Шулев утром должен был улетать в Париж на какой-то симпозиум, а тут ему подсовывают такую операцию. Потом он сказал:
— Знаете, Евгений Маркович, эту операцию в вашем возрасте и в том положении, в котором вас привезли, выдерживает один из десяти. И вы этот билет счастливый вытянули!
Я говорю:
— Спасибо, спасибо, профессор…
— Нет, это вам спасибо! — отвечает он.
— Как мне? Я был без сознания…
— Нет, это больные так думают, а нейрохирурги знают, что на девять десятых все зависит от больного. Если он хочет жить, он будет жить!
Я говорю:
— Я не мог хотеть…
— Это так кажется на уровне сознания, а в подсознании — хотел!
Я ему поверил.
Я пережил эту операцию. Потом было две недели коматозного состояния. Я был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, не узнавал сына в течение семи-десяти дней. Он был единственный, кого пускали ко мне в реанимацию, и спрашивали:
— Евгений Маркович, кто это?
А я отвечал:
— Я не знаю.
Я этого не помню, мне рассказывал сын. Потом сына спросили:
— А кого он любит больше всех в семье?
Сын, стесняясь, сказал:
— По-моему, внука…
— Принесите фотографию внука. Есть?
— Есть!
Мне принесли фотографию внука:
— Евгений Маркович, это кто?
— Марик! — сказал я.
— О-па! Узнал!!! Замечательно все!
А когда на следующий день сын с утра пришел в больницу, навстречу вышел дежурный врач, хлопнул Витю по плечу:
— Витя, ну все!
Витя посмотрел на него и разрыдался… Он подумал, что все…
Надо же было такое сказать парню! А оказывается, «все» — означало, что в этот день отключили искусственную вентиляцию. Я задышал сам.
Витя потом мне пересказывал беседу с Шулевым. Ночью, перед операцией, Шулев посмотрел на сына и спросил:
— А кто ваш папа?
Он понимал, что кто-то, раз так давят, так жмут… Витя сказал:
— Кинорежиссер!
Это было неожиданно для Шулева. Он военный врач, прошел Афганистан. Он, человек похожий на боксера-средневеса, который всегда собран, всегда кулаки сжаты и всегда готов отвесить.
Очевидно, Юрий Алексеевич Шулев определенным образом относился к советскому кино, и он сказал:
— Да? И что снимал ваш папа?
Витька сказал первое, что пришло в голову:
— «Приключения принца Флоризеля».
— Это ваш папа снимал?!
— Да.
— А-а-а… Этому человеку я буду делать операцию! — сказал Шулев, то ли себе, то ли окружающим.
— Так, зовите реаниматора из 3-й Городской! — он засучил рукава…
К утру закончили операцию.
Хорошо помню, что, когда дней через десять нас познакомили и я стоял на дрожащих ногах, не зная, буду ли я ходить, умею ли я ходить, я спросил:
— Юрий Алексеевич, а почему вы, когда услышали, что я снимал «Приключения принца Флоризеля», то сказали, что этому человеку вы будете делать операцию?
— Я скажу! — ответил он. — Это вы писали тексты к картине?
— Не все, а только закадровый.
— Это вы написали: «Он решил сыграть с принцем в прятки! Не знает, дурачок, что у нас в стране прятки — национальный вид спорта»?
Я сознался:
— Я!
— Вот из-за этого я вам сделал операцию. Вы в каком году это написали?
— Вы увидели картину в 81-м, а я снимал ее в 79-м году.
— В 81-м… Я-то хорошо помню это время — сказал он, — время, когда мы шепотом безобидные анекдоты под одеялом жене рассказывали. Я подумал: «Господи, есть же люди, которые так ощущают себя в обществе и пространстве, что могут заявить „У нас в стране прятки — национальный вид спорта“»!
Я сказал:
— Юрий Алексеевич, самое смешное, что я фигу в кармане не держал и ничего не имел в виду, я только хотел сказать то, что я хотел сказать… Прятки можно объявить видом спорта, а в такой стране, как Баккардия, можно сделать национальным видом спорта.
— Вы мне не рассказывайте, не рассказывайте! — погрозил пальчиком Юрий Алексеевич.
Вот почему он сделал мне операцию: ему понравился человек, который мог позволить себе так высказываться!
Надо сказать, что чиновники не обратили внимания на это, а он обратил. С той поры у нас с ним очень хорошие отношения. Я с удовольствием, дорогие читатели, как вы понимаете, встречаюсь с ним и даже могу выпить…
После того как пришел в себя, я его спросил:
— Как я дальше-то жить буду?
Я стоял на дрожащих ногах, и меня в буквальном смысле учили ходить.
— Так же, как и раньше жили, — без запинки ответил он.
Я думаю: «я сейчас тебя проверю». И спросил:
— А я смогу водить машину?
Он посмотрел так на меня:
— Сколько лет водите?
— Сорок…
— Вы ее водите спинным мозгом, а не головой! Сядете и поедете, когда легче станет.
Потом я спросил про водку:
— А сколько я могу выпить?
Для меня это вопрос неактуальный, но мне нужно было знать.
— А вы что пьете?
— Водку, виски!
— Грамм семьдесят, Евгений Маркович, больше вам сейчас не надо! Знаю я ваши компании… — сказал он.
Вряд ли он знает мои компании!
— Все наливают, — продолжает он, — а вы себе водички налейте, и…
Я помню, как потом проделывал это. Но это были не все вопросы.
— А барышни? — спросил я.
— Это в неограниченном числе… Это даже помогает!
Так шутя, он меня успокоил.
Я второй раз привез картину в Москву, показал. Сказали:
— Это еще куда ни шло!
Это буквальная реплика!
Подписали акт о приемке. Все. Потом два года картину не показывали. Пришлось приехать еще раз в Москву, прийти на прием к заместителю председателя Гостелерадио СССР Стелле Ивановне. Она сказала:
— Покажем, покажем… Нам нравится фильм, покажем…
Я говорю:
— Стелла Ивановна, прошло полтора года, как я его сдал!
— Вы же видите — сейчас первенство мира по хоккею!
Я говорю:
— Это с шайбой. А впереди еще первенство мира по русскому хоккею! Как быть?
— Покажем, покажем…
Но к моему счастью и, наверно, к несчастью Эльдара Александровича Рязанова, фильм «О бедном гусаре замолвите слово» был показан в канун 1981 года, вслед за героями «Иронии Судьбы». А успеха не было никакого. Непонимающая публика писала (а, как правило, пишет не очень понимающая публика) кучу писем в Гостелерадио:
— Что вы нам показываете в Новый год?
И тогда было решено на старый Новый год что-нибудь этакое показать. Мне позвонили и сказали:
— Ваш фильм, Евгений Маркович, «Клуб самоубийц, или Приключения титулованной особы» ставится в программу прайм-тайм 13 января.
Я говорю:
— Замечательно!
— Только нужно изменить название! — добавила редактор.
— То есть как это изменить название? Есть автор сценария, звоните ему, договаривайтесь, а я соглашусь или не соглашусь….
— А какое вы предлагаете название?
Я сказал:
— Назовите «Приключения принца Флоризеля».
Я снимал под таким рабочим названием. Но она на это сказала:
— Евгений Маркович, нам очень нравится ваш фильм, и, судя по фильму, вы интеллигентный, умный человек. Вы что, не понимаете, что никакие «принцы» и «титулованные особы» не пройдут?
— Картина лежала полтора года, и еще полежит полтора года, я не буду никаких названий переделывать!
— Мы вам перезвоним.
Через час-полтора звонок:
— Хорошо, договорились, «Приключения принца Флоризеля».
Я говорю:
— Замечательно! Только вы отрежьте старое название, снимите новое, но только дизайн должен быть, пожалуйста, в стиле всех титров.
— Да, да, да! Нам очень нравится кино, мы все сделаем хорошо.
И действительно, картина была показана 13 января 1981 года, в прайм-тайм. Три с лишним часа шел фильм. Он начался в 8 часов вечера и закончился под Новый год. И, как говорят в плохих анекдотах, я обильно был обласкан центральной прессой. Снова была большущая рецензия в газете «Советская культура», газете ЦК КПСС, и называлась «Когда классики юны».
Я прочитал гигантское количество дифирамбов в свой адрес и был счастлив.
Я приехал в Москву и одним из первых встретил автора рецензии по «Золотой мине», это был замечательный Виктор Демин — кинокритик! Это такой большой шумный бородатый человек. Он встретил меня и сказал:
— Старик, что же ты после такого фильма, как «Золотая мина», снял такое говно!
Было неожиданно. Не скажу, что приятно. Я говорю:
— Витя, как ты можешь!
— Нет, старик, мне как-то сильно не понравилось! «Золотая мина» — вот это да!
Разные вкусы, разные мнения! Но профессор Кагарлицский написал громадную рецензию в газете «Советская культура», которая сводилась к тому, что только юным классикам, и когда они юные и еще не классики, можно так вольно обращаться с материалом, как обращался режиссер в фильме «Приключения принца Флоризеля».
