Сцена вторая
Квартира Фарятьева. Расположение комнат такое же, как в первой сцене. Вместо буфета — книжный шкаф, в центре — стол, напротив дивана — телевизор. У телевизора сидит тётя Павла — маленькая хрупкая старушка. Входная дверь хлопает.
Тётя. Павлуша, милый! Ну что ж ты так поздно? Раздевайся! Ты, конечно, умираешь от голода. Ну что же ты так поздно?
Павел (в дверях). Поздно? Я спешил, я буквально бежал. Но время сегодня так летит…
Тётя. Ты, конечно, ничего не ел с утра?
Павел. Не ел? Да, возможно. Я как-то не заметил. Сегодня день совершенно необычный. (Выходит в коридор.)
Тётя (выключает телевизор). Необычный? Павлуша, ты тоже это чувствуешь? Я тоже это чувствую: сегодня удивительный день. Мой руки, я несу ужин. (Выходит в кухню.)
Какое-то время комната пуста, только слышны голоса.
Ну что ж ты так поздно?
Павел. Неужели действительно поздно? Я сегодня не ощущаю времени.
Тётя (входит в комнату, накрывает на стол). Он не ощущает времени! А я его чувствую каждой клеткой.
Павел. Что?
Тётя (кричит). Я чувствую время каждой клеткой!
Павел входит в комнату, садится за стол.
Каждой своей старой клеткой, каждым старым нервом. Ты не знаешь, мальчик, что такое ожидание в старости. Я ведь целый день разговариваю с тобой, мысленно, конечно.
Павел. Тётя, у меня сегодня необыкновенный день. Может быть, я ждал его всю жизнь.
Тётя (садится напротив него). Ну! Я же знала, что близкие люди живут одной душой. Тебе передалось это моё чувство. Ешь, Павлуша, это карпики в сметане.
Павел ест. Пауза.
(одновременно)[*] Тётя, Павел. Ты знаешь…
Тётя (смеётся). Ты ешь. Я буду говорить. Позволь старухе поболтать. Я ведь собираю свои впечатления по крохам, от каждого дня. Для меня ведь имеет значение каждый день. Я видела сегодня совершенно необыкновенный сон. Цветной сон. Будто я нахожусь в каком-то странном саду, красивом, но несколько декоративном. Этот сад мне не очень приятен, но вот подул лёгкий ветер, и я посмотрела на небо. И вдруг… Павлуша! Все звёзды сложились в созвездия, те приобрели чёткие границы, формы, и я поняла их смысл. Каждое созвездие окрасилось в свой цвет. И по небу помчались лиловые олени, красные собаки, жёлтые медведи, зелёные рыбы. Это было поразительно. А я всю жизнь не могла найти ни одного созвездия: я не могла угадать их форм. И пробуждение было таким радостным. Я совсем забыла, что я уже старуха. (Смеётся.) И я поняла, что будет необычный день. (Напевает.) Ля-ля-ля, ля-ля-ля…
Павел (исправляет её). Ля-ля-ля…
Тётя. Ещё, ещё, Павлуша!..
Павел. Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля…
Тётя. Да, я лишена и слуха, ко всему… Потом позвонил Бедхудов.
Павел. Бедхудов? Он звонил?
Тётя. Какой необыкновенный человек! Верно, Павлуша?
Павел. Да, тётя. Пожалуй, может быть, мы даже не можем оценить, насколько он необыкновенный человек. Он — душа нашего города.
Тётя. Душа? Мне казалось немного иначе.
Павел (встаёт, ходит по комнате). Нет, именно душа! Посвятить всю жизнь тому, чтобы дать детям возможность выражать свои чувства посредством музыки, одухотворить их жизнь… А ведь эти дети через десять лет будут взрослыми жителями этого города. Ты понимаешь, что от него зависит, какой будет жизнь в Очакове через десять лет? Ибо эти дети в свою очередь подарят людям чудесные мгновения, полные музыки. И жизнь будет прекрасной. Бедхудов! Это…
Тётя. Я чувствую необыкновенное волнение, когда говорю с ним. Я как-то внутренне подтягиваюсь.
Павел. Он почти не бывает дома. А с этим стоматологическим кабинетом было столько волнений! Ведь пойми, это новое дело. Оно требует энергии и времени. И, конечно, средств! А тем более с таким необыкновенным кариесом в наше время…
Тётя. С таким трагическим кариесом, Павлуша.
Павел. Да. И у него хватает времени думать и об этом. Так зачем он звонил?
Тётя. Хотел узнать, когда ты будешь дома. Я сказала, что ты будешь после семи. Я как будто чувствовала… (Торжественно.) Умер мой одноклассник, Павлуша. Удивительный человек и удивительный врач. Светлая ему память. В моём возрасте смерть сверстника — это первый звонок. (Плачет.)
Павел. Не нужно! Не нужно! (Целует её.) Прочь мрачные мысли.
Тётя. Да. Я сначала была потрясена. А потом думала о нём светло. У него была болезнь сердца, и это нужно было ожидать. Сердце — это беда нашего времени. Я понимаю, что это неразумно, но всё-таки отношу его к органам наших чувств. Ведь люди действительно умирают от любви, от радости и горя, и какой ни поставь диагноз, а результат один: не выдерживает сердце. И что ты тут поделаешь?! Я не знаю, как работает мозг, когда ты видишь любимого человека, но я знаю, как бьётся сердце. И все это знают. А, Павлуша?..
Павел (садится). Ты поэт, тётя.
Тётя. Нет, я аналитик. Ах, Павлуша, я смотрю на тебя и поражаюсь: для меня ты дитя, а ведь на самом деле ты — мужчина в годы расцвета, в зените, так сказать. Да! Так о чём я говорила? Я говорила о смерти, о сердце… Подожди, я принесу кисель. (Выходит.)
Павел (про себя). Годы расцвета… Это относительное понятие. А зенит? Что такое зенит для человека?
Тётя (приносит кисель). И вдруг… Совершенно неожиданно. Я получила письмо. Ты знаешь, я всегда очень волнуюсь, вскрывая конверты. Я читаю обратный адрес… И что я вижу? Полоцк!
Павел (недоуменно). Полоцк?
Тётя. Да! Полоцк? Ты понимаешь?
Павел. Полоцк? А что Полоцк?
Тётя. Неужели ты не понимаешь, Павлуша?
Павел. Полоцк?
Тётя. Ну да. Это моя вина. Громадная вина. Мы забываем людей. Мы бросаем их. Даже родных. Как будто впереди нас ждут толпы и карнавалы. Почему мы не думаем об одиночестве? Полоцк, Павлуша.
Павел. Полоцк. Что-то с ним связано… Но что?
Тётя. Хорошо. Слушай. В Полоцке живёт моя и твоей покойной мамы двоюродная сестра Соня. Мы все, к сожалению, обменивались иногда открытками на праздник, но не больше, и она, признаться, потеряла для меня какие-то реальные очертания. Я совершенно не думала о ней. А ведь в детстве мы жили вместе… Да… И вот среди старых книг и тетрадей я нахожу как-то записную книжку. А в ней отмечены дни рождений всех моих давних знакомых и родственников. Ах, Павлуша, как у меня дрожали руки… Там были дни рождения людей, о которых я давно забыла… Что за жизнь! И вдруг, смотрю, — Соня! В общем, я в тот же день побежала, купила ей подарок, возможно не совсем удачный, и отослала с письмом. Первое письмо за столько лет… Я и забыла об этом, и вдруг я получаю ответное письмо сегодня. И какое письмо, Павлуша! Она несчастный человек. Она совершенно одна, муж умер. Она не жалуется, нет, она просто рассказывает о себе, возможно, ей просто необходимо высказаться… Но мне стало так стыдно и больно…
Павел. Полоцк! Конечно, теперь я вспоминаю.
Тётя. В довершение ко всему, она хочет мне вышить что-нибудь на память от неё. Она вышивает бисером. Просит выслать материал, из которого я собираюсь шить платье. Она, конечно, не представляет себе, какой я стала. (Смеётся.) Я — в платье, вышитом бисером! Но я не могу отказать ей, и вот я подумала… Только ты не возражай сразу! Может быть, тебе какую-нибудь выходную рубашку вышить бисером, одноцветным? Допустим, ворот? А?
Павел молчит.
Ну, ты подумай. Сразу это кажется неприемлемым, но если ты представишь себе однотонный бисер, матовый… Ну ты подумай, подумай.
Павел (задумчиво). Тётя, посмотри на меня внимательно и скажи, есть во мне что-то, ну хоть что-нибудь такое, что могло бы привлечь… Нет, хотя бы пробудить симпатию ко мне?
Тётя (смеётся). Я понимаю, Павлуша, ты намекаешь на то, что бисер тебе противопоказан… Но, в конце концов, это не так важно. Самое главное, Павлуша, что, когда я прочитала её письмо, я почувствовала боль и одновременно радость. Я приняла правильное решение…
