— В том, что это вырождение, едва ли можно сомневаться. Но все-таки это тоже эволюция, которая…
— Ты хочешь сказать, что вырождение есть тоже результат эволюции? Может быть. Не спорю. Но к счастью можно еще найти у высших животных сильный пол, которому живется несколько легче, чем муравьям.
— Позволь тебе сделать нескромный вопрос, про каких животных ты сейчас говоришь?
— Ну, возьми для примера хотя бы кур.
— И ты думаешь, что петуху сладко живется, что он король в своем курятнике? Посмотри, как он покорно ходит за своими дамами, как он любезно уступает им самые лакомые куски, как он предупредительно разрывает для них землю. Ему, бедняге, приходится исполнять одновременно обязанности ночного сторожа, часового и пастуха. Одним словом, он фактотум и комиссионер, состоящий на побегушках у своего же собственного бабьего царства.
Согласись, что мормонизм есть крайне безнравственное учреждение.
— А скажи пожалуйста, ты очень уверен в том, что лучше иметь дело с бесполыми самками, чем с нормальными женщинами. По-моему, куда лучше быть петухом в курятнике, чем самцом в муравейнике.
— Знаешь ли, милая утка, после всего того, что я видел, мне одинаково не нравится ни то, ни другое. Оказывается, что природа везде ужасно изменчива. Поэтому, пожалуй, благоразумнее принимать ее такой, как она есть, и не стараться достигнуть идеала. До свидания. Я очень тебе благодарен.
— Желаю тебе благополучного пути. Не забудь того, что я тебе показал. До свидания!
Товарищи расстались, и чайка полетела на север. Уже темнело, и потому она не решилась лететь над морем, а предпочла придерживаться берега. К полуночи взошла луна, и чайка увидала под собой две светящиеся узкие полосы, которые, как две серебряные проволоки, тянулись с юга на север. Чайка летела над полотном железной дороги, над рельсами, блестевшими от росы, и вдыхала аромат цветущих апельсиновых деревьев и магнолий. Впереди показалось огромное круглое пространство, освещенное желтыми пятнами фонарей. Это был город. Чайке захотелось узнать, как относятся двурукие существа к своему слабому полу. Поэтому она полетела над городом, стараясь держаться в тени, чтобы быть незамеченной. Вскоре она увидала огромное здание, залитое электрическим светом. Из него выходила пестрая и нарядная толпа. Женщины важно шли впереди, а мужчины несли за ними их накидки и шали.
Эге! Здесь мужчина, оказывается, исполняет обязанности лакея, — подумала чайка.
Она полетела дальше и спряталась в. желобе на крыше. Отсюда ей было хорошо видно, как люди ходили по улицам. Женщины выступали гордо, как королевы, а мужчины ухаживали за ними, почтительно снимали перед ними шляпы, предупредительно брали их под руку и вообще оказывали своим дамам всевозможные услуги. Как ни старалась чайка, ей так и не удалось увидать, чтобы хот одна какая-нибудь женщина так же относилась к своему кавалеру.
По-видимому, тут еще не имеют понятия о равноправии, — решила чайка.
В одном из окон противоположного дома забыли опустить штору. Чайка заглянула туда и увидала молодую женщину, сидевшую на кушетке и смотревшую с холодной и презрительной усмешкой на молодого человека, который, умоляя о чем-то, стоял перед ней на коленях.
Вероятно он умоляет ее дать ему то самое, что она намерена ему продать.
После этого чайка взлетела высоко к небу, чтобы отыскать дорогу на родину. Но в это время её внимание привлекло огромное мраморное здание, освещенное луною. Увенчанное остроконечными башнями, оно поражало красотою своих бесчисленных орнаментов: статуй, цветов, листьев и хоругвей. Чайка снова опустилась к земле, чтобы вблизи рассмотреть статуи. Здесь мужчины, женщины, девушки и старцы стояли вперемешку. Над целым лесом маленьких минаретов, увенчанных статуями, возвышался огромный купол, а на самой вершине его стояла большая бронзовая статуя женщины с грудным младенцем на руках.
Это, должно быть, храм, посвященный культу женщины, подумала чайка. — Утешительно, по крайней мере, хоть то, что это не просто женщина, а мать. Этот культ мне нравится.
Чайка уже собралась было лететь дальше, как вдруг из церкви послышалось пение. Сквозь громовые аккорды органа можно было расслышать слова, которые пели человеческие голоса. Слова эти произвели сильное впечатление на пернатого отца семейства:
Ave Maria, gratia plaena,
Dominus tecum,
Benedicta tu in mulieribus
Et benedictus ventris…
Несмотря на весь свой идеалистический реализм, мне кажется после всего того, что я видел, что эта песня выражает совершенно верную мысль. Ave mater! Материнство священно!
Охваченная внезапным приступом тоски по родине, чайка поспешила домой.
После легкого завтрака на озере Аннеси, она пролетела мимо Мон-Сени и ранним утром добралась до родной Женевской гавани.
Во всей гавани не было видно ни одной белой чайки, словно они все в воду канули. Чайка облетела всю бухту, обшарила камыши у Коппе, осмотрела утесы у Тонона, заглянула на болото у Ниона. Но все поиски оказались напрасными. Горькое чувство обиды охватило сердце нашего путешественника. Наконец, в грузовой гавани он увидал госпожу Гельт, сидевшую в полном одиночестве на бревнах. У неё был пристыженный и убитый вид. Она отвернулась и, казалось, нарочно старалась не замечать путешественника.
— С добрым утром, многоуважаемая госпожа Гельт! — закричал он ей еще издали. Как забастовка?
— Плохо. Все отступились.
— Все?! Ах, чёрт возьми!
— И какие негодные! Хоть бы одна предупредила меня об этом.
— По делом вам, старая карга! Вот видите, сколько вы ни проповедовали против природы, а здоровая природа все-таки взяла свое.
— А нездоровая природа?
— Та тоже берет свое, но только уже после здоровой, так сказать, во вторую очередь. Мне вас сердечно жаль, старая Гельт. Но, все-таки, по делом вам! Потому что горбатый не имеет права проповедовать искривление всех позвоночных столбов.
Священный бык, или торжество лжи
В стране фараонов, где хлеб был так дорог, но зато было так много религий, что всё, кроме плательщиков налогов, считалось священным, и где священный навозный жук скатывал шарики из навоза под священным покровительством священной религии, в то время как священный Нил откладывал свой священный ил у подножие колышущихся пальм, стоял молодой феллах и радовался, глядя на те приемы, с помощью которых бык Александр намеревался позаботиться о продолжении своего рода, нисколько не интересуясь теми тридцатью столетиями, которые с высоты пирамид наблюдали за его весенней работой.
Но вот, на северном краю горизонта поднимается желтоватое песчаное облачко, вереница верблюжьих голов поднимается над мерцающей гладью пустыни, верблюды становятся всё больше и больше, приближаются, и, наконец, феллах в страхе падает ниц перед тремя жрецами Озириса и их духовной свитой.
Жрецы слезают с верблюдов, не удостаивая своим вниманием феллаха, который в почтительной позе неподвижно лежит на брюхе, и подходят к быку. Духовные особы с любопытством следят за ходом его работы, рассматривают разгоряченное животное с головы до ног, тычут ему пальцами в бока и заглядывают ему в рот. После такого тщательного осмотра жрецов вдруг охватывает какой-то трепет, они падают ниц и затягивают псалом.
Исполнив свой долг перед грядущими поколениями, бык начинает обнюхивать своих неожиданных поклонников. Потом, он поворачивается к ним задом и медленно проводит хвостом по их лицам.
Наконец, поднявшись на ноги, жрецы обратились к феллаху:
— Счастливейший из смертных! — сказали они, — в твоих нечистых руках солнце родило и возрастило быка Аписа, тысяча шестнадцатое воплощение Озириса.
— Его зовут Александром, — возразил изумленный феллах.
— Молчи, глупец! На лбу у твоего быка отпечаток месяца, у него священные знаки на боках и навозный жук под языком. Он — сын солнца!
— Вот уж неправда! Он сын быка из нашего общественного стада.
— Прочь, жаба! — закричали жрецы. С этой минуты, в силу священного закона Мемфиса, этот бык уже не принадлежит тебе.
Тщетно старался бедный феллах доказать жрецам всю незаконность такого отчуждения частной собственности. Жрецы с своей стороны сделали всё, что могли, чтобы вразумить неразумного феллаха, но им так и не удалось убедить владельца в божественности происхождения его собственного быка. Феллах упорно стоял на своем, и Жрецы, приказав ему хранить строжайшую тайну, без дальнейших церемоний увели с собой злополучного быка.
Освещенный утренними лучами солнца храм Аписа представлял великолепное зрелище, производившее впечатление чего-то божественного и таинственного на непосвященных и вызывавшее только улыбку у посвященных, знавших, что за этими таинственными символами ровно ничего не скрывается.
