жить! (наотмашь бьёт его по щекам) Надо! Надо! (судорожно обнимает его, гладит по голове) Надо жить… (отпускает его, отворачивается)
Старший (улыбаясь сквозь слезы): Больно…
Вваливаются гости. Теперь среди них ещё два человека, непрерывно щёлкающих допотопными фотоаппаратами. Громко представляются зачинателями газетного дела в родном городе. В людской водоворот на сцене втянуты и Мать, и Старший, и сестры с Марией, которые появились из кухни, и Барабанщик, спустившийся со 2-го этажа. Все ликуют и требуют от хохочущего Старшего чуда. Он вскакивает на стул и, взяв поданную Матерью скрипку, играет нечто медленное и проникновенное. Старшая, закрыв лицо руками, медленно уходит в свою комнату. Постепенно темп мелодии убыстряется, Барабанщик подходит к ударной установке, начинает подыгрывать. Они играют всё быстрее. Секретаря с цветами, который входит в дом, никто не замечает. Отворяется дверь комнаты Старшей, на пороге — она в вечернем платье. Она поёт! Без слов, просто поддерживая мелодию. Все поражены, некоторые мужчины в восторге привстают с мест. Внезапно распахивается дверь на 2-м этаже, Аполлон бегом проносится вниз и завершает мелодию соло на рояле, после чего, оглядев всех с видом: «Вот вам всем, сволочи!» и прихватив с рояля что-то съестное, демонстративно медленно удаляется на 2-й этаж. Все молча провожают его взглядом. Хлопнувшая за ним дверь приводит публику в чувство: аплодисменты, крики «Браво!». Теперь центром внимания становится Старшая. Мужчины суют деньги Секретарю, выхватывают у него цветы и преподносят их Старшей, запинаясь, выражают свой восторг. Мать обнимает Барабанщика. Старший незаметно выходит из дома, Секретарь следует за ним. Никто не обращает на это внимания. Теперь Младшая садится за рояль, играет нечто развесёлое, Барабанщик поддерживает её. Гости пляшут. Мария, счастливо смеясь, сбросив туфли, вскакивает на рояль и танцует. Все хороводят вокруг рояля. Входит Секретарь с пистолетом в руке.
Секретарь: Скрипач… утопился… (все замирают) «Больно, — говорит, — тяжело…» Стреляться хотел, я пистолет отобрал… Все патроны на месте, проверьте! Отобрал, пошёл, а он — шух! — с моста… А там — течение… (Младшей) Вы только не волнуйтесь, вам нельзя волноваться…
Все, кроме Секретаря, Матери и Марии, с криками выбегают.
Секретарь (протягивая Матери пистолет): Он новенький совсем, из него ни разу не стреляли — любая экспертиза подтвердит.
Мать (не замечая): Всё эти годы… им одним…(выходит)
Секретарь (помогая Марии спуститься с рояля): Не найдут — там течение… Вот дурак, а! Офелия, блин, какая-то получается…
Секретарь выбегает. Мария, пошатываясь, бродит по комнате, отыскивая туфли, долго старательно их надевает, идёт к двери и, словно слепая, наталкивается на стену, оглядывается в отчаянии. Ей трудно дышать, она рвёт с шеи ожерелье, тяжело опускается на колени и, скорчившись у стены, замирает. Со 2-го этажа слышаться звуки ударов. Дверь комнаты Младшей резко распахивается, связанный Морфинист по инерции выпадает из комнаты.
Морфинист (лёжа у порога комнаты): Помогите! Меня здесь мучают…
Затемнение.
Кладбищенская сторожка. Вместо стола и стула — разнокалиберные деревянные ящики. На полу множество пустых бутылок. За «столом» по-хозяйски сидит Секретарь. В левом углу свалено несколько надгробных плит, стоят лопаты. На гвозде, вбитом в дверь — старая шляпа. На стенах — увядшие венки. Справа, на ящиках же, — неприбранная постель. На ней, лицом к стене, сгорбившись, обхватив голову руками, сидит Старший. На нём какие-то обноски, он небрит, крайне помят, взгляд — блуждающий.
Секретарь: Ну и дурак же ты, а! Жить ему захотелось… Жить! Ты посмотри вокруг-то, продери глаза! Как ты живёшь-то? Это — жизнь?! Вроде и договорились уже обо всём, я растолковал, ты согласился… Ты и жил-то в своей жизни один день. И этот день я тебе подарил! Ну и ушёл бы — в пике славы, в кругу семьи и поклонников… В смокинге! Я дал тебе такой шанс умереть красиво! Ну что, так трудно было нажать на курок? А не было бы в вашей деревне реки с нормальным течением? Как бы выкрутились? Ой, мудак… Я такие деньги на тебя ухнул! (загибает пальцы) Смокинг напрокат, туфли, афиши, приведение тебя в товарный вид… И это я не считаю затраты на бензин и амортизацию личного автомобиля… А девка эта во сколько влетела, тварь! Мало того, что с меня в борделе скачали за неё по первому разряду, так она ещё и сдохла там для полноты картины! Мне же ещё пришлось оплачивать её погребение. Тоже, кстати, по первому разряду… Жена мировой знаменитости, гения современности! Ты её хоть в лицо-то запомнил? Я что-то смутно… Ну, я на тебя ж всё пялился… Мать твоя вцепилась в неё, не отдала. Впрочем, если везти её сюда и здесь закапывать, вышло бы дороже… Хотя, если бы хоронил бордель… Надо было им подсунуть! Всучили какую-то хилую. А платье! Вот что я теперь жене скажу? Оно, хоть и не новое, но ты знаешь «от кого»?.. Про платье-то я и забыл…
Входит Могильщик, удивлённо смотрит на Секретаря, берёт две лопаты.
Могильщик (Старшему): Там клиента привезли. Играть сможешь?
Старший, не оборачиваясь, медленно кивает.
Могильщик: Ну, давай. (уходит)
Секретарь: Какой колоритный персонаж! Ты мне потом о нём расскажешь. Может, втиснем его в шедевр… Слушай, но девка-то эта с какой фантазией оказалась! Как о концерте твоим лапшу навешала! Как взаправду…
Старший достает из-под подушки футляр, вынимает скрипку и, тяжело поднявшись, идёт к выходу.
Секретарь: Кстати, твоё имя тоже высекли на плите. Хоронил весь город! Газета траурная вышла — целиком посвящена твоей биографии. (достаёт из-за пазухи газетный лист небольшого формата, кладёт на «стол», ставит сверху недопитую бутылку.) Глядишь, улицу твоим именем назовут… Слушай, ну почему же ты не умер?
Старший (оборачиваясь у двери, тихо): Что вам от меня надо?!
Секретарь растерянно смотрит на него. Старший выходит, столкнувшись в дверях с Издателем. Издатель, что называется «солидный господин», некоторое время озадаченно смотрит вслед Старшему.
Издатель (поежившись): Глаза какие страшные… Это кто ж такой?
Секретарь: Музыкант кладбищенский. (Пинает ближайшую бутылку) Пьянь.
Издатель: Есть в нём что-то… в лице… от одного… (делает жест, будто взмахивает смычком)
Секретарь: От кого?
Издатель: Тебе его имя ничего не скажет. Если уж тебе и «Бах» ничего не говорит…
Старший отворяет дверь, снимает висящую на гвозде шляпу, исчезает.
Издатель(внимательно следивший за Старшим): Нет, ничего общего… Показалось. (оглядывается) М-да… Помнится, когда тебя попросили адаптировать к современности сказку «Пастушка и трубочист», и ты читал мне свои бредовые наброски на каком-то загаженном чердаке, «создавая атмосферу», я пытался оправдать тебя в своих глазах, чтобы не убить тебя на месте — как-никак, время от времени в твоём словоблудии мелькали слова «трубочист» и «крыша». Но теперь-то тебе доверили сочинить маленькую заметочку в детский журнал, в рубрику «Из жизни животных»! Я ожидал, что ты назначишь встречу где-нибудь в зоопарке.
Секретарь (смеясь): На скотобойне! Я ведь специализируюсь на трагедиях.
Издатель: Покажи мне хоть одну — на бумаге и твоим почерком!.. Ладно, зачем ты меня сюда вызвал? Только излагай быстрее, у меня ещё дел по горло.
Секретарь: Есть потрясающий сюжет! Животные подождут!
