Рэмсден (рыча от бешенства). Я не потерплю, чтобы подобные гнусности произносились в моем доме! (Ударяет кулаком по столу.)
Тэннер. Слушайте, если вы еще раз оскорбите меня, я поймаю вас на слове и уйду из вашего дома. Где сейчас Вайолет, Энн?
Энн. А что? Вы к ней пойдете?
Тэннер. Конечно, я к ней пойду. Ей нужна помощь; ей нужны деньги; ей нужно знать, что ее уважают, радуются за нее; нужна уверенность, что ее ребенок ни в чем не будет нуждаться. От вас она вряд ли получит все это; пусть же получит от меня. Где она?
Энн. До чего вы своенравны, Джек. Она наверху.
Тэннер. Как? Под священным кровом Рэмсдена? Скорей, Рэмсден, идите и свершите свой жалкий долг. Выбросьте ее на улицу. Отмойте свой порог от прикосновения заразы. Восстановите чистоту английского домашнего очага. Я иду за кэбом.
Энн (встревоженно). Нет, нет, дединька, не надо!
Октавиус (встает, убитый горем). Я увезу ее, мистер Рэмсден. Она не смела являться в ваш дом.
Рэмсден (возмущенно). Но я только и думаю о том, как помочь ей. (Повернувшись к Тэннеру.) Кто дал вам право, сэр, приписывать мне столь чудовищные намерения? Я протестую. Я готов отдать свой последний пенни, чтобы избавить ее от необходимости искать защиты у вас.
Тэннер (сразу унимаясь). Ну вот и отлично. Он не собирается поступать согласно своим принципам. Значит, решено: мы все окажем Вайолет поддержку.
Октавиус. Но кто виновник? Он может исправить зло, женившись на ней; и он сделает это — или будет иметь дело со мной!
Рэмсден. Правильно, Октавиус. Вот это слова мужчины!
Тэннер. Значит, он, по-твоему, не такой уж негодяй?
Октавиус. Что? Да он величайший негодяй!
Рэмсден. Отъявленный негодяй, черт его побери! Простите меня, Энни, я не мог сдержаться.
Тэннер. Так, значит, чтобы возвратить твою сестру на путь добродетели, мы должны выдать ее замуж за отъявленного негодяя? Честное слово, вы все с ума сошли.
Энн. Джек, не говорите глупостей. Конечно, вы совершенно правы, Тави; но только мы ведь не знаем, кто он. Вайолет не говорит.
Тэннер. А зачем нам это знать, спрашивается? Он свое сделал; остальное — дело Вайолет.
Рэмсден (вне себя). Вздор! Бред! В нашу среду проник мерзавец, распутник, злодей, который хуже убийцы, — и мы не должны знать его имени? Мы останемся в неведении и будем пожимать ему руку, принимать его у себя в доме, доверять ему своих дочерей! Мы… Мы….
Энн (умиротворяюще). Ну, ну, дединька, зачем так громко? Все это ужасно, никто не спорит. Но раз Вайолет не говорит, что же мы можем сделать? Ничего. Решительно ничего.
Рэмсден. Пфф! Я в этом не уверен. Если есть такой человек, который когда-нибудь оказывал Вайолет особое внимание, это нетрудно установить. Если есть среди нас человек, отличающийся распущенностью взглядов…
Тэннер. Гм!
Рэмсден (повышая голос). Да, сэр, я повторяю: если есть среди нас человек, отличающийся распущенностью взглядов…
Тэннер. Или человек, отличающийся неумением владеть собой…
Рэмсден (потрясенный). Вы смеете намекать, что я способен на такое дело?
Тэннер. Дорогой мой Рэмсден, на такое дело способен каждый мужчина. Нельзя безнаказанно прекословить природе. Подозрение, которое вы только что бросили мне, приложимо к любому из нас. Оно — точно комок грязи, который одинаково пристает и к лохмотьям бродяги, и к судейской мантии, и к облачению кардинала. Ну, ну, Тави! Не смотри на меня с таким ужасом. Это мог быть я, мог быть Рэмсден, мог быть кто угодно. И любому из нас в этом случае оставалось бы только одно: запираться и протестовать — как сейчас запротестует Рэмсден.
Рэмсден (задыхаясь). Я… я… я…
Тэннер. Самое тяжкое сознание вины не могло бы так парализовать человеческую речь. А ведь он ни в чем не повинен, Тави, и ты это знаешь.
Рэмсден (обессиленный). Очень рад, что вы признаете это, сэр. Я, со своей стороны, готов признать, что в ваших словах есть некоторая доля истины, хоть и искаженная самым грубым образом в угоду вашему злобному юмору. Октавиус, я надеюсь, вы не допускаете мысли о том, чтобы подозревать меня?
Октавиус. Вас? О нет, ни на минуту!
Тэннер (сухо). Кажется, он чуть-чуть подозревает меня.
Октавиус. Джек! Это не… ты не…
Тэннер. А почему бы и нет?!
Октавиус (в ужасе). Почему бы и нет?!
Тэннер. Ладно, ладно, я скажу тебе, почему нет. Во-первых, ты бы тогда счел своим долгом поссориться со мной. Во-вторых, Вайолет я не нравлюсь. В-третьих, если бы мне принадлежала честь быть отцом ребенка Вайолет, я бы гордился этим, а не прятался. Так что будь покоен: наша дружба вне опасности.
Октавиус. Я бы сразу с отвращением отогнал эту мысль, если б ты относился к таким вещам, как все люди. Прости меня.
Тэннер. Простить? Что за чушь! Давай лучше сядем и откроем семейный совет. (Садится. Остальные, с большей или меньшей неохотой, следуют его примеру.) Итак, Вайолет готовится оказать услугу государству, а поэтому ее нужно на время отправить в ссылку, как преступника. Что там происходит, наверху?
Энн. Вайолет у экономки в комнате; одна, конечно.
Тэннер. А почему не в гостиной?
Энн. Не говорите глупостей, Джек. В гостиной мисс Рэмсден и мама, они обдумывают, как быть.
Тэннер. Ага, понимаю! Комната экономки служит камерой предварительного заключения, и обвиняемая дожидается вызова, чтобы предстать перед судом. Ах, старые кошки!
Энн. Джек!
Рэмсден. Вы находитесь в доме у одной из «старых кошек», сэр. Моя сестра — хозяйка здесь.
Тэннер. Она бы и меня посадила в комнату экономки, если б только посмела. Впрочем, я готов взять «кошек» обратно. Кошки проявили бы больше здравого смысла. Энн! На правах опекуна приказываю вам сейчас же отправиться к Вайолет и обходиться с ней как можно ласковее.
Энн. Я уже была у нее, Джек. И, как это ни грустно, боюсь, что она будет упрямиться насчет отъезда за границу. Пусть лучше Тави поговорит с ней.
Октавиус. Как я могу говорить с ней о таких вещах? (Он в отчаянии.)
Энн. Не отчаивайтесь, Рикки. Ради всех нас постарайтесь перенести это с достоинством.
Рэмсден. Жизнь состоит не из одних лишь поэм и пьес, Октавиус. Полно! Будьте мужчиной.
Тэннер (снова вскипая). Бедный, несчастный брат! Бедные, несчастные друзья дома! Бедные, несчастные тетушки и кумушки! Все, все бедные и несчастные, кроме женщины, которая рискует своей жизнью, чтобы сотворить новую жизнь! Тави, не будь эгоистичным ослом! Сейчас же ступай к Вайолет! Поговори с ней и потом приведи ее сюда, если только она захочет прийти.
Октавиус встает.
Скажи ей, что мы все готовы поддержать ее.
Рэмсден (встает). Однако, сэр…
Тэннер (тоже встает и перебивает его). Да, да, все понятно. Это против вашей совести; но вы все-таки пойдете на это.
Октавиус. Даю вам всем честное слово, я меньше всего думаю о себе. Так трудно решить, как поступить, если искренне хочешь поступить справедливо.
Тэннер. Дорогой мой Тави, ты, как всякий благочестивый англичанин, привык смотреть на мир, как на гимнастический зал для нравственных тренировок, выстроенный специально, чтобы ты мог упражняться в силе характера. Вот что подчас заставляет тебя думать о своих дурацких принципах там, где следовало бы думать о чужой нужде. В настоящую минуту самое существенное — счастливая мать и здоровый ребенок. Устреми на это всю свою энергию, и тебе сразу станет ясно, что делать.
Октавиус, растерянный, выходит из комнаты.
Рэмсден (внушительно смотрит на Тэннера). Ну, а нравственность, сэр? Что будет с нравственностью?
Тэннер. Вы хотите видеть кающуюся Магдалину и невинное дитя, заклейменное позором? Нет, благодарю вас. Нравственность — к черту, ее прародителю.
Рэмсден. Я так и думал, сэр. В угоду распутникам обоего пола нравственность должна быть послана к черту. И это — будущее Англии?
Тэннер. Ну, Англия переживет как-нибудь ваше неодобрение. А пока что разрешите считать, что вы согласны со мной относительно практических мер, которые нам следует принять.
Рэмсден. Да, но в ином смысле, сэр; и из иных побуждений.
