Пауза. Каминский смотрит на Тишукова, который, подняв голову от письма, силится понять, о чем речь. Каминский, усмехнувшись, продолжает.
Приезжайте, коллега. Забудьте все слова, которым я вас учил: дрянь это все и подлость, вы же сами понимаете. Пора подумать о здоровье. Давайте к нам в клинику — заодно и Россия дух переведет, а то гнилью несет уже до Ла Манша, постарались мы с вами, нечего сказать. Я переговорил с врачами — совсем вылечить вас они не обещают, но с острой фазы снимут непременно. Если надумаете — я пишу на их бланке, там наверху все координаты. До свиданья или прощайте, — как пожелаете. Павел Каминский.
К нему подходит ЖЕНЩИНА в больничном белом халате, наброшенном на плечи; волосы собраны в узел. Ставит на столик стакан чая и лекарство на блюдечке, целует в голову. Каминский целует ей руку — и после паузы заканчивает.
Постскриптум. Меня нашла моя сестра, Маша. Если только все это не сон.
Женщина поворачивается к Тишукову, распускает узел на голове, и каштановые волосы рассыпаются по плечам. Немедленно сверху спадает трапеция — и Маша, подхватив ее, легко перелетает на другой край сцены, навстречу Тишукову. Он отбрасывает письмо, делает шаг к ней навстречу — и…
Маша проходит как будто сквозь него — и исчезает, а Тишуков натыкается на входящего ПЕНЬКОВА.
ТИШУКОВ (отпрянув). А! Вы кто?
ПЕНЬКОВ. Я Пеньков.
ТИШУКОВ. Пеньков?
ПЕНЬКОВ. Вы меня не помните. Ну конечно — нас было так много… Здравствуйте, Петр Петрович!
Протягивает руку. Тишуков кричит от ужаса.
ПЕНЬКОВ (растерянно). Что?
ТИШУКОВ. Татуировка!
ПЕНЬКОВ (глядя на свою руку). Ну да.
ТИШУКОВ. Якорь…
ПЕНЬКОВ. Ну да. Я ж на флоте служил.
ТИШУКОВ (после паузы). Я тебя не узнаю.
ПЕНЬКОВ. Я Пеньков.
ТИШУКОВ. Не помню. Матрос Попов, матрос Серьга, капитан-лейтенант Жихлов. Ну, все равно. Я не виноват, Пеньков, не виноват! Это само получилось, понимаешь?
Меня так завертело, я и понять ничего не успел. Сон какой-то, и проснуться нельзя. И потом: все равно бы никого не спасли!
ПЕНЬКОВ. Петр Петрович!
ТИШУКОВ. А может, и нет! Может, и не Петр Петрович! Мне бы только проснуться по-человечески, понимаешь, Пеньков? Где-нибудь. у синего моря, чтобы песочек, и небо. и чтобы никто не знал, где… Глебыч и слово тайное знает! Карлик мой, Глебыч. Он обещал. Мне проснуться надо! Проснуться! Ты ведь сон, Пеньков. Ты не знал? Дурачок. Ну и снись кому-нибудь другому. А я вот сейчас — р-раз! — и все. И нет никакого Тишукова… Ищи ветра в поле!
ПЕНЬКОВ. Да как же это… Петр Петрович!
ТИШУКОВ. Назад! Тш-ш-ш… (Залезает в сундук.) Всем привет! Айн, цвай, драй!
Закрывает крышку сундука.
ПЕНЬКОВ (после паузы, подойдя к сундуку и прокашлявшись). Петр Петрович! Я не сон. Я Пеньков из Совета молодежи. Мне Лариса передала, чтобы я принес план мероприятий. Мы давно его написали, честное слово! Мне ж никто не сказал, что надо вам его передать… (Пауза.) Вы простите, я не знал, что нельзя с татуировками. Я сведу, я завтра сведу! (Осторожно стучится в сундук.) Петр Петрович!
Помедлив, осторожно поднимает крышку. Заглядывает внутрь.
Во я попал…
Выходят РАБОТНИКИ МАНЕЖА — и ловко разбирают сундук. Внутри пусто.
РАБОТНИКИ МАНЕЖА (демонстрируя стенки сундука). Ап!
Вновь вступают туба и контрабас — на сей раз звуки складываются в какую-то грустную мелодию, и под эту мелодию по сцене в странном замедленном танце проходят и, прощаясь с публикой, исчезают за кулисами персонажи этой пьесы — ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР, ЯСЕНЕВ, ТОЛСТЫЙ и ДОЛГОВЯЗЫЙ, КАМИНСКИЙ, МАША, ПЕНЬКОВ. Толстый захватывает с собой клетку с хомячком, напоследок предлагая и ему помахать лапкой публике. Входит МАМА, в руках у нее — клетка с большой игуаной.
МАМА (игуане). Это ничего, Петя, это ничего. Игуана так игуана. Всякое в жизни бывает, мало ли куда занесет человека? Мы с отцом твоим одно время в Воркуте жили. Света не видели вообще — окно снегом как замело раз и навсегда, так и все! И снег-то черный от угля. А тут у тебя и светло, и просторно. Я тебе яблочек нарезала. Съешь дольку? Вот какой красавец! Ты ешь как следует, а то не вырастешь. (Встревоженно.) Это я, Петя. Ты меня узнаёшь? Ты мигни, если узнаёшь. Ой, мигнул, узнал! Ты такой молодец, тут тобой все гордятся. Тетя Ната говорит: я так и знала, что он далеко пойдет!
Кормит игуану яблочком.
ДИРИЖЕР (из ложи оркестра, публике). Н-да. Чего только не приснится этому автору! Мрак какой-то. Натрескается водки в одиночестве и ну галлюцинировать. Нет бы в хорошей компании накатить валерьянки, комнату проветрить — и баиньки на бочок. Совсем ведь другое приснится! Как раз то, чего нужно людям! Нет, ей-богу: жизнеутверждающий финал — как же без него? Повернуть сюжет в хорошую сторону — это ведь никогда не поздно! Я про жизнь не говорю, но хотя бы драматургию. Правда? Так что — тс-с… Пока автор не видит… (Достает пластинку и вынимает ее из конверта.) Извините, что под «фанеру» — состав разъехался… Но запись классная! Вам понравится.
Поднимает пластинку и, держа ее на пальцах, как официант блюдо, делает дирижерский жест другой рукой. Звучит тот же пасодобль, который звучал раньше.
ДИРИЖЕР (проникновенно). Дамы и господа! Только один раз! Петр Тишуков!
На площадке наверху вдруг распахивается пейзаж — синее море, пальмы… На этом фоне в изящном эстрадном прикиде а-ля «латинамерикана» — жилетка, лаковые ботинки, канотье — стоит Тишуков.
Дирижер провоцирует аплодисменты в зале, и Тишуков начинает бить чечетку под пасодобль. Это продолжается до тех пор, пока аплодисменты не перейдут в овации. Входит КАРЛИК со скипетром, сопровождаемый двумя мрачноватыми РАБОТНИКАМИ МАНЕЖА. Сразу видно, что это охрана. Останавливается и некоторое время слушает чечетку. Потом Работник манежа вынимает из конверта пластинку, передает Карлику, и тот ломает ее об колено.
Музыка прекращается. Синее небо с пальмами меркнет.
КАРЛИК. Стало быть, теперь так!
Кивок работникам манежа, — и те уводят Маму от клетки с игуаной.
МАМА. Погодите, он еще не поел… Яблочко, яблочко ему передайте.
КАРЛИК (после паузы, игуане). Ну что, Петя? Как жизнь? (Смеется, довольный.) Пе-тя!.. Не ожидал? Не ожида-ал… Ну ничего: стало быть, теперь вот так! Скажи: добрый день! Добрый — день, ну? Что же ты замолчал. Петя?
Цокает игуане. Потом поворачивает голову к зрителям и начинает цокать им — безо всякой улыбки, с нарастающим раздражением.
А Тишуков на площадке наверху снова начинает бить чечетку — без музыки, самозабвенно, легко и счастливо. Он прощается с нами — и продолжает бить чечетку до тех пор, пока не гаснет луч света на его руке в белой перчатке, держащей канотье.
Август 2007 года
ПОТЕРПЕВШИЙ ГОЛЬДИНЕР (2010)[3]
комедия и немножко себе мелодрама
Работа под заказ — занятие почтенное.
Позвонил Геннадий Хазанов: есть идея!
При встрече мне была передана пьеса Джеффа Бэрона «Приходящий мистер Смит». Должен сразу признаться, что я ее так и не прочитал до конца — успел затормозить вовремя, в отличие от персонажа, который чуть не задавил насмерть человека…
Я так и не узнал, чем там закончилось: бродвейское развитие сюжета в любом случае отвлекло бы меня от собственной драматургической тропинки, и я не стал рисковать.
Чужие сюжеты перекатывал в массовом порядке еще отец наш Шекспир, — так что не англосаксам жаловаться! Тем более что, взявши с поклоном благодарности исходное событие, я поменял не только коллизию, но и пол персонажа.
Но увы, — «шел в комнату, попал в другую»… — написанное мной мало соответствовало ожиданиям Геннадия
201
Викторовича: характер героя поволок меня за собой; комедия, картина за картиной, неотвратимо сползала в мелодраму.
Автор, как известно, ни в чем не виноват — литература дело живое! Татьяна вышла замуж за генерала, а противный комедийный старик Гольдинер при ближайшем рассмотрении оказался лирическим героем, человеком, заслуживающим любви…
