Паша. Ты ошибся, ты человек шляпы.
Кока. Я все продавал, от всего избавлялся, но эту шляпу, европейский фасон, — нет! Обшил коробку мешковиной и возил за собой повсюду. Так что, извините, дать примерить не могу-с.
Надя. Хороший почерк, я все понимаю… (Читает письмо.) «Я часто надеваю подаренное тобой платье, сажусь к столу, открываю шкатулку с твоими письмами и читаю их одно за другим. Я слышу твой голос, вижу блеск твоих глаз, моего лица касается твое дыхание — и грусть моя тает, улетучивается, словно облако под порывом свежего ветра. Пиши мне чаще. Твоя, твоя Лиза».
Кока. Твой Кока.
Пауза.
Валюша. Посмотрите, какой перстень у нашего Паши.
Владимир Иванович. Считай, пальчик тысчонку стоит.
Надя. О, голова льва в натуральную величину. Позолоченный?
Паша. Целиковый. Рабочий палец, имеет право в золоте ходить.
Владимир Иванович. У меня одно время обручальное кольцо было. Я им пиво открывал.
Валюша. Ты любишь пиво?..
Паша. Потом, у нас сегодня с перстнем уик-энд. Имеем право отдохнуть.
Надя. Ой, я тут платье чуть не порвала! Тут гвоздь есть в стене…
Паша. Где этот негодяй?
Надя. Чуть повыше.
Паша. Ага, вот он. Попался! Это делается так. Николай Львович!
Кока. А?
Паша. Я хочу, чтобы вы видели.
Кока. Да, да.
Паша. Тут все дело в резкости. Надо резко. Вы видите этот гвоздь?
Кока. Вижу?
Паша. Рез-ко. Хысь! (Одним движением выдергивает гвоздь из стены.) Николай Львович, это настоящее «борсалино»?
Валюша. Браво!
Кока. Я давно не носил шляпу. Я хочу в ней быть.
Паша. Николай Львович, вы гость — к вам никаких претензий. Если я вас обидел, извините.
Кока. Самая настоящая! Я все продавал, от всего избавлялся, но «борсалино» — никогда! Обшил коробку мешковиной и возил повсюду за собой. Но надел только сегодня, чтобы явиться сюда элегантным. (Владимиру Ивановичу.) Простите, а вы, собственно, кто?
Владимир Иванович. Я?.. Инженер.
Паша (приставляя гвоздь к стене). Николай Львович!
Кока. А?
Паша. Этот трюк я посвящаю вам.
Кока. Да, да… Спасибо.
Паша. Вам хорошо видно?
Кока. Я готов.
Паша. Повторяю, дело решает резкость. Резко. Хысь! (Загоняет гвоздь в стену.)
Петушок вешает на гвоздь портрет в изящной рамке. На портрете запечатлена Елизавета Михайловна в старинном платье.
Петушок. Этот портрет я нашел на чердаке.
Владимир Иванович. Чем-то она похожа на Надю…
Валюша. Платьем.
Пауза.
Петушок. Валюша, расскажи нам про своего мужа.
Валюша. Что?..
Петушок. Как жили, почему разошлись… Ну, вообще.
Ларс. Петушок, это мое слово — «вообще».
Валюша. Нет, я спрашиваю… что?..
Петушок. Не хочешь, не рассказывай.
Валюша. Если я одинокая, если мне за сорок — со мной можно как угодно?..
Петушок. Я задал вопрос.
Валюша. О Петушок!..
Кока (до сих пор он не отрываясь смотрел на портрет). Лиза!.. Лизанька!.. Такой я ее помню.
Надя (у нее в руках несколько писем, она читает их). «Христос воскрес! Моя милая и дорогая Лизанька! Сердечно поздравляю тебя с высокоторжественным праздником Светлого Христова Воскресения и крепко, крепко целую, желаю здоровья и счастья, а себе скорейшей встречи с тобой. Давай, друг мой милый, выпьем за здоровье друг друга и наше будущее счастье. Будем веселы! Просимой карточки выслать не могу, так как в Севастополе еще не снимался. Горячо любящий тебя — твой Кока. Девятого мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».
Нежный звук колокольчика.
«Кока, милый! Поздравляю тебя с Рождеством Христовым! Боже, как мне тоскливо в эти дни! Какой праздник! Светлые надежды. А тебя нет рядом. Знаешь, я сегодня буду целый день писать тебе письмо. Сейчас утро. Я не знаю, что с собой делать. Болит голова. Вчера до самой ночи раскладывала пасьянс, пока не получилось. Сейчас проснулась — на столе лежат четыре туза. Это все ты. Ты — пики, ты — крести, ты — бубны, ты — червовый туз, красное сердечко. Знаешь, я твои письма целую, когда получаю. Не все, но иногда так охватит, что хоть письмо поцелую. Я глупая?..»
Колокольчик.
«Милый, милый Кока! Снова села за письмо. Позавтракала, ушла к себе и пишу. Мы вчера сговорились с тетей Лелей ехать к Троице, там погулять, подышать свежим воздухом, покататься. На другой день вернуться. Но тетке немного нездоровилось, и поэтому поездка расстроилась, но все-таки мы сели в сани и поехали в Всесвятское, тут близко, там ехали шагом, любовались на снежную пелену и на елки. Я рада была проехаться. Дусик мой, как твое самочувствие? Как живешь? Боже, какое это было бы счастье жить с тобой здесь, в нашем доме, жить и любить друг друга! А мы живем только в мечтах. Будем ждать. Целую тебя крепко и твой затылочек тоже. Елизавета твоя первая и единственная».
Колокольчик.
«Опять принялась за письмо моему Коке. Мы уже отобедали. За столом у нас было прекурьезное семейство. Мы бы с тобой похохотали. Мамаша, две дочки-трещотки, близнецы, и сын, окончивший духовную семинарию и идущий в университет. Это семья священника Филимонова. Все типы точно из прошлого столетия. Целое представление! А что у тебя? Как ты там? Что?.. Ах, глянуть бы одним глазком!.. Ты ровно ничего не пишешь о твоем здоровье. Ты не хочешь, чтоб я беспокоилась о тебе? Думай что хочешь, а мне больше пиши о себе, чтобы я чувствовала, как ты живешь там, в Севастополе. У тебя какой-то беспорядок на душе, мне чуется. День сегодня ясный, холодный. Я с тобой. Твоя Л. Что значит эта буква? Любовь?..»
Колокольчик.
«Кока, дружочек, вот мы опять вместе. Уже вечер. У меня немножко кружится голова. Мы пили глинтвейн, ужинали, но подъема настроения не было. Елочка у нас большая, славная, и убрали мы ее только хлопьями ваты, серебряным и золотым дождем, посыпали слюдой, зажгли свечи, и вышло оригинально и красиво. Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах, Николай, Николай!.. Что же дальше будет?! Когда, когда мы увидимся? Будь здоров, счастлив, весел. Счастливого Рождества, моя радость! Боге тобой, спи спокойно. Я твой ангел, я кружу над тобой. Лиза».
Пауза.
Владимир Иванович (читает на оборотной стороне открытки). «Севастополь. Нахимовский бульвар».
Кока. Ах, как я гулял тогда по Нахимовскому бульвару!.. Молодость, где ты?.. «Быстры, как волны, дни нашей жизни…» Именно на Нахимовском бульваре я встретил тогда моего товарища по гимназии Санечку Шпаковского. Его только звали Санечка, а сам он был дьявол, настоящий черт. Что мы с ним творили, что творили!.. «Милой с дальнего пути честь имею кланяться. Время в плаванье идти — до свиданьица!» После стычки с братьями одной особы мне некоторое время было противопоказано представать перед фотографическим аппаратом. М-да… Бедная Лиза!.. Разумеется, я не мог выслать ей просимой карточки.
Петушок. Бедная бабушка, она тосковала здесь, в глуши.
Кока. Надеюсь, это останется между нами.
Паша. Николай Львович, вы имеете дело с джентльменами.
Кока. Хотя какое это имеет значение сейчас!.. А все же я нашел выход в рассуждении фотопортрета — я снялся в профиль!
Надя (читает письмо). «Дорогая! Дома я как-то встретил газету „Одесские новости“, которая навела меня на сильное впечатление, именно же: я прочел в объявлениях — „Северный ресторан“. И мне стало очень печально, когда я вспомнил тот счастливый для меня вечер, в который я в последний раз провожал тебя в Палермо. Дорогая, я не в силах больше писать. Твой мальчик Кока. Пиши скорей!»
Кока. О, «Северный ресторан»!.. Вот смотрите, в этом письме я прислал ей карту вин. (Читает.) «Понте-Кане», «Го-Барсак», «Ирруа-Гала», «Ирруа Гран-Гала», «Ирруа-Брют», «Ирруа-Америкэн», «Порт-Вейн», «Вермут»… Во время обедов и ужинов румынский оркестр под управлением Матаки. Интересно, как эта улица называется сейчас?
Владимир Иванович. Так и называется — Нахимовский бульвар.
Кока. Что вы говорите!
Владимир Иванович (читает на открытке, которая в этот момент у него в руках). «Севастополь. Общий вид Братского кладбища».
