хорошо знаешь?
Франциска. Удивительное дело, с тех пор как ты у них побывал, ты заговорил совсем другим языком.
Роберт. Ты была там со мной, видела этих людей, беседовала с ними.
Франциска. Да, я их видела, с ними беседовала, пила их чай, курила их сигареты и ела их печенье. То, что для нас — хлеб, для них — сухая корка; мы пьем вино, а их интересуют марки вин… год и название… Подло называть хлеб сухой коркой! Хоть бы ты посмеялся над ними… какое нам дело до этих людей?
Роберт. Да, раньше я над ними смеялся… но, как ни странно, теперь уже не могу.
Франциска. Раньше, когда я не знала этих людей, я их боялась, а теперь я боюсь только за тебя.
Роберт. Понимаю… Кто-то из них, не помню точно, кто именно, минут пять болтал о Зухоке… а я понятия не имел, что такое Зухок, только потом догадался, что это, видимо, название отеля или какого-то курорта. Но я так и не признался, что в первый раз слышу слово «Зухок»… и не мог посмеяться над всей этой ерундой. Ты на самом деле боишься за меня? Или просто ревнуешь?
Франциска. Нет, я ревновала к девушке, с которой ты встречался летом; она была красотка, умница, и притом очень милая, и я боялась, что ты останешься с ней навсегда… но к этим типам из Зухока я не могу тебя ревновать. Мне просто грустно: неужели ты не тот, за кого я тебя принимала? Я за тебя боюсь.
Роберт. Может, и за себя?
Франциска. И за себя тоже. Скоро я приду в эту комнату, если вообще приду — и буду лежать одна на подоконнике и глядеть вниз, и слушать шум поездов, который мы так любили слушать вдвоем…
Роберт. Ты говоришь так, будто все уже кончилось.
Франциска. Да, кончилось. И уже не вернется.
Роберт. Ты даже не спрашиваешь, зачем меня позвали к Борзигу.
Франциска. Знаю — пить чай… но это будет самый горький чай в твоей жизни, и он тебе дорого обойдется — ты будешь расплачиваться за каждый глоток.
Роберт. Оказывается, ты умеешь предсказывать судьбу. Я и не знал, что ты ясновидящая. Откуда только взялась твоя мудрость?
Франциска. Из того, что слышат мои уши и видят мои глаза: стоило мне поглядеть на их лица, послушать их голоса — и я поняла, что они хотят от тебя чего-то такого, на что ты не должен соглашаться…
Роберт. Что именно, ты знаешь? Меня подстерегает таинственная опасность? Да? Но если я уклонюсь от сегодняшнего визита, ты так и не поймешь, были ли основания для страха.
Франциска. Разве ты сам не чувствуешь, что тебя подстерегает опасность?
Роберт молчит.
Не чувствуешь?
Роберт. Это что, допрос?
Франциска. Дай бог, чтобы тебя никто, кроме меня, не допрашивал.
Роберт (встает, подходит ближе). Господи, с каким удовольствием я пошел бы с тобой в кино: увидел бы героиню, которая до смерти влюблена в героя, и героя, который не любит героиню, я выпил бы после сеанса стакан лимонада, зеленого, холодного…
Франциска. Теперь уже ничего не изменишь. Ты все время будешь думать, что упустил главный шанс в жизни.
Роберт. Может быть, это действительно самый большой шанс в моей жизни.
Франциска. Ну и ступай, лови его.
Роберт. А что ты будешь делать?
Франциска. Ждать тебя и слушать шум вокзала, глядеть на водосточный желоб, курить сигареты и наблюдать за тем, как дождь смывает окурки. Если ты до десяти не вернешься, я пойму, что ты заплатил ту цену, которую от тебя потребовали.
Роберт. Наверное, ты права: то, что было, уже не вернешь. Ты — умница. Если я пойду к Борзигу, воспоминания о том, чем я пожертвовал в этот вечер, останется у меня навсегда, прекрасное воспоминание. Я буду помнить фильм, которого так и не увидел, лимонад, которого так и не пил, часы, которые мог бы провести с тобой, а провел у этих людей… Ты — умница…
Франциска. Тебе пора, если ты решил идти.
Роберт. Странно как все оборачивается: сперва ты не соглашалась, не пускала меня, а теперь — гонишь!
Франциска. Не забудь купить цветы для фрау Борзиг.
Роберт. Ну вот, теперь ты учишь меня правилам хорошего тона…
Франциска. Да нет же… ты не поверишь… но она была со мной так мила. И к тебе она тоже хорошо относится… Мы долго с ней беседовали. Она там будет?
Роберт. Не знаю. До свидания. (Подходит ближе.)
Франциска. Не забудь цветы… И помни о Зухоке… Обещаешь?
Роберт. Да.
Фрау Борзиг. Какой прелестный букет, вы очень любезны… но почему вы не привели ту молодую девушку, которая была с вами в прошлый раз?
Роберт. Франциску?.. Господин доктор ничего мне не сказал. Кроме того, мы…
Фрау Борзиг. Что — вы?
Роберт. Немного повздорили.
Стук в дверь.
Фрау Борзиг. Войдите.
Слуга. Чай, сударыня.
Фрау Борзиг. Спасибо…
Слуга накрывает на стол.
(После паузы.) Что еще? Чего вы ждете?
Слуга. Сударыня, я… простите… (Покашливает.) Господин Борзиг строго-настрого приказал мне следить, чтобы вы не утомлялись, вы же знаете, врач…
Фрау Борзиг. Знаю, что сказал врач. Я скоро опять лягу, скоро лягу в постель…
Слуга. Значит, прибор для вас в кабинете не ставить?
Фрау Борзиг. Нет, не надо. Не беспокойтесь… А сейчас оставьте нас, пожалуйста, одних.
Слуга уходит.
(Наливает чай.) Вам с молоком?
Роберт. Нет, спасибо.
Фрау Борзиг. С сахаром?
Роберт. Нет, спасибо.
Фрау Борзиг. В прошлый раз вы пили чай с сахаром.
Роберт. По-моему, без сахара вкуснее.
Фрау Борзиг. Как хотите (Внезапно меняет тон.) Вам надо точно знать, какой чай вам больше по вкусу. Эти вещи знать нелегко: люди идут на страдания, чтобы найти свой стиль. Когда-то я была знакома с человеком, который не мог пить чай без сырого желтка, не мог, и все… Через несколько дней я поймала себя на том, что и я не могу пить чай без сырого желтка, не могу, и все. Я давилась этой бурдой, но пила. И ела сыры, от которых меня всю жизнь тошнило, меня и тогда от них тошнило, но я их ела, потому что ел их он. (Сухим тоном.) Знаете, как звали того человека? Отто Занзель.
Роберт. Поэт? Вы были с ним знакомы?
Фрау Борзиг. Он был другом отца, в то время ему было уже за шестьдесят — высокий,
