Алексеев. У всех свои недостатки.
Таня (помолчав секунду). Слушай, если ты ему так нравишься, почему он меня так не любит?
Алексеев. Ну, он же не знает, что мы с тобой…
Таня (перебивает). Ты так думаешь? А должен бы догадываться. Может, и догадывается. Даже слишком хорошо. Может, потому и…
Алексеев. Прекрати, пожалуйста. И вообще… Почему все шишки на тебя валятся? Со мной же ничего такого не бывает…
Таня. Потому что ты тряпка. Не можешь настоять на своем.
Алексеев. Тебе все хочется на чем-то настоять. А зачем? Если все получается само собой – зачем настаивать?
Таня. Потому что везет только дуракам. А нормальным людям все приходится самим делать.
Алексеев. При чем тут везет – не везет. Надо вести себя по-человечески. Надо главное знать…
Старик. Главное – вовремя поесть. (Тане.) Давайте-ка по тортику ударим на брудершафт…
Алексеев. Да заткнись ты, наконец!
Старик. Кто – я?!
Алексеев. Да, ты! Что ты тут распоряжаешься?
Старик. Да я только девушке торт предложил. Тебе торта жалко, да? Такой молодой, а такой уже говнистый.
Алексеев (злясь). Да, не жалко мне торта, но чего ты всюду суешься? (Передразнивает.) «Садитесь, раздевайтесь, кушайте торт».
Старик. Что же ей, так и стоять?
Алексеев. Да хоть бы и так. Я здесь хозяин. Захочу – будешь вообще на одной ноге балансировать всю ночь. Тоже, раздухарился!
Старик (Тане). Соб…собирайтесь. Видите, он не хочет, чтобы вы тут были.
Старик начинает надевать на нее пальто и толкает к двери, она ошарашенно оглядывается.
Алексеев (взбешен). Куда? Назад!
Старик (Тане). А ну, давай назад! Назад давай, кому сказано! Да что ж я, за тобой по всей квартире бегать буду?!
Алексеев (буквально вырывает девушку из рук старика). Оставь ее! (Тане.) Садись!
Таня отталкивает его и садится.
(Старику). И ты тоже садись! (Старик падает, на стул, как подрубленный.) И тихо чтоб у меня!
Пауза.
Алексеев (старику). Ты вот что… Ты адрес оставь, а сам иди. Пора уже тебе.
Старик. Вот он, адресочек. Вот, на столике. Весь тут. (Разглаживает помятую бумажку, подает Алексееву.) Так ты Ваня, зайди, узнай. Одна у меня теперь надежда – на тебя.
Алексеев (хмуро). Ну, ладно, сказал же…
Старик. Спасибо, милый ты мой, спасибо, родной. (Татьяне.) Он у меня хороший, другого такого не найдешь, ласковый, добрый у меня внучонок-то.
Алексеев. Э…э… внучонок! Ты говори, да не заговаривайся! Какой я тебе внучонок?
Старик (упрямо). А что ж – разве не внучонок? Внучонок и есть. (Тане.) Хороший он, хороший. А что дедушку стесняется, признавать не хочет – так ведь дедушка старый, политически неграмотный, пахнет от него плохо, и никакой корысти от дедушки нету, только зря пространство переводит. И жить ему негде. А ничего, ничего, мы привычные. Лишь бы у тебя, Ванечка, все хорошо было, лишь бы только ты – а мы уж как-нибудь, мы уж перемогем… Ну, пошел я.
Медленно ковыляя, идет к двери.
Таня. Куда же вы?
Старик (оборачиваясь, в глазах его испуг). А и верно – куда? Некуда мне податься, только на улицу. Ну, да я ничего, я как-нибудь, на землице переночую. Ночью только вот бы снежок не выпал, не приморозило бы дедушку, не пришлось бы с асфальтика отскребать – а так все терпимо. Так бы ничего, что мороз, да вот, боюсь, гангрена у меня в костях – как бы обострения не было.
Таня (Алексееву). Куда же он пойдет? Пускай остается! Ведь он же замерзнет, это же твой дед.
Алексеев (хмуро). Дед… с гангреной в костях! Куда я его дену – у меня одна комната!
Старик (радиовещательным голосом). По данным ИТАР-ТАСС в этом году уже тридцать бездомных стариков погибли от переохлаждения. (Меняя интонацию.) Да я вам не помешаю, я хоть в туалете запрусь, как мышка, тихо-тихо…
Алексеев. Я тебе запрусь!
Таня. Ну, пусть в кухне ляжет. В кухне вам нормально будет?
Старик (прижимая руки к сердцу). Вот прямо вот как хорошо мне в кухне будет, лучше и не надо! Всю жизнь мечтал в кухне поселиться…
Алексеев. Ну хватит, юморист. Садись давай, чай пей.
Старик (торопливо садясь к столу и наливая себе чаю). Да что я – чай! Я уж так, водички попью, водички. Корочку сухую погрызу (хватает самый большой кусок торта и жадно запихивает в рот), погрызу корочку – и сыт уже, и ничего мне не надо больше…
Таня смеется, глядя на старика. За ней начинает смеяться и Алексеев. И хитро им подхихикивает довольный старик, с лицом, измазанным в креме.
Старик (подмигивая). Что – смеетесь? То-то и оно! Без меня потому что куда – некуда без меня. Какая же может быть жизнь без дедушки? Дедушка старый, он знает. Дедушка скажет… наливай!
Алексеев наливает Татьяне шампанское, себе и старику – водку. Но старик придерживает его руку.
Старик (суровея). Не надо мне ее, погубительницы! Видеть ее больше не могу. Вы пейте, вы молодые, вам без выпить нельзя, а я уж так. Бросил. Я если уж бросил – то все, как отрезало. И уважаю себя за это.
Алексеев. Ну, дело хозяйское.
Выпивают с Татьяной. Звонок в дверь.
Алексеев (ворчит). Кого еще черти несут?
Старик (трусит к двери). Ничего, я открою. Кто там?!
Отвечают невнятно.
Старик (Алексееву). Говорит, что полиция.
Алексеев. Что еще за полиция?
Старик (грубо). Какая, на фиг, полиция?
Из-за двери бубнят.
Старик (гримасничая, передразнивает). Участковый, говорит. Видели мы таких участковых в гробу… Прогнать?
Алексеев. Я тебе прогоню! Деятель! Пусти сейчас же.
Входит немолодой уже участковый.
Участковый (обмениваясь рукопожатием с Алексеевым, кивает остальным). Здравствуй, Иван! Приятного аппетита. Празднуете?
Старик (находчиво). Христос воскресе, дорогая полиция!
Тянется к участковому целоваться, но тот решительно его отстраняет.
Участковый. Христос? Интересно. Еще и Рождества не было, а у вас уже Христос воскресе!
Старик. А что, нельзя?
Участковый. Уголовный кодекс не запрещает.
Алексеев. Тебе дай только волю – у тебя каждый день будет Христос воскресе. Присаживайтесь, Петр Иннокентьевич.
Участковый садится.
Таня. Я, между прочим, крещеная. Так что при мне попрошу не выражаться.
Участковый. Сейчас это модно у молодежи – креститься, в церковь ходить, свечки ставить. У нас по-другому было.
Старик. Знаем, как у вас было. Читали… учебники истории для пятого класса.
Таня. Никакая это не мода, а возрождение национального духа.
Алексеев. При чем тут национальный дух? Христианство – всеобъемлющая религия, тут несть ни эллина, ни иудея. Черносотенные батюшки болтают черт-те что, а мы и рот раскрыли. Устроили из храмов капища, идолопоклонствуем, нательные кресты поверх пальто носим – и это все называем духовным возрождением. Разве в этом вера? Смотреть противно.
Таня. Не хочешь – не смотри.
Старик. А я вот считаю, что ничего страшного, если какой-нибудь старичок в храм зайдет и перекрестится пару раз туда-сюда.
Алексеев. Вот-вот. Вам что туда, что сюда – все едино.
Участковый. Прошу прощения. Я спросить хотел. Не слышали вы тут ничего подозрительного?
Алексеев. А что такое?
Участковый. Может, что непонятное: крики, стрельба?
Старик. Чего же тут непонятного – стрельба и крики? (Жрет торт.) Очень понятно…
Алексеев. Погоди ты… Что случилось?
Участковый (мрачно). Да уж случилось. (Старику и Тане.) А вы тоже ничего не слышали?
Таня. Нет.
Старик. А я слышал! Слышал! Крики были, такие, знаешь, крики – я чуть ушами не надорвался. Таким дурным голосом кто-то кричал – ой-ей-ей… Должно быть, бандит какой-то. Караул, кричал, помогите, мол!
Участковый. А когда кричал?
