Сонечка. Да, я только не поняла, тетя Лиза – по матери Брауде?
Эсфирь. Ты ничего не поняла. Я скажу Лёве, чтобы он тебе нарисовал нашу родословную.
Сонечка. Генеалогическое дерево, как у королей?
Эсфирь. А что ты улыбаешься? Разве ты не знаешь, что мы произошли по прямой линии от Адама?
Сонечка (изумленно). Кто? Брауде? Ехелевичи?
Эсфирь. Да. И Винаверы тоже. Так что мы – самый древний человеческий род.
Сонечка. А как же короли? Ну, цари там?
Эсфирь. Какие цари? Какие короли? У них знаешь сколько всего намешано. А мы – по прямой линии. Избранный народ, доченька! А Лиза, моя двоюродная сестра, благороднейший человек. Красотой она никогда не отличалась, это я тебе скажу. Она, наша Лиза, очень порядочный человек, но немного ненормальная. Она была уже старая девушка, в годах, лет под тридцать, и связалась с одним типом. Так он ее бросил. Она так страдала, так страдала, даже в сумасшедший дом попала. Но дело не в этом. Он тоже попал в историю. Язык у него был – не приведи Бог. Он тоже наш дальний родственник, но не из Бобруйска, а из Бродов. Так когда он вышел, она его опять приняла, взяла к себе, прописала. Это уже было в Москве. А он через полгода к ней же в комнату привел другую. Такая наша Лиза дура, блаженная. И так до самой войны они жили в одной комнате. У той родился ребенок, так Лиза его так обожала, что представить нельзя. Пеленки стирала. А этот ее тип, он ту тоже бросил. А этот мальчик, Генечка, такой бандит вышел, что его в тюрьму посадили. Когда Лёва родился, ты думаешь, она на него переключила свое внимание? И не подумала! Для нее на первом плане всегда был этот бандит Генечка.
Сонечка. Он так и сидит?
Эсфирь. Сначала он сидел один раз, потом он сидел второй раз, а теперь, я думаю, он уже сидит третий. Но это еще не конец.
Сонечка. Что не конец?
Эсфирь. Я говорю, это еще не конец. Потому что потом наша Лиза познакомилась с одной Анастасией Николаевной, в эвакуации, и они так подружились, что просто вцепились друг в дружку. И первое, что она сделала, когда вернулась из Ташкента, – поселила эту Анастасию Николаевну у себя. Правда, потом та всё же получила комнату, но, представь себе, Лиза к ней ездит до сих пор и таскает сумки, и варит обед, и все такое. А та сидит и французские романы читает. Видишь ли, она переводчица! Она переводит с греческого и латыни, и, между нами, – это совершенно никому не нужно. Ну, скажи, кому это сегодня нужно – что-то с латыни? Я ей говорю: «Лиза! У твоей Анастасии Николаевны ни капли ни стыда ни совести, нельзя так ехать на человеке». А Лиза что? Она такого благородства человек! И все из-за того, что Анастасия поголовно все языки знает. Ну и что, я спрашиваю, из этого? Папин папа Эфраим знал древнееврейский и пел так, что его за триста верст приезжали слушать. Откуда, ты думаешь, у Лёвы такие способности? И что? И ничего! Пока Лиза варит ей обед, почему бы не выучить японский язык? Каждый бы выучил! И я бы выучила, если бы за меня работали! Теперь ты меня понимаешь, Сонечка?
Сонечка. Да.
Эсфирь. А что, разве твоя мама тебе ничего не рассказывала про нашего дедушку Эфраима?
Сонечка. Нет.
Эсфирь. Мне это странно. Она должна была его помнить. Дедушку Эфраима знал даже генерал-губернатор.
Сонечка. Нет, мама мне про него не рассказывала.
Эсфирь. Очень странно… Каждая собака в городе знала генерал-губернатора… я хочу сказать… нашего дедушку Эфраима.
Картина четвертая
У Елизаветы Яковлевны.
Сонечка. Эсфирь Львовна сказала, что я должна взять у вас тот кусочек подкладки, на котором незабудки.
Елизавета. Да, она у меня спрашивала, но я не поняла, какие незабудки.
Сонечка. Ну, помните, вы показывали кусок вышивки, подкладку от пальто вашей мамы?
Елизавета. Господи, да зачем ей?
Сонечка. Эсфирь Львовна хочет сделать мне такую вышивку на свадебном платье…
Елизавета достает из шкафа кусок подкладки.
Елизавета. Возьми, пожалуйста. Мне казалось, что это давно уже вышло из моды.
Сонечка. Я тоже так думаю. Но Эсфирь Львовна говорит, что хорошая работа из моды не выходит.
Елизавета. А сама-то что думаешь, Сонечка?
Сонечка. Ничего. Все, что мне сшила Эсфирь Львовна, очень красиво, это правда.
Елизавета. А что слышно от Лёвы?
Сонечка. Неделю назад звонил из Академгородка. Сказал, что у него все в порядке. Задерживается еще недели на две. Наверное, прямо к свадьбе прилетит.
Елизавета. Ну и как ты без него поживаешь?
Сонечка. Ой, хорошо, тетя Лиза. Просто даже слишком. Как в санатории. Рядом с домом детский садик, там написано: требуется. Я хотела туда воспитательницей устроиться, хоть временно, а Эсфирь Львовна говорит – не надо. Она считает, когда Лёва приедет, тогда решим. Я бы пошла. А вы как считаете?
Елизавета. И правда, не торопись. Распишетесь, там видно будет.
Сонечка. Эсфирь Львовна говорит, что надо своих детей воспитывать, а не чужих. А мне кажется, что я своих не смогу любить больше. У меня в группе были Варя Венкова и Миша Солодовников – такие детишки, просто чудо. Моя мама всегда говорила: «Ты, Сонька, семерых родишь». А я бы родила. Мне нравится, когда семья большая.
Елизавета. Еще бы! Было время, у нас за стол садилось одиннадцать человек, только своя семья, и всегда кто-нибудь приходил к обеду. Бабушка Роза была хлебосольная. Все, все погибли в один день. И первенец Фирочкин. Ай, ладно, что об этом… Фира мне говорила, что учит тебя шить?
Сонечка. Да.
Елизавета. Если бы ты научилась, это было бы очень хорошо. Конечно, как Фира, ты не научишься. Она ведь шьет даже для эстрады: все вышито, все блестит и сверкает.
Сонечка. Она мне показывала. Она даже Алле Пугачевой один раз шила, представляете? Моя мама тоже шила, но это никакого сравнения. Хотя моя мама все умела, даже пальто. Я после ее смерти все ее вещи в два чемодана сложила и убрала подальше. А то как наткнусь в шкафу на ее платье, ну просто не могу…
Елизавета. Бедная девочка, бедная девочка…
Сонечка. Так странно… Когда мама умерла, я вдруг ясно вспомнила все, что было до нее.
Елизавета. Как – до нее?
Сонечка. Мама взяла меня из Дома ребенка, еще пяти лет не было. Я очень плохо помнила все, что было раньше. Можно сказать, что я все забыла. А после маминой смерти все вспомнила ясно.
Елизавета. Так Сима Винавер тебя удочерила?
Сонечка. Да. Она была у нас музработником. Приходила два раза в неделю. Это почти единственное, что я помню, – как мама сидит за пианино, а мы поем и прыгаем под музыку. И еще она всегда приносила такие маленькие печеньица. Мне мама потом рассказывала, я этого не помню, что я подстерегла ее в коридоре и шепотом сказала: «Ты моя мама. Забери меня домой». И она забрала.
Елизавета. Боже мой! Скажи, Сонечка, а Фира об этом знает?
Сонечка. О чем?
Елизавета. Ну, что Сима тебя удочерила.
Сонечка. Нет, кажется, я ей не сказала.
Елизавета. А почему?
Сонечка. Да просто разговор об этом не заходил.
Елизавета. Я думаю, что для Фиры это очень важно.
Сонечка. Да почему, тетя Лиза?
Елизавета. Ты понимаешь, Сонечка, там, в Бобруйске, было до войны много еврейских семей. И все они погибли в один день, их расстреляли за городом, сразу всех. Вся наша родня погибла, и первенец Фиры, Илюшечка, с ними погиб. И Фира мечтала, чтобы Лёва женился на еврейской девушке из Бобруйска, чтобы наша порода не пропала на земле…
Сонечка. А я еврейка, тетя Лиза. У меня в паспорте записано: Софья Алексеевна Винавер, еврейка. Я когда паспорт брала, я сказала, чтобы написали, как у мамы. Мне когда шестнадцать лет исполнилось, мне мама сама все про детдом рассказала. И что если я хочу, мы можем поднять все бумаги и я могу взять ту фамилию. Ну, женщины, которая от меня отказалась. Но я, конечно, решила – пусть будет все как у мамы. А как иначе-то?
Елизавета. Боже мой!
Сонечка. А с отчеством, тетя Лиза, история такая. Вообще-то об этом не говорят. Та женщина от меня отказалась, а отца у меня не было. В таких случаях часто пишут свое отчество. Мама была Сима Григорьевна. В молодости она любила одного человека, его Алексей звали. Пожениться они не поженились, но мама всегда говорила, что, если бы они поженились, у них непременно бы родилась я. А он женился на маминой подруге. И был несчастлив. Он потом хотел к маме уйти, но мама не захотела, потому что у Алексея уже были дети. Таких, как мама, на свете больше нет людей. Мне иногда кажется, что это она вас всех ко мне прислала…
