В порядке разнообразия. И что мне даст эдакий изыск?
Лишит очередного удовольствия, вероятно?
Да это и не изыск вовсе, ох любишь ты себе польстить, скорее деликатность, даже робость.
А приятные ощущения, что я смогу извлечь из этого нерядового события, путем обычного воспоминания о нем или упоминания в рассказах собеседникам, будут ли полными?
Не будут.
Я должен открыться.
Только наверное в два такта.
ЖЕНЩИНА. «…Я, Страттмер, почитаю себя как бы загрязненным по отношению к своей дочери. Я постоянно боюсь ее инфицировать. Убирая на кухне рыбные очистки, я вижу треть зеленого лимона. Я облизываю его, потому что мне нравится этот вкус, он мне напоминает Мексику. Я кладу его на стол. Я говорю себе, ты же не можешь оставить эту грязь в таком доступном месте. Ты не можешь его выбросить, ты заплатил за него 1 франк 75 сантимов, это зеленый лимон, вещь редкая. Тогда я вгрызаюсь в него и высасываю до тех пор, пока он не становится годным к выбрасыванию. В течение пяти минут оральной кислотности я подчинялся электрифицированному танцу, который навязывали мне мои члены, и я воспользовался этим, чтобы подсчитать ручки стенного шкафа – детали, которые я как ни странно никогда прежде не пересчитывал».
Как странно, что я говорила вам о своем брате.
Счетная болезнь - именно то, чем болеет мой брат.
Мой брат страдает счетной болезнью, и в этой связи он тоже принадлежит к вашему миру.
О Боже мой, все что вы говорите мне так близко!
А вы так далеки.
Я сбилась с толку.
Вы мне не скажете ничего.
Было ведь время, господин Парски, когда мне не было необходимости пускаться в такие сложности, как книга, сумка, недостаток храбрости…
Я обладала красотой, которая говорила все за меня.
Он увидел.
Он смотрит на меня, он видел книгу.
Давай.
Не зря одела я желтый костюм.
Не зря забралась я в это купе.
Досчитаю до двадцати и скажу…
А что ты скажешь, Марта?
Я скажу…
Найди слова, а после досчитай.
МУЖЧИНА. Писатель с именем едет напротив незнакомки, читающей его последнюю книгу.
Милый сюжетец для рассказа.
Несколько староват.
Мог бы быть написан каким-нибудь…, ну кем бы это?…
Каким-нибудь Стефаном Цвейгом. Да… Или Мигелем Торга – да.
Мужчина смущен.
Мужчина, похваляющийся, будто покончил с ребяческими штучками, внезапно проникается нескромностью ситуации.
Женщина привлекательна.
Был бы он смущен, будь женщина непривлекательной?
Будь женщина непривлекательной, он укрепился бы в своем отвращении к тому, что называют публикой, отродью этому, не дай Бог повстречаться. Будь откровенен. Ты никогда ни для кого, ни для чего не сделал. Творить в пустоте невозможно.
Бутылки в море швыряют с яростной надеждой утопающего. Производить, давать чего-то миру значит ощущать магию возможного.
Твой выход.
МУЖЧИНА.Мадам, чем объяснить эту потребность - сочинять или мечтать о других жизнях?
Просто существовать по-вашему недостаточно?
ЖЕНЩИНА. Месье, не знаю, что вы подразумеваете под «просто существовать2. Просто не существует.
МУЖЧИНА. Ту книгу, что вы держите в руках, случилось так, что я ее тоже прочел –
ЖЕНЩИНА. Вот как?…
МУЖЧИНА. Вам нравится?
ЖЕНЩИНА. Могу ли я ответить столь же неприкрыто?
Я с этим автором соприкасаюсь вот уже некоторое время…
МУЖЧИНА. Вы тоже.
ЖЕНЩИНА. Вы тоже?
МУЖЧИНА. Вот уже некоторое время. Да.
Что вы прочли?
ЖЕНЩИНА. … «Прохожий среди многих»… Маленький сборничек коротеньких историй, название забыла… «Ремарка» и «Походка бедняка»…
МУЖЧИНА. А вам понравилась «Походка бедняка»?
ЖЕНЩИНА. Да… На мой взгляд наиболее волнующе. А вам?
МУЖЧИНА. … Помню, что это было близкое мне произведение.
ЖЕНЩИНА. Да, я сказала бы то же. Произведение близкое. Очевидное. И наверное очевидное для того, кто его написал.
МУЖЧИНА. Это возможно.
Но нельзя писать все время в такой манере.
ЖЕНЩИНА. Нет. Разумеется.
МУЖЧИНА. Обнажиться можно только один раз.
ЖЕНЩИНА. Разумеется.
(пауза)
МУЖЧИНА. Вы не хотите мне рассказать об этой книге?
ЖЕНЩИНА. Могу ли я рассказывать, не дочитав?
МУЖЧИНА. Да. Конец, как вы знаете, не имеет значения.
ЖЕНЩИНА. Ну что ж… Книга рассказывает мне то же самое, что и эта фотография Праги над вами… Она дает мне, в который раз, почувствовать ностальгию по тому, чего не происходит. И ностальгию по тому, что могло быть.
Говорит ли она о чем-нибудь еще?
МУЖЧИНА. Вы не находите, что это повторение раздражает?
ЖЕНЩИНА. Да, нахожу. Я не могу читать, не раздражаясь. Это глубоко раздражающий писатель.
МУЖЧИНА. Вот как.
ЖЕНЩИНА. Но вы ведь тоже раздражены.
МУЖЧИНА. Да, да, я раздражен. Ужасно раздражен.
Вы едете во Франкфурт?
ЖЕНЩИНА. Да.
(пауза)
МУЖЧИНА. Это писатель раздражающий и на мой взгляд второстепенный.
И зря вы им заинтересовались.
ЖЕНЩИНА. Раздражающий – да. Второстепенный – нет.
Ведь раздражает то, что любишь.
МУЖЧИНА. Он - мелкий эгоцентричный ковыряльщик, не смогший сделать ни одно мгновенье подобным вечности, что есть отличительное качество поэтов, он говорил о смерти лишь в манере светской, хихикая, как жалкая юла, он ненавидит якобы число и массу, но он не смог сказать о людском горе, да и о грусти смог сказать лишь о своей, зато с каким неистовым постоянством! В одной элегии у Борхеса есть фраза, он ей завидует, «С другой стороны двери, говорит Борхес, человек, созданный из любви, из времени и одиночества только что оплакал в Буэнос-Айресе все сущее». Все сущее Полю Парски оплакать не удалось, видите ли.
(молчание)
ЖЕНЩИНА. Месье, я нахожу вас ужасно несправедливым. Но я не думаю, что вы откровенны, поскольку вы все это говорите с высокомерием, говорящем об обратном.
В «Ремарке» он замечает в метро женщину средних лет, толстуху в косынке и грубом пальто. Она рыдает, прижавшись лицом к жестокой белой плиточной стене, а рядом с ней афиша «Холидей он айс».
Она в домашних туфлях и в гольфах на раздувшихся икрах.
Он пишет о ее ногах, о мягких тапках, о блеклой коже между гольфами и пальто и через это о всей ее жизни, всей жизни целиком в пяти строках…
А в другой книге он рассказывает, как видит из окна своего деда, тот обходит вокруг дома и удаляется детской походкой, и прижимает к груди анализы для врача. А в «Человеке случая» вот, кстати, та женщина, которая обедает одна каждое воскресенье в «Синих Волнах» в Ройане, вся размалеванная, волосы крашенные, в розовом платье, над ней все потешаются и смеются, но вы ведь пишете о ней… что она - сама доброта… Над всеми этими вещами и еще многими рассказанными вами, господин Парски, я плакала…
И у вас нет права на горечь.
Когда читаешь вас, то тысячи мгновений подобны вечности. И если надо, чтобы я оказалась достойной дьявола, приведшего меня в это купе, то я должна признаться в том, что вы мне всегда нравились безумно и что я – не в этой жизни, чтобы вас не смущать – полетела бы с радостью на любое безумство вместе с вами…
(Он смеется)
РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ
Натан, сорок восемь лет
Эдит, сорок пять лет
Алекс, сорок три года. Брат Натана и Эдит.
Пьер, шетьдесят пять лет. Их дядя, брат матери.
Жюльенa, пятьдесят четыре года, его жена.
Элиза, тридцать пять лет. Бывшая любовница Алекса.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Имение в Луарэ.
Никакого реализма.
Открытое единое пространство.
Лес, лужайка, дом обозначаются условно и последовательно.
"Затемнения" между сценами должны быть как можно короче.
1
Полдень.
Под кронами деревьев в полном молчании мужчина засыпает землей гроб отца. Затем отходит.
Натан, Эдит и Алекс стоят неподвижно. В некотором отдалении стоит Элиза.
Натан вынимает из кармана бумагу и громко зачитывает:
НАТАН "Когда умерла моя мать, мне было шесть лет. Она поднималась по лестнице со своим чемоданом, я как сейчас помню чемодан, который волочится по каменным ступеням. Когда ушел мой отец, мне было одиннадцать лет, была война… Я оказался совершенно один в этом мире, я был так одинок и так внезапно повзрослел, что мне явился Дьявол… Я воспринял его как стратегическое подкрепление, как некий оплот, как крепость, где мне удалось укрыться. С того самого дня, и уже навсегда, я вступил в жизнь, безупречным и холодным, с головы до ног ощетинившись шипами. Своего воображаемого сына я нарек Натаном. Ради тебя, Натан, ради тебя, мой чудесный отпрыск, прошу Небо, послать мне не слишком скорую смерть. Симон Вейнбер, 1928."
