Тем не менее я где-то в стороне... Этот пейзаж принадлежит вам... Вы с ним — на равных... Мне же он делает больно... Он меня не пускает... Сейчас ничто не вызывает во мне большего отвращения, чем книга о первом железном веке, но я еще в нее вцеплюсь. А если к тому же и вы уедете, только Бог знает, как я в нее вцеплюсь...
АВНЕР (после паузы). В Буэнос-Айресе я занимаюсь производством офисной мебели, я экспортирую мебель, которая отличается постоянным однообразием и уродством... Этим я занимаюсь целый год. Но это занятие нельзя отождествлять с моей личностью... Я делаю деньги. Я впихиваю их в двух своих сыновей, которые ничего из себя не представляют, это наверное, самая плохая услуга, которую я только могу им оказать, но по крайней мере, я искусственно избавляю себя от забот, которые доставляет мне их ничтожество. Я никогда не сомневался, что моя жизнь совсем не там. Я всегда так считал — Вы пишете, мой сын тоже считает, что писать — благородное занятие. И так же, как он, вы отождествляете себя с тем, что пишете, вы не допускаете, что писательство может быть самым банальным занятием... А вообще-то не знаю, может быть я просто не могу понять вас, невозможно понять другого...
На пороге веранды появляется АРИАНА.
АРИАНА. Я вас ненавижу, что вы мне предлагаете делать в компании с этим типом? Какое мне от этого удовольствие?
АВНЕР. Но он ведь играет лучше меня, правда?
АРИАНА. Что за мысль вам пришла, навязать мне этого субъекта, весь вечер превратился в пытку... я отомщу вам, Авнер, я отомщу... (Она уходит и снова возвращается). ...А если он даст мне хоть один совет, я швырну ему карты в лицо! (Она исчезает).
АВНЕР улыбается. Небольшая пауза.
БАЛИНТ. Вы польщены?
АВНЕР. Да, в некотором роде... Вы возьмете ее завтра в Лензэе?
АВНЕР. Если она пойдет.
БАЛИНТ. Она пойдет.
АВНЕР. А где надо садиться на фуникулер, чтобы попасть в Лензэе?
БАЛИНТ. В Ленце. Вы меня спрашиваете!
АВНЕР. Вы ведь разбираетесь в этих планах. Я уже сто лет езжу сюда, но в картах ничего не понимаю. Почему бы и вам не пойти?
БАЛИНТ. Я должен работать. Я же уже сказал.
АВНЕР. Я скажу, чтобы нам порезали местной колбаски... нет, лучше гризонские сосиски, закажу сосиски, сыра, три помидора, и когда будем спускаться, мы разведем костер на берегу ручья... А я понесу сумку... Нет, сумку все-таки понесете вы... Ариана понесет! Она ведь совсем молоденькая, эта девушка.
БАЛИНТ. Я завтра буду писать.
АВНЕР пожимает плечами. Появляется СЮЗАННА.
СЮЗАННА. Партия в бридж закончена.
АВНЕР. Уже?
СЮЗАННА. Никому не хочется играть с господином Бленском. Эмма вдруг почувствовала себя невероятно усталой, и моя дочь, к моему стыду, сразу же почувствовала то же самое.
Эмма передает вам привет. (АВНЕРУ). В котором часу завтра?
АВНЕР. В половине девятого, внизу.
АРИАНА. Спокойной ночи.
АВНЕР. Спокойной ночи.
БАЛИНТ. Доброй ночи.
СЮЗАННА. Ты идешь спать, дорогая?
АРИАНА. Да. (Она целует СЮЗАННУ и выходит).
Пауза. СЮЗАННА спускается в сад. БАЛИНТ возвращается на веранду, берет газету, оставленную АВНЕРОМ и рассеянно ее перелистывает...
АВНЕР (СЮЗАННЕ). Она на меня сердится?
СЮЗАННА. Похоже.
АВНЕР. А вы?
СЮЗАННА. Тоже. Естественно...
АВНЕР. Очень мило.
СЮЗАННА. Ариане здесь скучно. Она приехала меня навестить, она знает, что я не люблю Париж. Я думала, что несколько дней в горах это лучше, чем несколько дней в Лозанне, но она не прочувствовала горы.
АВНЕР. Она не видится с отцом?
СЮЗАННА. Ее отец живет в Париже. Мой швейцарский муж — второй по счету... Итак, мало-помалу вы все обо мне узнали.
АВНЕР. Ничего я не знаю. Правда, ничего не знаю.
СЮЗАННА. А Эмма была замужем?
АВНЕР. Нет. Она не всегда была такой шумной жизнерадостной бабенкой — в молодости она была скорее робкой...
СЮЗАННА. А вы злой.
АВНЕР (удивленно). Нет... нет. Она даже где-то была нежной... Вот так.
СЮЗАННА. У нее нет мужчины?
АВНЕР. Когда-то она была влюблена в одного испанца. В баска. Такой крепкий карлик... Я называл его "топотун".
СЮЗАННА. Ничего не вышло?
АВНЕР. Нет.
СЮЗАННА. Почему?
АВНЕР. Не вышло... Он жил в Бильбао, он не хотел уезжать из Бильбао, откуда я знаю... У Эммы есть свойство влезать в осиные гнезда. Нельзя сказать, чтобы мужчины бегали за ней... У топотуна были все-таки некоторые достоинства.
СЮЗАННА. Вы неправы, что так об этом говорите...
АВНЕР. Да.
Приезжайте в Буэнос-Айрес.
СЮЗАННА. А что там делать?
АВНЕР. Все. Буэнос-Айрес, это прекрасно...
СЮЗАННА. Может быть... Может быть, когда-нибудь приеду.
АВНЕР. Спокойной ночи.
Он целует ей руку, проходит мимо БАЛИНТА, который так и стоит на веранде, на том же месте. Они молча прощаются и АВНЕР уходит.
СЮЗАННА делает несколько шагов по саду, потом пересекает веранду и заходит в гостиницу.
Оставшись один, БАЛИНТ раскачивается на стуле.
Вновь появляется СЮЗАННА со стаканом воды. Она говорит с ним, глядя в ночь и не оборачиваясь.
СЮЗАННА. Авнер мне нравится. Но я разучилась соблазнять мужчин. Мне кажется, с возрастом я забыла все эти уловки, все эти несложные женские штучки, словно, о господи, словно я снова стала неуклюжей и неопытной девчонкой... (Поворачивается к нему). Я вижу, что вы пребываете в меланхолии; я знаю, что такое меланхолия. Я испытываю к вам большую симпатию. (Она выходит).
БАЛИНТ остается один. Ночь.
— 3 –
Послеобеденное время.
В саду . Стол. Несколько стульев.
ЭММА пишет открытки. СЮЗАННА вытянулась в шезлонге.
БАЛИНТ работает. Он читает, что-то записывает, пишет, но все это он делает с какой-то угрюмой лихорадочностью. КУРТ БЛЕНСК скучает.
После некоторого молчания.
ЭММА. Каждый год одни и те же слова, и боюсь, одни и те же открытки. Даю голову на отсечение, она уже десять раз получала этих коров и эту колокольню. Слава Богу, у нее плохо с памятью, у этой бедной Каролины.
СЮЗАННА. А кто это?
ЭММА. Тетя Каролина. Сестра моей матери. Последний русский персонаж в нашей семье. Месяц назад — звонок "чудесно, великолепно, говорит она мне, меня принимают на улице Вариз — на улице Вариз пансион для русских евреев-эммигрантов — представляешь, мне так повезло, мне выделяют одноместную комнату, и т.д. и т.п." Через две недели снова звонок — " я просто не понимаю тебя! — в чем дело, тетя Каролина? — не понимаю, как ты могла смириться с тем, что я пойду в этот дом, где собраны эти несчастные, эти бедные евреи, такие жалкие, нет я просто не понимаю!..."
Такой плотный туман, можно подумать там море ...
СЮЗАННА. Да, да, действительно.
ЭММА. Бывают дни, когда мне не хватает моря. Правда, чего мне действительно не хватает — видеть море. Нужно бы время от времени смотреть на море. Ни купаться, ничего другого, только смотреть...
Когда мы бежали из Румынии в ноябре сорокового года, мы сели в Констанце на корабль, который отправлялся в Стамбул, мы с Авнером всю ночь провели на палубе, глядя на море и звезды, и ожидая восхода солнца...
Мы не знали, куда едем, но самым важным для нас было увидеть восход солнца на Босфоре... Авнер держался за поручни, как капитан корабля, он был очень высокий для своего возраста, ему было двенадцать лет, а он был выше меня, хотя мне было пятнадцать. Мы читали приключенческие романы, но на сей раз речь шла о настоящем приключении.
БАЛИНТ. (Во время рассказа Эммы он отвлекся от своей работы). Расскажите нам.
ЭММА. Это неинтересно... Все это так далеко. Далеко.
БАЛИНТ. Что вы делали в Стамбуле?
ЭММА. Вот в нем и проснулся учитель истории! О чем хочет узнать этот молодой человек? Так вот в Стамбуле мы вели сказочную жизнь и ели в лучших ресторанах. Сделайте снова такое лицо! — А что вы хотите — у нас были деньги. Мой отец, как всякий предусмотрительный еврей, держал деньги в Швейцарии и в Англии, а Турция была нейтральной страной. Люди выбрасывались из окон, в Стамбуле каждый день происходили самоубийства, для тех, кто выехал без гроша не было ни визы, ни денег, никакой возможной надежды...
БАЛИНТ. А после Турции?
ЭММА. После Турции — Иерусалим, три месяца в "Кинг Дэвиде".
