Полутемная гостиная. Изъ дверей налѣво бьетъ яркій свѣтъ, слышенъ гулъ общаго разговора.
Людмила Александровна (сидитъ одна, въ глубокой задумчивости). Тьма во мнѣ. Мысли всѣ такія пугливыя, спутанныя… на сердце камень. Разобраться не могу: что я совсѣмъ пропала, безвыходно и безнадежно? или и бояться мнѣ нечего, и опасности никакой нѣтъ, и угрозы Ревизанова просто дерзкое хвастовство нахальнаго человека съ разсчетомъ на слабые женскіе нервы? Чего бояться? чего? Есть ли смыслъ Ревизанову, въ его блестящемъ, видномъ положеніи, запятнать, вмѣстѣ съ моимъ, и свое имя! Вѣдь не думаетъ же онъ, что доведенная до позора и отчаянія, я не обличу всей его подлости, всѣхъ его наглыхъ вымогательствъ?.. А все-таки… жутко!
Входятъ Синевъ и Сердецкій.
Синевъ. Что это вы уединились, кузина? да еще въ потемкахъ?
Людмила Александровна. У меня отъ вашей болтовни и смѣха разболѣлась голова.
Сердецкій. Смѣха? Да вы въ теченіе всего обѣда ни разу не улыбнулись.
Людмила Александровна. Зато другіе смѣялись слишкомъ много и громко.
Синевъ. Мы тутъ ни при чемъ: благодарите г. Ревизанова.
Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ, какъ понравился вамъ этотъ господинъ?
Сердецкій. Любопытный типикъ. Я еще не встрѣчалъ такихъ?
Людмила Александровна. Онъ вамъ не противенъ?
Сердецкій. Мнѣ? Богъ съ вами, душа моя. Люди давно перестали быть мнѣ милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лабораторія; новый знакомый — объектъ для наблюденій, человѣческій документъ, — и только.
Синевъ. У г. Ревизанова, надо полагать, имѣется приворотный корень. Мы съ вами, Людмила Александровна, одни въ открытой оппозицій. Аркадій Николаевичъ, какъ хитрый Талейранъ, держитъ нейтралитетъ. А Степанъ Ильичъ и Ратисовъ прямо влюблены: глядятъ Ревизанову въ глаза, поддакиваютъ, хохочутъ на каждую остроту… чортъ знаетъ, что такое!.. Объ Олимпіадѣ Великолѣпной я уже не говорю. Сія рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатіи.
Сердецкій. Вы смѣетесь надъ другими, а сами, кажется, больше всѣхъ заинтересованы имъ, таинственнымъ незнакомцемъ.
Синевъ. Мое дѣло особое.
Сердецкій. Почемуже?
Синевъ. Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствіе, что мнѣ еще придется со временемъ возиться съ г. Ревизановымъ въ слѣдственной камерѣ. Сейчасъ онъ разглагольствовалъ, свои убѣжденія развивалъ… Ну, ну! не желалъ бы я попасть въ его лапы.
Людмила Александровна. А!
Синевъ. Вы посмотрите на его физіономію: маска. Нѣжность, скромность, благообразіе; не лицо, а "Руководство хорошаго тона"; губы съ улыбочкой, точно у опереточной примадонны. А въ глазахъ сталь: не зѣвай, молъ, человѣче, слопаю!
Слуга входить, открываетъ электричество и уходитъ. Людмила Александровна встаетъ, закрывая глаза рукою.
Э! что съ вами, кузина?
Людмила Александровна. Въ вискахъ нестерпимая стукотня…
Сердецкій. Вы, если очень дурно, домой ѣхали бы…
Людмила Александровна. Нѣтъ, я пойду — прилягу въ будуаръ Липы… дайте мнѣ вашу руку, голова кружится…
Уходить, опираясь на Сердецкаго.
Входить Митя. Въ столовой хохотъ.
Синевъ. А! юный побѣдитель поношенныхъ сердецъ!
Митя. Ты опять дразнишь меня? Такъ я лучше уйду. Я сегодня не въ духѣ.
Синевъ. Нырнулъ въ море унынія?
Митя. На самое дно.
Синевъ. Это съ какой же стати?
Митя. Такъ.
Синевъ. Въ твои годы слово "такъ" переводится на русскій языкъ двояко: или колъ за Цицерона, или огорченіе въ платонической любви. Ну! кто виноватъ? Маркъ Туллій или тетя Липа?
Митя. Ахъ, дядя! Есть чувства…
Синевъ. Ага! уже есть чувства! Браво, Митя, браво! Ты дѣлаешь успѣхи…
Митя. Тебѣ бы только смѣяться надъ всѣмъ святымъ… возвышенными.
Синевъ. Не смѣюсь, Митяй, ей Богу, не смѣюсь, но плачу, горькими слезами плачу, что она сегодня прицѣпилась репейникомъ къ Ревизанову, а на тебя — нуль вниманія.
Митя. И что она въ немъ нашла? Только-что — капиталистъ!
Синевъ. Да. А ты — только что гимназистъ. Въ томъ, главнымъ образомъ, между вами и разница. И вотъ что скверно: замѣчено учеными, что женщины гораздо чаще предпочитаютъ капиталистовъ гимназистамъ, чѣмъ наоборотъ. Знаешь что? Вызовемъ-ка его на дуэль?
Митя. А ты думаешь, я не способенъ?
Синевъ. О, смѣю ли я сомнѣваться?
Митя. Я такой! Я, еще въ третьемъ классѣ, убѣжалъ было въ Америку, къ индѣйцамъ… Вотъ я какой!
Синевъ. Не дошелъ?
Митя. Вернули… Отъ Тверской заставы.
Синевъ. Жаль! А то бы недурно его… по-индѣйски: сперва подстрѣлить, а потомъ скальпировать….а?
Митя (презрительно пожавъ плечами, декламируетъ изъ "Горя отъ ума") Шутить и вѣкъ шутить какъ васъ на это станетъ?
Олимпіада Алексѣевна, появляется въ дверяхъ столовой.
Олимпіада Алексѣевна (въ столовую). Перейдемъ сюда, господа! Здѣсь не такъ жарко… А! симпатичный дуэтъ!
Синевъ. Нѣжнаго тенора и коварнаго баритона, тетушка. Коварный баритонъ это я. А вотъ вамъ и синьоръ Деметріо Аморозо, примо теноре.
Митя. Кажется, мы не въ гимназіи… Что за клички!
Синевъ. По шерсти, душенька. Митя. И я очень прошу тебя: говори за одного себя, а меня оставь въ покоѣ… Я не желаю! По какому праву? Это посягательство на личность.
Синевъ. Слова-то, слова-то какія онъ знаетъ! Слушать страшно!
Олимпіада Алексѣевна. Пошла травля! Чуть вмѣстѣ,- ужъ и сцѣпились! Будетъ вамъ!.. Ну-съ, — такъ, о чемъ же вы тутъ поете?
Синевъ. Онъ ревнуетъ, а я накаливаю его до состоянія мстительныхъ эксцессовъ.
Олимпіада Алексѣевна. Какія страсти! Это по чьему же адресу?
Синевъ. По вашему, Липочка.
Олимпіада Алексѣевна. Какая я тебе Липочка?
Синевъ. Послѣ такого обѣда, какъ у васъ, для меня всякая женщина Липочка.
Олимпіада Алексеевна. Что онъ говорить, Митя! Зажми уши и бѣги вонъ!
Синевъ. Какъ хоръ въ операхъ: бѣжимъ! бѣжимъ! — а сами ни съ мѣста.
Олимпіада Алексѣевна. Намъ съ тобою, Митя, и слушать его грѣхъ.
Синевъ. "Намъ съ тобою?!" Уже? Митяй! остерегись! отойди отъ зла и сотвори благо! Не то, недѣли черезъ двѣ, кричать тебѣ на всю Москву: "разлюбила ты меня, Карменъ!"
Митя. По опыту знаешь?
Олимпіада Алексѣевна. Такъ его, такъ его, Митя!
Синевъ. Ай да синьоръ Аморозо! каковъ звѣренокъ, огрызается?! Но, Митя! не растравляй моихъ душевныхъ ранъ!
Олимпіада Алексѣевна. Скажите!
Синевъ. Не буди змѣи воспоминаній. И я въ Аркадіи родился.
Олимпіада Алексѣевна. Только тебя оттуда вывели.
Синевъ. Вы, Липочка, кажется, въ миѳологіи-то дальше загородной Аркадіи не ушли?
Олимпіада Алексѣевна. А развѣ есть другая?
Синевъ. Есть.
Олимпіада Алексѣевна. Гдѣ же?
Синевъ. На своемъ мѣстѣ. Спросите классика. Онъ знаетъ.
Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,
Я тетю Липу полюбилъ…
О-о-охъ!
А-а-ахъ! Я тетю Липу полюбилъ!
Олимпіада Алексѣевна. Шутъ!.. Митя! а ты хочешь быть аркадскимъ принцемъ?
Синевъ. Подумай, братецъ! не торопись отвѣтомъ. Помни: всѣ, аркадскіе принцы калифы на часъ… А потомъ ихъ спускаютъ черезъ трапъ прямо въ адъ, съ разжалованіемъ въ Ваньки Стиксы.
Митя. Такъ что, дядя, ты теперь выходишь Ванька Стиксъ?
Олимпіада Алексѣевна. Браво, Митя!
Синевъ. И вы противъ меня, аркадская пастушка? Вы, значить, собираетесь разыграть меня въ четыре руки? Нѣтъ, слуга покорный! Я уступаю и отступаю…
Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,
Когда я былъ аркадскимъ при-и-инцемъ…
Попятившись, наступаетъ на ногу Ратисову, который, вмѣстѣ съ Верховскимъ и Ревизановымъ, входить изъ столовой.
Ратисовъ. Охъ, если это у васъ называется отступать, то каково же вы наступаете?
Синевъ. Виноватъ, дядюшка.
Ратисовъ. Богъ проститъ. А каламбурчикъ мой замѣтили?
Синевъ. Прелесть. Вы всегда каламбурите или только когда вамъ наступятъ на мозоль?
Ратисовъ. У меня юморъ брызжетъ.
Синевъ. Вы бы въ юмористическіе журналы писали, а?
