Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.
И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.
В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: «Нушич; см. „Народный депутат“, – а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.
За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, «не по назначению» отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.
А пока мой «Народный депутат» путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы – молодые, но «безнадежные» писатели – в этой кампании были не только невинными читателями.
Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.
В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.
«Народный депутат» Б. Нушича, – сказал в своей речи Шапчанин, – прошел через два пургаториума,[5] но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка «Народного депутата» оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства. Народный депутат – главный герой пьесы – показан как глупец. Разве это могло понравиться депутатам, которые, точно так же как и герой пьесы, были торговцами, зажиточными ремесленниками и крестьянами? И если этот депутат заявляет, что в Скупщине он будет говорить то, что ему скажут министры в Белграде, то разве можно поставить такую сцену в театре, общее руководство которым осуществляет правительство? Какое правительство, какие мудрые государственные деятели могли бы разрешить постановку такой пьесы в театре, находящемся под их постоянным контролем?»
Еще до того, как выступить с этой своей речью, Шапчанин предложил мне написать какую-нибудь другую, более подходящую пьесу, которую можно было бы поставить на сцене театра за то время, пока «Народный депутат» будет ожидать более благоприятных обстоятельств. Я согласился с ним и написал комедию «Подозрительная личность».
А через некоторое время после речи Шапчанина меня приговорили к двум годам тюрмы за политическое стихотворение, а тем самым приговорили и «Народного депутата» к еще более продолжительному бессрочному ожиданию.
В тюрме я написал пьесу «Протекция», только она и смогла попасть на сцену, а пьесы «Народный депутат» и «Подозрительная личность» имели в дальнейшем каждая свою долгую и интересную историю.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Еврем Прокич.
Павка – его жена.
Даница – их дочь.
Спира – муж Павкиной сестры.
Спириница – Павкина сестра.
Ивкович – адвокат.
Госпояса Марина – его тетка.
Секулич – жандармский писарь.
Йовица Еркович.
Сима Сокич.
Срета.
Первый гражданин.
Второй гражданин.
Третий гражданин.
Четвертый гражданин.
Пятый гражданин.
Оратор из толпы.
Mладен – мальчишка, работник в доме Еврема.
Официант из кофейни.
Жандарм.
Мальчишка – ученик в лавке Еврема.
Комната в доме Еврема Прокича. Двери справа и в глубине. Слева два окна, на них чистые занавески и горшки с цветами. Между окон кушетка, покрытая ковром, по сторонам от нее большие деревянные кресла; там нее большое зеркало в золоченой раме. В левом углу в глубине большая железная печь, ее топят из коридора. Между печью и дверями – комод, на нем ваза с цветами, большие часы, коробки из-под конфет, портреты в рамках, гипсовые фигурки и тому подобное. Над комодом карандашные портреты Еврема и Павки. Вдоль правой стены от авансцены до дверей низкий буфет с тремя полками, на них чашки, вазочки. Посередине комнаты стол, накрытый скатертью, вокруг него стулья. Над столом висит большая лампа.
Комната провинциального городка 80-х годов XIX века, в убранство которой внесен вкус хозяйки дома, перенявшей кое-что во время поездок к родным в Белград.
I.
Павка, Даница.
Павка (входит из правой двери и, увидев, что в комнате никого нет, идет к дверям в глубине и кричит в коридор). Поди сюда! Слышишь, я тебе говорю, поди сюда!
Даница входит.
Ты опять? Я же тебе тысячу раз говорила, чтоб ты не смела туда ходить…
Даница. Боже мой, мама!..
Павка. Вот тебе и «боже мой, мама!..» Я не хочу, чтоб ты туда ходила! Нечего тебе там делать! Вот так.
Даница. Мне показалось, что упал горшок…
Павка. «Упал горшок», хм! А больше тебе ничего не показалось! Почему это мне не показалось, что упал горшок?
Даница (про себя). Но ведь…
Павка. Что ты сказала?
Даница. Ничего!..
Павка. Слушай, ты! Моя мать за собой хвост не таскала, я тоже; и я не допущу, чтоб ты его таскала! Не допущу, понимаешь?!
Даница. Боже мой, мама, какой хвост?
Павка. Сама знаешь какой. Вот как начнут про тебя люди говорить…
Даница. Ну, люди!..
Павка. Конечно, люди!
Даница. А Мица Античева? Разве у нее не было длинного хвоста? Ну и что? Вышла же замуж!
Павка. А я не хочу отдавать тебя с хвостом, понимаешь? Больше ты никого не могла назвать, кроме Мицы Античевой?… Почему ты не вспомнишь Росу Яничеву? Какая была чудесная девушка, а что вышло? Начали люди о ней всякое болтать, и а-у, а-у, а-у, а-у… так по сей день все еще сидит да дни считает…
Даница. Считает дни потому, что нечего больше считать: денег-то нет… а были бы деньги…
Павка. А хоть бы они и были? Бог мой, когда люди начнут склонять…
Даница. А за что им меня склонят?
Павка. А вот за то, что тебе каждую минуту кажется, будто упал горшок… а он ведь молодой человек!
Даница. Знаю, но это совсем другое дело!
Павка. Ничего не другое, то самое. Ведь он еще до сих пор ничего определенного не сказал. Просто так всё: раза два-три забегала его тетка, поговорила о том, о сем, расспрашивала, сколько у тебя платьев и… вот и все. Одни разговоры – и больше ничего. Отцу я даже и не говорила, с какой стати я буду ему говорить пустые слова.
Даница. Это не пустые слова.
Павка. А что же!
Даница. Я знаю, что не пустые.
Павка. Ты знаешь; может быть, он тебе сказал? Господи, сама я виновата! Некого винить, сама виновата…
Даница. В чем же ты виновата?
Павка. В том, что не то затеяла. Все хочу сэкономить. Все говорила: «Сдай, Еврем, две комнаты; много нам пять комнат, зачем нам пять комнат». А вот тебе и на, вселился к тебе в дом молодой человек, а в доме у тебя дочь, девушка, вот и ломай теперь голову!
Даница. Все равно, не он, так другой вселился бы.
Павка. Вселился бы, конечно, но ведь могла бы и семья какая-нибудь вселиться… Да… Так слышишь? Пусть хоть все горшки попадают, но ты туда больше ходить не смей! Не знаю, и зачем это у меня горшки в коридоре стоят? Сегодня же Младен отнесет их на кухню.
Даница. Хм, горшки с цветами на кухню! Кто-то стучит. Войдите, пожалуйста!
