Марья Андреевна. Что он вам мешает?
Милашин. Да помилуйте, самый пустой человек! (Молчание.)
Марья Андреевна. Послушайте, Иван Иваныч, вы влюблены в меня? (Милашин в смущении.) Бедный, мне вас жаль! Извините вы меня…
Милашин. Пожалуйста, не жалейте! Что ж делать, насильно мил не будешь. Осчастливьте того, кто достойнее меня!
Дарья (входит с самоваром). Матушка барышня, Платон Маркыч пришел.
Милашин. Очень кстати!
Марья Андреевна. Отчего ж не кстати?
Милашин. Да так, я его не люблю что-то.
Марья Андреевна. Вы, кажется, никого не любите.
Входят Анна Петровна с Добротворским.
Явление четырнадцатое
Те же, Анна Петровна и Добротворский.
Добротворский. Так вот, сударыня, дело-то какого роду.
Анна Петровна. Понимаю, понимаю, Платон Mapкыч. (Садится к столу и наливает чай.)
Добротворский. Здравствуйте, матушка барышня, что это вы не веселы?
Марья Андреевна. Да чему же мне радоваться-то, Платон Маркыч?
Добротворский. Да и то правда. Неурожай нынче, барышня, на женихов-то, неурожай.
Анна Петровна. Чаю не угодно ли?
Добротворский. Выпью-с. Не с чего невестам веселым-то быть. Ну, да уж для вас, матушка барышня, постараюсь отыскать хорошего — будете благодарить. Я еще папеньку вашего знал покойного: благодетель для меня был. Так уж не извольте беспокоиться, постараюсь. Пожалуйте ручку.
Марья Андреевна. Нет, зачем, Платон Маркыч!
Добротворский. Ничего-с, пожалуйте. (Целует руку.)
Анна Петровна. Подвигайтесь, Платон Маркыч, сюда поближе.
Анна Петровна и Добротворский садятся с одной стороны стола, а Марья Андреевна и Милашин с другой.
Добротворский. Слушаю, сударыня! Народ то нынче, я говорю, сударыня, поизветреничался, женихов-то трудно искать. В наше-то время, когда мы-то были молоды, бывало, чуть мальчик пооперится, поступит на службу, глядишь — женится. Тогда, сударыня, Анна Петровна, холостых-то что-то мало было и видно, а у нас в суде, так, поверите ли, ни одного холостого чиновника не было. А нынче как живут молодые люди, так только дивиться надо. А уж это непорядок.
Анна Петровна. Какой уж это порядок! Что хорошего! Ох, да никак я вам сахару-то забыла. Что, Маша, положила я сахару Платону Маркычу?
Марья Андреевна. Положили, маменька.
Добротворский. Что вы, сударыня, изволите говорить?
Анна Петровна. Говорю, что хорошего, — нехорошо.
Добротворский. Нет, как можно, что хорошего! В наше-то время совсем не так было. Вот оно и невестам-то веселей было: долго-то не засиживались; разве уж которая с каким-нибудь недостатком телесным, горбатая там какая, да и теми не брезгали. Вот у моей у невестки, сударыня, шесть пальцев было на правой руке, мать-то все ахала, что, говорит, не возьмут…
Анна Петровна. Скажите!
Добротворский. Хороший человек взял — и ничего. Так я и говорю, сударыня, что невестам-то веселей было, задумываться-то было не о чем.
Марья Андреевна. Да я совсем об этом и не думаю.
Добротворский. Как, чай, не думать, барышня! Не скажете только, а то как не думать! Конечно, дело девичье: этого не говорят, как будто от совести; а то как не думать, все думают. Так ли я, сударыня, говорю?
Анна Петровна. Так, Платон Маркыч, так, уж что толковать! Не хотите ли еще чашечку?
Добротворский. Пожалуйте. Вот, матушка барышня, и ваша маменька то же говорит. (Говорит потихоньку с Анной Петровной.)
Милашин. Дурак!
Марья Андреевна. За что вы его браните?
Милашин. Он вас совсем не понимает! Он думает, что вы так же о женихах хлопочете, как невестка его, у которой было шесть пальцев.
Марья Андреевна. А пусть его думает, что хочет; он очень добрый человек.
Милашин. Однако что они там шепчут?
Марья Андреевна. Что-нибудь о своих делах.
Добротворский (вполголоса). Прекрасный, сударыня, человек, и молодой еще, очень молодой. Он секретарь.
Анна Петровна. Что?
Добротворский (громче). Секретарь, говорю. Чин небольшой — да место хорошее. Всего у него в доме много, лошади свои.
Анна Петровна. Что? Не слышу.
Добротворский. Лошади свои.
Марья Андреевна. Что такое он говорит?
Милашин. Это что-то интересно.
Анна Петровна. Послушай-ка, Машенька, Платон Маркыч какое нам одолжение делает: нашел человека, который хочет взяться за наше дело. Говорит, что очень хороший молодой человек.
Добротворский. Прекрасный, барышня, человек а уж делец какой — беда!
Анна Петровна. Никак я про вас-то и забыла, Иван Иваныч. (Наливает ему чай.) А не пьет он, Платон Маркыч?
Добротворский. Как, чай, не пить, да должно быть, немного: кабы много пил, так бы слышно было.
Анна Петровна. Вот, Машенька, хорошо, кабы ты ему понравилась.
Марья Андреевна. Да вы, маменька, опять за свой разговор.
Анна Петровна. Ах, боже мой! Что ж такое за важность! Ты ведь его еще не видала; посмотришь, может быть и самой понравится.
Добротворский. Мы, сударыня, с ним к вам приедем.
Анна Петровна. Ах, Платон Маркыч, как я вам благодарна! Уж я, право, не знаю, как вам это и выразить! Сами видите, наше дело женское, что мы знаем. Так только маешься.
Добротворский. И, сударыня, что это вы говорите! Я вашему супругу покойному много обязан был… По гроб не забуду. Благодетель мне был, дай ему, господи, царство небесное, место покойное. Чем же мне ему заплатить-то? Ну, стар стал, не на все ума хватает.
Марья Андреевна (встает). Вы слышали, Иван Иваныч?
Милашин (встает). Слышал. Это ужасно!
Марья Андреевна. Вот это у нас вечно такой раз говор.
Милашин. Я не знаю. Я не могу притти в себя. Одна мысль, что вы когда-нибудь будете принадлежать другому, убивает меня. Я, кажется, этого не перенесу.
Марья Андреевна. Вы все о себе. Вы обо мне-то подумайте хоть немножко.
Милашин. Что же об вас-то! Вы посмотрите, может быть, он вам понравится. Вы будете счастливы. Что ж! Я готов пожертвовать даже жизнью, чтобы вы были счастливы.
Марья Андреевна. Это что такое! Полноте, перестаньте. Пойдемте в сад.
Уходят.
Добротворский. Так мы завтра приедем, сударыня. Об деле потолкуем, да он Марью Андревну посмотрит. Может, она ему и понравится. Вот два дела разом и сделаем.
Анна Петровна. Хорошо бы, Платон Маркыч, очень хорошо. Тяжба-то эта у меня из головы нейдет, — ночи ведь не сплю. Ну, как дом-то отнимут, куда я денусь? Да и Машеньку-то уж пора выдавать, право, пора.
Добротворский. Чего, матушка, ждать! Самое время. Покорно благодарствуйте, сударыня! (Перевертывает чашку.) Прощенья просим.
Анна Петровна. Прощайте, Платон Маркыч; так мы ждать будем.
Добротворский. Хорошо-с.
Уходят.
Сцена представляет небольшой тенистый сад: направо от зрителей скамейка, сзади которой большой куст. Хорьков сидит на скамейке, повеся голову.
Явление первое
Хорьков. Ушел, струсил! Какой я жалкий человек! Однако что я делаю наконец! За что же я гублю себя? Вот уж три года, как я кончил курс, и в эти три года я не сделал ровно ничего для себя. Меня обдает холодом, когда я вспомню, как я прожил эти три года! Лень, праздность, грязная холостая жизнь — и никаких стремлений выйти из этой жизни, ни капли самолюбия! Для себя я ни на что не решусь, я это знаю. В ней мое единственное спасение, а я не смею сказать ей, что люблю ее. Нет, надобно кончить! Неужели она не сжалится надо мной? Для нее я бы стал работать, трудиться; она одна только способна привязать меня к жизни. (Садится.) Боже мой, как я люблю эту девушку! Как я люблю ее!
Хорькова входит.
Явление второе
Хорьков и Хорькова
Хорькова (садясь на скамейку). Как это тебе, Миша, не стыдно! Зачем ты ушел? Только что я стала выражать Марье Андревне, как ты их любишь и как ты об них относишься, ты сейчас и бежать… Я необразованная женщина, да никогда не конфужусь, а ты всего конфузишься.
Хорьков. Ах, маменька! Не говорите, сделайте милость, обо мне с Марьей Андревной! Я сам поговорю. Вы и так про меня всегда бог знает что рассказываете.
