МОРЕЛЛ. Просси? Какая болезнь? Что ты хочешь сказать, Кандида?
КАНДИДА. Ну да, Просси и все твои другие секретарши, какие только были у тебя. Почему Просси снисходит до того, чтобы мыть посуду, чистить картошку и делать то, что должно бы ей казаться унизительным, получая при этом на шесть шиллингов меньше, чем она получала в конторе? Она влюблена в тебя, Джемс, вот в чем дело. Все они влюблены в тебя, а ты влюблен в свои проповеди, потому что ты так замечательно проповедуешь. Ты думаешь, что весь этот энтузиазм из-за царства божьего на земле. И они думают то же самое. Ах ты, мой глупенький!
МОРЕЛЛ. Кандида, какой чудовищный, какой разлагающий душу цинизм! Ты что – шутишь? Или… но может ли это быть – ты ревнуешь?
КАНДИДА (в странной задумчивости). Да, я иногда чувствую, что я немножко ревную.
МОРЕЛЛ (недоверчиво). К Просси?
КАНДИДА (смеясь). Нет, нет, нет! Не то что ревную, а огорчаюсь за кого-то, кого не любят так, как должны были бы любить.
МОРЕЛЛ. За меня?
КАНДИДА. За тебя! Да ведь ты так избалован любовью и обожанием, что я просто боюсь, как бы это тебе не повредило! Нет, я имела в виду Юджина.
МОРЕЛЛ (ошеломленный). Юджина?
КАНДИДА. Мне кажется несправедливым, что вся любовь отдается тебе, а ему – ничего, хотя он нуждается в ней гораздо больше, чем ты.
Морелла невольно передергивает.
Что с тобой? Я чем-нибудь расстроила тебя?
МОРЕЛЛ (поспешно). Нет, нет. (Глядя на нее тревожно и настойчиво.) Ты знаешь, что я совершенно уверен в тебе, Кандида.
КАНДИДА. Вот хвастунишка! Ты так уверен в своей привлекательности?
МОРЕЛЛ. Кандида, ты удивляешь меня. Я говорю не о своей привлекательности, а о твоей добродетели, о твоей чистоте, – вот на что я полагаюсь.
КАНДИДА. Фу, как у тебя язык поворачивается говорить мне такие гадкие, такие неприятные вещи! Ты действительно поп, Джемс, сущий поп!
МОРЕЛЛ (отворачиваясь от нее, потрясенный). Вот то же самое говорит Юджин.
КАНДИДА (оживляясь, прижимается к нему, положив ему руку на колено). О, Юджин всегда прав. Замечательный мальчик! Я очень привязалась к нему за это время в деревне. Ты знаешь, Джемс, хотя он сам еще ничего не подозревает, но он готов влюбиться в меня без памяти.
МОРЕЛЛ (мрачно). Ах, он не подозревает?
КАНДИДА. Ни чуточки. (Она снимает руку с его колен и, усевшись поудобней, сложив руки на коленях, погружается в задумчивость.) Когда-нибудь он это поймет, когда будет взрослым и опытным – как ты. И он поймет, что я об этом знала. Мне интересно, что он подумает обо мне тогда?
МОРЕЛЛ. Ничего дурного, Кандида; я надеюсь и верю, – ничего дурного.
КАНДИДА (с сомнением). Это будет зависеть…
МОРЕЛЛ (совершенно сбитый с толку). Будет зависеть! От чего?
КАНДИДА (глядя на него). Будет зависеть от того, как у него сложится все.
Морелл недоуменно смотрит на нее.
Разве ты не понимаешь? Это будет зависеть от того, как он узнает, что такое любовь. Я имею в виду женщину, которая откроет ему это.
МОРЕЛЛ (в полном замешательстве). Да… нет… я не понимаю, что ты хочешь сказать.
КАНДИДА (поясняя). Если он узнает это от хорошей женщины, тогда все будет хорошо: он простит меня.
МОРЕЛЛ. Простит?
КАНДИДА. Но представь себе, если он узнает это от дурной женщины, как это случается со многими, в особенности с поэтическими натурами, которые воображают, что все женщины ангелы! Что, если он откроет цену любви только после того, как уже растратит ее зря и осквернит себя в своем неведении! Простит ли он меня тогда, как ты думаешь?
МОРЕЛЛ. Простит тебя – за что?
КАНДИДА (разочарованная его непониманием, но все с той же неизменной нежностью). Ты не понимаешь? (Он качает головой; она снова обращается к нему с сердечной доверчивостью.) Я хочу сказать: простит ли он мне, что я не открыла ему этого сама? Что я толкнула его к дурным женщинам во имя моей добродетели – моей чистоты, как ты называешь это? Ах, Джемс, как плохо ты знаешь меня, если способен говорить, что ты полагаешься на мою чистоту и добродетель. С какой радостью я отдала бы и то и другое бедному Юджину – так же, как я отдала бы свою шаль несчастному, продрогшему нищему, – если бы не было чего-то другого, что удерживает меня. Полагайся на то, что я люблю тебя, Джемс, потому что, если это исчезнет, то что мне твои проповеди? Пустые фразы, которыми ты изо дня в день обманываешь себя и других. (Она приподнимается, собираясь встать.)
МОРЕЛЛ. Его слова!
КАНДИДА (останавливаясь). Чьи слова?
МОРЕЛЛ. Юджина.
КАНДИДА (восхищенно). Он всегда прав! Он понимает тебя, понимает меня, он понимает Просси, а ты, Джемс, ты ничего не понимаешь. (Смеется и целует его в утешение.)
Морелл отшатывается, словно его ударили, и вскакивает.
МОРЕЛЛ. Как ты можешь? О Кандида! (Со страданием в голосе.) Лучше бы ты проткнула мне сердце раскаленным железом, чем подарить мне такой поцелуй.
КАНДИДА (подымается, испуганная). Дорогой мой, что случилось?
МОРЕЛЛ (вне себя, отмахиваясь от нее). Не трогай меня.
КАНДИДА (в изумлении). Джемс!
Их прерывает появление Марчбэнкса и Берджесса. Берджесс останавливается у двери, выпучив глаза, в го время как Юджин бросается вперед и становится между ними.
МАРЧБЭНКС. Что случилось?
МОРЕЛЛ (смертельно бледный, сдерживая себя неимоверным усилием). Ничего, кроме того, что или вы были правы сегодня утром, или Кандида сошла с ума.
БЕРДЖЕСС (громогласно протестуя). Как? Что? Канди тоже сошла с ума? Ну, ну! (Он проходит через всю комнату к камину, громко изъявляя свое возмущение, и, остановившись, выколачивает над решеткой пепел из трубки.)
Морелл садится с безнадежным видом, опустив голову на руки и крепко стиснув пальцы, чтобы сдержать дрожь.
КАНДИДА (Мореллу. смеясь, с облегчением). Ах, ты, значит, шокирован – и это все? Какие же вы, однако, рабы условностей, вы, люди с независимыми взглядами!
БЕРДЖЕСС. Слушай, Канди, веди себя прилично, что подумает о тебе мистер Марчбэнкс!
КАНДИДА. Вот что получается из нравоучений Джемса, который говорит мне, что надо жить своим умом и никогда не кривить душой из страха – что подумают о тебе другие. Все идет как по маслу, пока я думаю то же, что думает он. Но стоило мне подумать что-то другое, и вот – посмотрите на него! Нет, вы только посмотрите! (Она смеясь, показывает на Морелла. По-видимому, ее это очень забавляет.)
Юджин взглядывает на Морелла и тотчас же прижимает руку к сердцу, как бы почувствовав сильную боль. Он салится на кушетку с таким видом, словно оказался свидетелем трагедии.
БЕРДЖЕСС (у камина). А верно, Джемс! Вы сегодня что-то сдали против обычного.
МОРЕЛЛ (со смехом, похожим на рыдание). Полагаю, что нет. Прошу всех извинить меня. Я не подозревал, что стал центром внимания. (Овладевает собой.) Ну хорошо, хорошо, хорошо! (Он идет к своему столу и с решительным и бодрым видом берется за работу.)
КАНДИДА (подходит к кушетке и садится рядом с Марчбэнксом, все в том же шутливом настроении). Ну, Юджин, почему вы такой грустный? Может быть, это мой лук заставил вас всплакнуть?
МАРЧБЭНКС (тихо, ей). Нет, ваша жестокость. Я ненавижу жестокость. Это ужасно видеть, как человек заставляет страдать другого.
КАНДИДА (поглаживает его по плечу с ироническим видом). Бедный мальчик! С ним поступили жестоко! Его заставили резать ломтиками противные красные луковицы!
МАРЧБЭНКС (нетерпеливо). Перестаньте, перестаньте, я говорю не о себе. Вы заставили его ужасно страдать. Я чувствую его боль в моем сердце. Я знаю, что это не ваша вина, – это должно было случиться. Но не шутите над этим. Во мне все переворачивается, когда я вижу, что вы мучаете его и смеетесь над ним.
КАНДИДА (в недоумении). Я мучаю Джемса? Какой вздор, Юджин, как вы любите преувеличивать! Глупенький! (Встревоженная, идет к столу.) Довольно тебе работать, мой милый. Пойдем поговорим с нами.
МОРЕЛЛ (ласково, но с горечью). Нет, нет. Я не умею разговаривать, я могу только проповедовать.
КАНДИДА (ласкаясь к нему). Ну иди прочти нам проповедь.
БЕРДЖЕСС (решительно протестуя). Ах нет, Канди, вот еще недоставало!
Входит Лекси Милл с восторженным и озабоченным видом.
ЛЕКСИ (спеша поздороваться с Кандидой). Как поживаете, миссис Морелл? Так приятно видеть вас снова дома.
КАНДИДА. Благодарю вас, Лекси. Вы знакомы с Юджином, не правда ли?
