И неужели трудно в том же законном порядке объявить мою собаку в федеральный розыск, дочь не выпустить за границу, а Давыдова посадить лет на пятнадцать за преступные фантазии на страницах своих романов?! Неужели трудно президентским указом открыть газету, в которой я работал, и назначить меня главным редактором?!
Рвёт бумагу, бросает под стол.
МАМОНТОВ:
– Я в вас верил, господин президент. Верил, как в Деда Мороза! Как в Красную Шапочку и Серого Волка! А вы всё твердите про мировой финансовый кризис.
Вскакивает на стол, орёт.
МАМОНТОВ:
– Мировых кризисов не бывает!!! Бывает только твой личный человеческий кризис!!! Как у меня! У меня кризис работы, кризис жены, кризис детей, кризис машины, кризис лучшего друга и кризис шампанского!!! Всё это у меня было, но сбежало, ушло, уехало или просто не родилось! Это ли не повод повеситься?!!
Снимает с шеи удавку, и, подпрыгивая, петлёй пытается зацепить рожок люстры.
Наконец, это ему удаётся.
Люстра падает возле стола.
Мамонтов растерянно смотрит на разбившийся плафон, потом на крючок в потолке.
МАМОНТОВ:
– Ну вот, а теперь у меня ещё и кризис люстры. До крючка мне точно не допрыгнуть.
(Спрыгивает со стола и обегает вокруг него три раза).
– Это что мне теперь – не повеситься?!! Не свести счёты с жизнью?!!
(Останавливается и смотрит на потолок).
– Возмутительно высокие потолки!
Снимает удавку с люстры, надевает себе на шею.
Комкает предыдущую бумагу, бросает под стол.
Берёт новую, что-то быстро и размашисто пишет.
Комкает, бросает.
Снова пишет, комкает, бросает.
Комкает-пишет-бросает.
Комкает-пишет-бросает.
Под столом уже горы бумаги.
Звонит телефон.
МАМОНТОВ
(мрачно):
– Да, слушаю.
(Отбрасывая ручку, радостно).
– Алина, доченька, здравствуй, моя дорогая! С Новым годом тебя, с новым счастьем! Спасибо, спасибо! Как хорошо, что ты позвонила, как хорошо! Да, мы с мамой празднуем! Мама в вечернем платье, я в галстуке.
(Дёргает себя за удавку).
– Да, на столе оливье, селёдка под шубой, утка с яблоками, маринованные грибочки и ёлка. Нет, елка, конечно не на столе, а рядом. Нам с мамой очень жаль, что в Новый год мы не вместе с тобой! Как у тебя дела, доченька?! Что?! Хорошо?! Всё замечательно?! Плохо слышно, говори громче! Позвать маму?! Мама не может подойти к телефону, она... выпила лишнего. Что значит, наша мама не пьёт?! Это она при тебе не пьёт, а без тебя... очень даже закладывает и лыка не вяжет. Да, такую маму ты ещё не видела.
(Вытирает пот со лба рукавом).
– Дядя Никита? Да, он тоже у нас, нет, подойти не может. Выпил лишнего, лыка не вяжет. Кто? Давыдов не пьёт?! Он в шестьдесят втором году, в детском саду не пил, а всё остальное время... Да нормальный у меня голос, весёлый. Новый год через пятнадцать минут, чего грустить-то?! Что?!! Ты возвращаешься?!
(Вскакивает, срывает петлю с шеи).
– Когда?! Через неделю?! Но почему?! Африканские львы не оценили твоей заботы? Чёрт... чёрт... чёрт... Нет, почему же, я рад. И мама рада, и дядя Никита тоже чрезвычайно рад. А Рэйчел от радости виляет хвостом! Что? Ты приезжаешь не одна? С мужем? Подожди, что это такое – Халубанабусира?! Имя твоего мужа?!! Конечно, пусть поживёт у нас, конечно...
(Надевает на шею петлю, затягивает).
– А ты случайно от него не беременна, от этого Халубанабусира?! Ну конечно, беременна, конечно... Правильно, иначе зачем бы ты ехала домой...
Кладёт трубку.
Берёт свободный конец верёвки и бегает по комнате, прилаживая его к часам, к фотографии, к ёлке, к столу, к шкафу, к дивану, к стулу.
МАМОНТОВ
(бормочет):
– Халубанабусира... Халубанабусира... Халубанабусира... Халубанабусира...
(Хватает со стола чистый лист бумаги и спрашивает у него).
– Господин президент, а оно нам надо?!
(Отбрасывает бумагу и носится по комнате).
– Халубанабусира и куча маленьких халубанабусирят?! Вот здесь?!
(Тычет в диван).
– И здесь? (Тычет в стул, часы, шкаф, стену, потолок). И здесь?! И здесь?! И здесь?! В этой крошечной комнате?! Мама... мама-а... Стоп.
(Резко останавливается и замирает).
– Почему сюда-то всех Халубанабусиров? Почему – сюда?! Квартиру я завещаю дятлу-соседу. А Халубанабусира, халубанабусирша и выводок халубанабусирят пойдут жить к Давыдову!! В его виллу! В его писательский особняк!
(Довольно потирает руки, но тут же хватается за голову).
– Вернётся она! Через неделю! Да лучше бы она с африканским львом вернулась! Господи...
(Садится за стол, роняет голову на руки).
– Хорошо, что до Нового года пятнадцать минут! Я хоть успею допрыгнуть до крючка на потолке. Если бы можно было повеситься два раза, я бы повесился трижды...
Вскакивает, подбегает к стене, стучит в неё гантелей.
МАМОНТОВ:
– Эй, дятел, у тебя стремянка есть?! (Прикладывает ухо к стене, слушая ответ). Ага, есть у него стремянка. А дашь попользоваться?!
(Опять припадает ухом к стене, слушает ответ. Орёт).
– Как зачем, повеситься не могу, потолки очень высокие! (Припав ухом к стене, слушает ответ). Тогда обязательно даст! Прямо сейчас!
Убегает со сцены.
Возвращается с высоченной стремянкой.
Расставляет её под крючком, оставшимся после падения люстры.
МАМОНТОВ:
– Отлично. Просто отлично. До Нового года я всё успею.
(Лезет на стремянку, крепит свободный конец удавки на крючке для люстры. Дёргает, проверяя крепость и крючка и удавки).
– Отлично. Просто отлично! Как хорошо иметь дятла-соседа, который ждёт твоей смерти как манны небесной! Какая удача, что у этого дятла есть такая высоченная стремянка!
Звонит телефон.
Мамонтов рвётся вниз, но удавка не пускает его, сдавливая горло.
Мамонтов нервно расслабляет петлю, вытаскивает голову из удавки, спускается вниз, берёт трубку.
МАМОНТОВ:
– Да. И вас с Новым годом. И вас с новым счастьем. Да, это я давал объявление о пропаже собаки. Да, лабрадор, да, девочка, палевая, клеймо «Г сто восемнадцать девяносто». Зовут Рэйчел. И вас с Новым годом! Нашлась?! Где?! Под вашим кобелём?! А кто, простите, ваш кобель? Ясно, ирландский волкодав. А вы поменьше себе кобеля завести не могли? Как, почему я ору?! Вы представляете, что я буду делать, когда через шестьдесят дней у меня родится двенадцать волкодавов?! Что я буду делать, я вас спрашиваю?! Да какая мне разница, чемпион ваш Гасик, или не чемпион?! Что-о?! Штуку баксов за вязку?! С меня?!! Да я... я на вас в суд подам. Международный, собачий. Да, есть такой суд! Он на щенков алименты присуждает. И чем больше и высокопороднее кобель, тем больше алименты. Где я могу забрать свою собаку?
(Что-то записывает на листе бумаги).
– Хорошо, отлично. Жена завтра заберёт. И вас с новым счастьем!
(Кладёт трубку, критически оглядывая комнату).
– Та-а-ак... Волкодавов тоже к Давыдову. Пусть ищет в своём особняке пустой угол, где он сможет писать романы.
(Начинает приплясывать).
– Будет у него так: халубанабусира – волкодав, халубанабусира – волкодав, халубанабусира – волкодав!... И так до бесконечности, в шахматном порядке, на каждом сантиметре его загородного дома. Пусть сдохнет в творческом кризисе! Пусть, прежде чем строчку напишет, десять раз наступит в говно! Халубанабусира – волкодав, халубанабусира – волкодав, халубанабусира – волкодав! Будет знать, сволочь, как лезть в чужую жизнь! Халубанабусира – волкодав! Ха-ха! Представляю, что он напишет в следующей книге!!! Я даже знаю, кто будет главным убийцей. Негр! Или нет, собака... Двенадцать волкодавов загрызут двенадцать халубанабусиров. Господи, о чём это я?
(Хватается за голову).
– Моя дочь возвращается, моя собака нашлась. Потихонечку кризис ослабляет петлю, господин президент, жизнь где-то как-то налаживается, пусть и с неожиданными поворотами...
(Оттягивает ворот джемпера, вертит шеей, проверяя её свободу и подвижность).
– Какие там цены на нефть? Какие индексы ценных бумаг?!
(Хватает с книжной полки газету, разворачивает её, изучает. Разочарованно).
– Ни хрена! Всё падает. Вот, торги на бирже закончились падением индекса на три с половиной процента. Снова падением! Интересно, почему всё у всех падает, а у Давыдова – нет?! Господин президент, на вашем месте я изучил бы Давыдова. На вкус, на цвет, на размер... Да, в особенности на размер.
Звонит звонок в дверь.
