– Э-э… Там-то все понарошку, а у вас по-настоящему! – простодушно ответил он, невольно сформулировав коренное отличие постмодерна от реализма.
Ширвиндт железной рукой подавил бунт, сделал новое распределение, но тут, озаботясь своей либеральной репутацией, от постановки отказался окраинный режиссер. Ситуация зависла на два года, пока за дело решительно не взялся замечательный Андрей Житинкин. И на заседании художественного совета, принимавшего спектакль, Ольга Александровна Аросева сказала:
– Это та сатира, которую мы ждали в театре почти двадцать лет. Так долго ждали, что сразу и не поняли: это она!
Кстати, ничего странного в этом нет. Сатиру часто принимают за клевету, а клевету, наоборот, за сатиру. А то, что мой совсем не развлекательный «Эректус» собирает зрителей больше, чем коммерческий «Слишком женатый таксист» Куни, лишь подтверждает известный факт: современникам нужна современность!
С тех пор была еще пьеса «Женщины без границ», поставленная в московском театре Сатиры и по стране. Были инсценировки «Неба падших» в питерском театре Сатиры и «Демгородка» у Рубена Симонова. Только в Москве у меня идет шесть спектаклей, не говоря о губерниях и СНГ… При этом театральная критика меня, мягко говоря, не любит. Критикам вообще не нравится, когда аплодируют без их высочайшего разрешения. Один театровед-«золотомасочник» сказал обо мне: «Поляков? Но ведь так сейчас не пишут!»
Я воспринял это как похвалу…
Ю. Поляков, декабрь 2008
Халам-бунду, или Заложники любви
Комедия
Федор Тимофеевич Куропатов, профессор
Лидия Николаевна, его жена, доцент
Костя, их сын, кандидат наук
Марина, его жена, «челночница»
Елена, их дочь, бухгалтер
Юрий Юрьевич Владимирцев, бизнесмен
Болик, его телохранитель
Сергей Артамонович Лукошкин, дворянин
1-й киллер
2-й киллер
Уставленный книгами холл большой профессорской квартиры. Пристойная скудость. На стенах – африканские маски. На особом месте – длинная пика и портрет усача в бурке и папахе. В окне виднеется мигающая реклама «Макдоналдса». Из холла ведут двери в комнаты, на кухню, ванную. На стремянке возле книжных стеллажей сидит, углубившись в фолиант, Федор Тимофеевич Куропатов. На нем кабинетный пиджак, потертые джинсы и меховые тапочки. Он напевает себе под нос.
Федор Тимофеевич. Енги-банг каралинду/Дундуран халам-бунду…
С улицы вбегает энергичная Лидия Николаевна в стареньком спортивном костюме и белых кроссовках. Делает несколько упражнений, держа в руках пустые бутылки. Потом, подхватывая песенку, ставит бутылки на стол и еще две вынимает из-за пазухи.
Лидия Николаевна. Енги-банг каралинду… Что-то я тебе хотела сказать? Забыла…
Федор Тимофеевич. Вспомнишь.
Лидия Николаевна. Дундуран халам-бунду… Что это за ерунду мы поем?
Федор Тимофеевич. Это не ерунда, это свадебная песня одного африканского племени.
Лидия Николаевна. Вспомнила! Федор, предупреждаю тебя совершенно ответственно: если ты не начнешь бегать по утрам и заниматься физкультурой, я найду себе другого – молодого и спортивного…
Федор Тимофеевич. Молодой – это лет семидесяти?
Лидия Николаевна. Ну почему же? На меня еще и шестидесятилетние заглядываются. Сегодня один все время рядом бежал и жаловался, как ему одиноко на пенсии. Говорил: давайте дружить, вместе будем ходить в Сокольники – пустые бутылки собирать. Он места знает, где их много! (Подходит к зеркалу.) Верно говорят: женщине столько лет, на сколько она выглядит.
Федор Тимофеевич. А мужчине столько лет, насколько он одинок…
Лидия Николаевна. Леночка проснулась?
Федор Тимофеевич. Кажется, нет.
Лидия Николаевна. С девочкой что-то происходит. Я боюсь за нее. Хорошо хоть Маринка приехала. Думала, эту вертихвостку на порог больше не пущу, а теперь даже рада: мать как-никак… Может, хоть она Леночку успокоит?
Федор Тимофеевич. Никто ее не успокоит. Елена сама должна справиться с этим. Ей тяжело. Ее оскорбили как женщину, унизили как сотрудника. Но это надо пережить. Испытания закаляют сердце!
Лидия Николаевна. Иди ты к черту! Спускайся! Сидишь, как Ядрило на туче, и поучаешь. Девочка вторую неделю места себе не находит…
Федор Тимофеевич. Не Ядрило, а Ярило – бог плодородия у славян. На туче сидит Перун – бог грозы…
Лидия Николаевна. Вот и слезай, старый Перун! Покормлю тебя тихонько, чтобы Леночку не разбудить. Пусть спит. Во сне обида быстрей проходит. Помнишь, как ты в пятьдесят первом на новогоднем банкете за женой доцента Сурова увивался? Хотя увиваться там было решительно не за чем…
Федор Тимофеевич (чуть не упав со стремянки). Что?! Это доцент Суров за тобой увивался, а ты…
Лидия Николаевна. Не выкручивайся! Я тогда думала, убью тебя, уничтожу, как врага народа! А потом выспалась – и ничего…
Федор Тимофеевич. Абсолютно ничего, если не считать, что свадьбу на полгода отложили.
Лидия Николаевна. Вот и хорошо! Ты еще полгода под окнами постоял, помучился… (Подходит к окну.) Вон там ты стоял, около «Блинной», где теперь «Макдоналдс».
Федор Тимофеевич. Я стоял не полгода, а всего неделю…
Из-за ширмы появляется Елена в скромном сереньком халатике.
Елена. Почему всего неделю?
Лидия Николаевна. С добрым утром, внучка! Как спала?
Елена. Понятия не имею. Просто спала.
Федор Тимофеевич. М-да, молодость – это когда просто спишь. Здравствуй!
Елена. Доброе утро, дедушка! Так почему только неделю?
Лидия Николаевна. Потому что дедушку арестовали.
Елена. Арестовали! За что? Вы мне никогда об этом не рассказывали.
Лидия Николаевна. А что тут рассказывать? Над нами тогда жил нарком мясомолочной промышленности. (Показывает пальцем вверх.) В органах решили, что дедушка наблюдает за его окнами и готовит покушение…
Елена. Вы серьезно?
Лидия Николаевна. Совершенно серьезно.
Федор Тимофеевич. Такое время, Леночка, было – суровое.
Елена. Но ты им объяснил, что не виноват?
Федор Тимофеевич. Та м не объяснения спрашивали, а показания снимали. Ну я и сознался: да, хотел убить наркома за то, что антрекот в аспирантской столовой, как подошва. Странно человек устроен: в штыковую ходил – немца не боялся, а своим с перепугу такое на себя наплел… Может, потому что свои?
Елена. Какой ужас! И что же?
Лидия Николаевна. Ничего. Наркома вдруг посадили за производство некачественной пищевой продукции – и дедушку отпустили. Это еще при Сталине было.
Елена. Как же вы жили? В такое время!
Федор Тимофеевич. Так же, как сейчас. Пили чай с вареньем. Совсем плохих времен, внучка, как и совсем плохих людей, не бывает. Если что-то похуже, значит, другое получше. К примеру, этот твой мерзавец…
Лидия Николаевна. Юрий Юрьевич.
Федор Тимофеевич. Вот именно! При Сталине не разъезжал бы на «мерседесе». Лес бы в тайге валил для нужд народного хозяйства.
Елена. Дедушка, не надо об этом!
Федор Тимофеевич. Надо! Я вижу, как ты ходишь и носом хлюпаешь! Не смей плакать из-за этого! Подумаешь – уволили…
Елена. А знаешь, какое лицо у него было, когда он говорил: «Елена Константиновна, вы у меня больше не работаете»? Такое лицо, будто я не человек и даже не вещь, а пыль… Знаешь, как смотрят на пыль перед тем, как ее тряпкой смахнуть? Знаешь?!
Лидия Николаевна. Леночка! Не убивайся ты так! Найдешь себе работу. Бухгалтеры даже сейчас нужны. А пока проживем как-нибудь…
Федор Тимофеевич. Не пропадем без его денег. Продам маски! Книги продам…
Лидия Николаевна. Конечно, не пропадем! Я тут на пробежке с милым молодым человеком познакомилась, он знает в Сокольниках места, где много пустых бутылок!
Елена. Что вы такое говорите!
Лидия Николаевна. А что мы говорим? Мы говорим: все будет хорошо. У Кости дела лучше пошли. Он теперь с иностранцами сотрудничает. Его ценят. Мать твоя из Стамбула прилетела…
Федор Тимофеевич. Из Царьграда.
Елена. Когда?
Лидия Николаевна. Под утро. Подарки тебе привезла. Все будет хорошо!
Елена. Не нужны мне никакие подарки. Ничего не нужно! Ни от кого. Зачем, зачем вы меня такой сделали?!
Лидия Николаевна. Какой?
Елена. Вот такой! Это вы виноваты! Вы!
