Плюм. А, «Марш гренадеров»! Это мой барабан бьет. И толпа кричит «ура» – значит, мы победили. Интересно, который час? (Смотрит на часы.) Четыре. А из Лондона я выехал вчера в десять утра. Сто двадцать миль за тридцать часов! Впрочем, это что! Вот начну вербовку, тогда намаюсь!
(Входит Кайт.)
Кайт. Добро пожаловать в Шрусбери, ваше благородие! «От вод Дуная к берегам Северна...»[11]. Добро пожаловать, капитан!
Плюм. Вы стали так обходительны, мистер Кайт! Я вижу, вы совсем вошли в роль вербовщика. Как успехи?
Кайт. За какую-нибудь неделю пятерых завербовал.
Плюм. Неужто пятерых! Кого же?
Кайт. Силача из Кента[12], цыганского короля, шотландского коробейника, прохвоста стряпчего и валлийского пастора
Плюм. Стряпчего? Ты что, рехнулся? Мало нам мороки! Сейчас же отпусти его!
Кайт. Почему, сударь?
Плюм. Мне грамотеи не нужны. Еще, чего доброго, жалобы начнет строчить! Отпусти его сию же минуту, слышишь!
Кайт. А с пастором как быть?
Плюм. Грамотный?
Кайт. Не скажу!.. Вот на скрипке здорово играет!..
Плюм. Этого не отпускай! А каково настроение в городе? Обрадовались, когда узнали, что я еду?
Кайт. Вы, сударь, так нравитесь простолюдинам, а я судьям и разным другим властям, что мы свое дело живо обстряпаем. Кстати, сударь, вы здесь нежданно-негаданно завербовали еще одного рекрута.
Плюм. Это кого же?
Кайт. Помните свою старую приятельницу Молли из Касла? Ну, что завербовали в прошлый приезд.
Плюм. Надеюсь, она не беременна?
Кайт. Что вы, сударь, вчера родила.
Плюм. Кайт, ты должен усыновить ребенка!
Кайт. Чтобы потом ее друзья заставили меня жениться на ней?
Плюм. Что же, тогда прихватим ее с собой. Она, знаешь, и постирать может, а когда и постель постелит...
Кайт. А мне не надобно. Я ведь женат, ваше благородие.
Плюм. На скольких?
Кайт. Враз не припомнишь!.. (Достает бумагу.) Вот список личного состава: я всех их на обороте записал. Сейчас посмотрю... Первой по списку значится миссис Шили Хихикинс, которая торгует картошкой на Ормонд-Ки в Дублине. Вторая Пегги Галлон – та, что держит питейное заведение в Уайтхолле[13] у Главного штаба[14]. Долли Фургон – дочь возчика из Гулля. Мадемуазель ван Плоскопопинс из Басса. Еще тут записана Дженни Балкинс, вдова корабельного плотника из Портсмута, только она не в счет: у ней в мужьях еще два флотских лейтенанта и боцман с военного корабля.
Плюм. Да их у тебя целая рота наберется! Впрочем, где пятеро – там и полдюжины. А скажи, пожалуйста, мальчик родился или девочка?
Кайт. Мальчишка, крепыш.
Плюм. Тогда запиши мать в свой список, а мальчишку в мой. Поставишь его в списке гренадеров под именем Фрэнсиса Кайта, отпущенного на побывку к матери. Деньги, положенные ему на содержание, можешь забирать себе. А теперь иди утешать соломенную вдову.
Кайт. Слушаюсь, сэр.
Плюм. Стой! А в прорицатели ты здесь уж наряжался?
Кайт. Разумеется, сэр. Обо мне уже идет слава по всей округе как о самом надежном из всех лгунов-предсказателей. Пришлось, правда, для пользы дела посвятить в тайну моего домохозяина. Но он малый честный: мошенника не выдаст. Вам будут солдаты, мне – деньги, что нам еще нужно? Вот идет ваш приятель, мистер Уорти. Есть еще какие-нибудь распоряжения, ваше благородие?
Плюм. Пока все.
(Кайт уходит.)
Да разве это Уорти, это его тень!
(Входит Уорти.)
Что ты стоишь, скрестив руки на груди, Уорти? Открой свои объятия, ведь перед тобой друг... Видно, у него сплин перекинулся на уши. Я вышибу из него эту черную меланхолию!
Тебя, хандра, бесовку злую,
Волшебным прикасаньем прочь гоню я.
(Ударяет Уорти по плечу.)
Уорти. Плюм! Дружище! Цел и невредим?
Плюм. Как видишь. Я уцелел в Германии и не пострадал в Лондоне. Руки, ноги, нос – все при мне. И внутри ничего не застряло – ни любви в сердце, ни злобы, а желудок справится с любым количеством ростбифа.
Уорти. Счастливчик! Когда-то и я был таким.
Плюм. Что с тобой творится старина? Не случилось ли у тебя в Уэльсе наводнения или землетрясения? Или, может, твой отец восстал из мертвых и отобрал у тебя поместье?
Уорти. Нет.
Плюм. Тогда, значит, ты женился.
Уорти. Нет.
Плюм. В таком случае ты сошел с ума или стал квакером[15].
Уорти. Сейчас я тебе все выложу начистоту. Узнай же, до чего опустился твой друг! Веселый гуляка превратился в жалкого мечтателя, вздыхающего все об одной.
Плюм. Чего это ради?
Уорти. Ради женщины.
Плюм. Руку, товарищ! Перед тобой другой жалкий мечтатель, вздыхающий все об одном.
Уорти. А ты о чем вздыхаешь?
Плюм. О полке. Не о женщине же. Я, черт возьми, бывал верен зараз пятнадцати, но ни об одной не вздыхал. А ты влюбился в одну и уже раскис! Кто же твоя прекрасная Елена?
Уорти. Поистине Елена! Такая же прекрасная и такая же бездушная. Хоть десять лет веди осаду, не овладеешь!
Плюм. Бездушная, говоришь? Она что, шлюха?
Уорти. Да нет.
Плюм. Тем хуже. Но кто она? Я ее знаю?
Уорти. Прекрасно!
Плюм. Быть того не может. Я не знаю женщины, которая выдержала бы десятилетнюю осаду.
Уорти. А что, если это Мелинда?
Плюм. Мелинда?! Но год назад она уже почти капитулировала и готова была сдаться на приличных условиях. Помнится, я еще советовал тебе, отправляясь в поход, предложить ей содержание в пятьсот фунтов годовых.
Уорти. Я так и сделал. Она выслушала меня и сказала, что должна с недельку подумать. Но тут неожиданно для нее самой прибыло подкрепление, и мне пришлось отказаться от надежды на победу и опять возобновить осаду.
Плюм. Я что-то не пойму, объясни-ка.
Уорти. В решительный момент во Флинтшире скончалась ее тетка, леди Капитал, и оставила ей в наследство двадцать тысяч фунтов.
Плюм. Ну, теперь прелестная Мелинда для нас потеряна! Согласно правилам тактики, твоя осада, Уорти, больше не имеет смысла. Раз у осажденных теперь вдоволь провианта, измором их не возьмешь. Придется удвоить натиск и взять город штурмом – или погибнуть.
Уорти. Я уже пробовал атаковать ее – все пустил в ход, – но был столь решительно отброшен, что расстался с мыслью сделать ее своей любовницей. Я изменил тактику, стал сдержанным и покорным и теперь добиваюсь ее руки.
Плюм. Ну, чем покорней будешь ты, тем надменней она. Начни только молиться ей, как богине, и она станет обращаться с тобой, как с собакой.
Уорти. Так и вышло.
Плюм. Все они таковы. Поверь, Уорти, сдержанностью и покорностью ты ничего не добьешься. Своим унижением ты не победишь ее гордости. Если ты хочешь, чтоб она больше ценила тебя, заставь ее поменьше ценить собственную особу. Постой, на твоем месте я бы прежде всего переспал с ее горничной и нанял двух-трех девчонок, чтобы те повсюду рассказывали, будто они от меня понесли. А что, если нам подшутить над всеми местными красотками, кроме нее? Устроить бал и не позвать ее и еще нескольких уродин.
Уорти. Подобного унижения она бы не вынесла! Но мы живем в такой дыре – у нас не дают балов, не пишут памфлетов и...
Плюм. Скажешь, не брюхатят баб?! Это когда в городе столько вербовщиков! По-моему, у них правило: оставить после себя столько же будущих солдат, сколько они увезут с собой.
Уорти. Никто не сомневается, что ты не щадишь себя для отчизны, храбрый капитан. Взять к примеру Молли из Касла. Знаешь, сколько шума было в городе?
Плюм. Надеюсь, до Сильвии ничего не дошло?
Уорти. А ты еще ее помнишь? Я думал, что ты совсем позабыл о ней, бедняжке.
Плюм. Из-за твоих дел у меня выскочили из головы мои собственные. Конечно, Сильвия пустила бы меня к себе в постель, если б только мы уладили все предварительные вопросы. Но она полагала, что сперва надо обвенчаться, а потом уже сблизиться, я же считал, что наоборот. Вот мы всё и спорили. И если она такая упрямая дурочка, что никак не может расстаться со своей девственностью, то пусть и хранит ее всю жизнь.
Уорти. А иначе ты никак не хотел на ней жениться?
Плюм. Я вообще не хотел жениться, сэр. Но если уж приходится, то как можно связать себя на всю жизнь с женщиной, коли не знаешь, приятно ли тебе провести с ней вдвоем хоть полчаса. А вдруг женишься на безногой? Значит, во избежание этого надо получше разобраться, что за товар берешь. Если бы люди получше узнавали друг друга до брака, было бы куда меньше разводов, измен и прочей чертовщины.
