class="p1">Не чувствовал себя таким счастливым,
Не знал такой гармонии в себе!
Что ты порочишь? Разве я не Мейстер?
Ты, ученик, равняешься со мной?
Ну, говори ясней, чего ты хочешь?
Гном возвращается и шепчет ему на ухо. Гейнрих бледнеет, вздыхает, встает и с бешенством кладет готовую работу на наковальню.
Так пусть же этот труд окончит дьявол!
Отныне я сажать картофель буду,
И есть, и пить, и спать, чтоб умереть.
Пятый гном приближается к наковальне.
Ты прочь! Не прикасайся! Нет мне дела,
Что у тебя багровеет лицо,
Что волосы встают от злобы дыбом,
Что гибелью грозит твой взгляд косой!
Лишь подчинись тебе, своей рукою
Не завладей тобой, убийца жадный, —
Тогда одно останется: склониться
И ждать удара палицы твоей.
Пятый гном с бешенством разбивает положенную на наковальню готовую форму. Гейнрих скрежещет зубами.
Что ж, пусть! Сегодня отдых от работы.
Идите, гномы! Бросьте все! Идите!
Коль утро принесет мне новых сил, —
А я надеюсь, – я вас позову.
Идите, я не радуюсь работе
Непрошеной. Ты, – у мехов, – навряд ли
Железо нынче нужно будет мне. Ступай!
Все гномы, за исключением увенчанного короной, скрываются через дверь, пробитую в скале.
И ты, увенчанный короной,
Чтоб только раз один прервать молчанье, —
Чего ты ждешь? Ты слова своего
Не вымолвишь ни завтра, ни сегодня!
Закончено! Когда же это будет!
Закончено? О, как устал, устал я!
Вечерний час, я не люблю тебя,
Ты, закрепленный между днем и ночью,
Ни к ночи не относишься, ни к дню.
Из рук моих ты вырываешь молот
И не даешь дремоты, в чем единый
Смысл отдыха. И сердце сознает,
Что нужно ждать, дрожа от нетерпенья,
Бессильно ждать, скорбя о новом дне…
Закутавшись в багряное сиянье,
Уходит солнце вглубь… и мы одни.
Привыкши к солнцу, мы дрожим бессильно
И ночи предаемся, обеднев:
Владыки утром, нищие мы ночью,
Лохмотья наш покров, когда мы спим.
Раскидывается на ложе и грезит с открытыми глазами. Белый туман проникает сквозь раскрытую дверь. После того, как он рассеивается, над краем водоема предстает Никельман.
Никельман
Кворакс! Брекекекекс! Теперь он дремлет
В своем дворце, – Владыка, Червь земли!
Не видит и не слышит! Привиденья
Горбатые ползут по склону гор,
Как облака, как серые туманы.
Вот-вот, грозят беззвучно, вон, гляди,
Ломают луки с жалобой безгласной.
Он ничего не видит! Он не слышит
Глубоких вздохов ели малорослой,
И тихих, злых, как бы сильфидных, свистов,
Которые дрожат и вьются в иглах
Седой сосны, в то время как она
От страха бьет сама себя ветвями,
Как крыльями испуганная птица.
Ага! В него теперь проник озноб,
В его костях внедрился зимний холод,
Но все еще без отдыха прядет он
Свой труд дневной во сне.
Оставь! Оставь! Ты борешься напрасно,
Ты с Богом в бой вступил. Тебя позвал Он,
Велел бороться с Ним, и отшвырнул, —
Отверг тебя, гнушаяся бессильным!
Гейнрих беспокойно ворочается и стонет.
Бесцельны жертвы: грех всегда есть грех.
Ты не исторг благословенья Бога,
Не превратил своей вины в заслугу
И темной кары в счастие наград.
Застыла кровь, и ты ее не смоешь,
Никто ее не смоет никогда.
В расщелинах и впадинах глубоких
Густеют стаи черных эльфов, ждут,
Чтоб с бешенством погнаться за добычей.
В твой слух проник протяжный лай собак —
В пространствах ясных воздуха ночного
Туманные гиганты воздвигают
Громады мрачных облачных твердынь,
С толпой безмерных стен и грозных башен,
И медленно они идут к тебе,
Чтоб раздавить тебя, твой мир и труд твой!
Гейнрих
Кошмар! О, где ты, Раутенделейн!
Никельман
Она придет, придет, но не поможет!
Хоть будь она сама богиня Фрея,
Будь ты хоть Бальдер и имей колчан,
Где каждая стрела есть луч от солнца,
И каждая стремится прямо в цель, —
Ты будешь побежденным! Слышишь?
Слушай!
Там далеко, в озерной глубине,
Колокол глухо чернеет на дне,
Между камней,
Молит он ярких небесных огней,
Хочется к солнцу ему, к высоте.
Рыбы мелькают кругом в темноте,
Вечно молчанье тая.
Вечная ночь.
Зеленокудрая нимфа моя,
Самая младшая дочь,
Кружится, кружится возле него,
Ближе подплыть ей нельзя,
Страха не может понять своего,
Плачет, по влаге скользя:
Больно ей – колокол старый, сквозь сон,
Вдруг пробуждается вновь,
Странный рождает лепечущий звон,
Точно во рту его кровь.
И бьется он, бьется, и хочет привстать,
И бьется в бессильной борьбе…
Когда ты услышишь тот голос опять, —
О, горе тебе!
Бим! Бам!
Всевышний да снидет к мучительным снам!
Бим! Бам!
Как будто бы стонет призыв похорон, —
Так глух этот звон!
Бим! Бам!
Да снидет Всевышний к мучительным снам!
Никельман погружается в колодец.
Гейнрих
Ко мне! Ко мне! Кошмар меня терзает.
Но где же… где я?…
(Протирает глаза и с изумлением озирается.)
Есть тут кто-нибудь?
Раутенделейн
Ты звал меня.
Гейнрих
Да, да, поди скорее!
Поди ко мне! И руку положи мне —
Вот так – сюда. Я должен знать, что здесь,
Со мной – твоих волос прикосновенье,
Со мной – биенье сердца твоего.
Ты мне приносишь свежий воздух леса
И розмарин. Целуй меня, целуй!
Раутенделейн
Мой милый, что с тобой?
Гейнрих
Так… ничего…
Я сам не знаю. Я лежал и спал здесь.
Озяб. Дай мне покрыться чем-нибудь.
Я изнемог, устал, устало сердце,
И вот пришли влиянья темных сил,
Столпились и меня избрали жертвой,
И мучили они меня, душили…
Но все теперь прошло, мой милый друг.
Сейчас я встану бодрый и здоровый.
Пускай приходят!
Раутенделейн
Кто?
Гейнрих
Враги!
Раутенделейн
Враги?
Гейнрих
Да, все враги, которым нет названья!
Я тверд, как был, и страха не боюсь,
Хотя во сне, как подлая гиена,
Подкрался он ко мне.
Раутенделейн
Ты бредишь, Гейнрих!
Гейнрих
Мне холодно. Но это ничего.
Прижмись ко мне. Нежней.
Раутенделейн
Мой милый! Милый!
Гейнрих
Скажи мне только, веришь ты в меня?
Раутенделейн
Ты солнечный герой! Ты Бальдер! Бледный!
Целую нежно-шелковые брови
Над чистою лазурью глаз твоих…
Пауза.
Гейнрих
Да, я такой! Ты говоришь, я Бальдер?
Дитя, заставь меня поверить в это!
Согрей меня восторгом опьяненья,
Оно моей душе необходимо,
Чтоб мог я снова что-нибудь создать.
Рука должна держать щипцы и молот,
Водить резцом и мрамор рассекать.
И
