«Милые мои друзья! Дорогие мои колонисты! Пишу вам, потому что у меня нет никакого другого адреса, по которому я мог бы написать. Да и не уверен, получите ли вы мое послание. В чем можно быть уверенным в такое время?.. Как я попал сюда, мне трудно объяснить. Но я всегда попадал в самые неприятные истории. Уж эта будет последней. Эта война — война одиноких людей. У каждого на склоне горы своя глубокая бетонная нора.
И время от времени, когда наши геликоптеры и аэропланы отгоняют огонь со склонов горы в долину, мы выскакиваем и перебегаем в следующую нору, где только что сидел скрюченный человек, после которого здесь, в этой норе, ничего не осталось, даже окурка, потому что курить в таком аду не хочется. И нелепо и жутко видеть в этой нехристианской стране наших сестер милосердия, их ярко — красные кресты на туго накрахмаленных чепцах, каким-то непостижимым образом сохраняющих свою девственную довоенную белоснежность. И еще я не могу привыкнуть к здешним деревьям, которые от этой войны, от отравляющих газов, от взрывов сошли с ума. Потеряв все свои природные инстинкты, они расцветают и опадают по нескольку раз на дню. И поэтому мне кажется, что здесь, на этом склоне, я уже много — много лет и состарился и никак не умру, хотя это так просто сделать… Однако не горюйте обо мне. Здесь, на этой войне, человек исчезает сразу, словно спичка, зажигающая газовую конфорку. И когда придет моя очередь и я вспыхну — может быть, у вас, там, на кухне, сам по себе зажжется газ на плите. Поставьте тогда на этот огонь чайник и попейте чайку. И пусть все будет, как тогда, в этот святой вечер, — Надя пусть сидит в бабушкином платье, а Николай Львович наденет свою шикарную шляпу, европейский фасон. Не забудьте также свечи, кажется, они были у нас тогда — да, обязательно пусть будут свечи! Потому, когда вы получите это письмо, которое я сейчас заканчиваю, скрючившись в своей бетонной норе, — сожгите его! Сожгите, сожгите!» (Поджигает письмо в пламени свечи и бросает его в блюдо, стоящее на столе.)
Письмо горит, догорает и гаснет.
Кока (разбойничий свист). Я скверно играл в серсо. Никогда не успевал подставить свою шпажку вовремя. А появился тут один студент… уж запамятовал, как его звать было… Так студента того превозмочь в серсо никто не мог. Он как-то ловко кольцо бросал — закручивал, что ли? — и поймать его никакой возможности не было.
Ларс (колонистам). Не обращайте совсем на меня внимания, я подам знак, когда можно.
Кока. Я сожалею, что сделал это… А сам ловил превосходно! Куда ему ни кинь, подбежит и схватит.
Владимир Иванович. Серсо — это что-то французское? (Встает из-за стола.)
Валюша. Что-то с кольцом…
Кока. Одной Лизе он бросал кольцо так, что оно само нанизывалось на шпажку. Такой черт!.. А нас заставлял бегать по всей площадке, и все равно мы промахивались. (Свист.)
Тем временем Ларс переставляет канделябры, меняет в одном из них свечи. Летят белые конверты, летит скатерть… Вообще Ларс производит множество манипуляций, занимаясь какими-то странными приготовлениями, цель которых неясна. Да, собственно, никто и не пытается это понять.
Но меня голыми руками не возьмешь! Однажды тут, в саду, под вечер он предложил сыграть в серсо… он всегда предлагал серсо, все наши игры ему были неинтересны…
Петушок. Владимир Иванович, взглянь на небо — птички летят.
Ларс. Можно мне поставить канделябр сюда и отмерить от него примерно четыре с половиной лилипутских шага?
Надя. «Кольцо, кольцо, ко мне!..»
Паша. Нет, это другая игра.
Петушок. Кто со мной за серсо?.. (Уходит.)
Кока. Взялись тогда искать серсо, а его нет ни там ни здесь. Стали играть в горелки. Тут уж мне равных не было! Студент тот заскучал, заскучал и исчез. Исчезнешь тут, когда наши руки с Лизанькой в этот вечер так разомкнуть никто и не смог. А серсо я — фьють! Спрятал на чердак. Поняли? Фокус — покус!..
Ларс. Я должен переодеться. Я буду в новом. Мне надо снять. (Валюте.) А ты что? (Уходит.)
Валюша. Мы вас догоним…
Кока. Конечно, конечно. Вам понравится!.. Мы сыграем! Вам всем понравится! Сколько лет прошло… Причем под носом у того студента. Пошел я Лизанькину мантилью в дом относить, а шпажки и кольцо под мантилью — фьють! — чуть ли не на глазах у нашего героя. Он с Лизанькой говорит, она раскраснелась…
Надя. Какой у нас содержательный вечер получается!..
Кока. …Поэтому и попросила меня мантилью в дом отнести, а я под мантилью серсо — фьють! — и на чердак, спрятал под стропилом. А потом вернулся как ни в чем не бывало. Где серсо? Где серсо? Ах, нет серсо! Только что здесь было… Было и сплыло! Нет серсо и нет — играем в горелки!
Надя. Ой, я в этом платье не добегу! (Убегает.)
Яркий свет. Появляется Ларс. На нем широченные пышные штаны не штаны… Нечто огромное, воздушное, состоящее из нежно — розовых лоскутов, похожих на перья. Короче, выглядит Ларс как клоун. Но не из цирка, а скорее, из дорогого варьете.
Народ опешил. Те, которые уже пошли по лестнице наверх, застыли на ступеньках. Лишь Кока продолжает невозмутимо сидеть за столом.
В одной руке — красный бокал, в другой — ваза с фруктами.
Ларс. Я вам обещал продемонстрировать номер моего деда впоследствии. Думаю, время сейчас хорошо. Николай Львович, эта труба (вспрыгивает на стол и достает из-под мышки трубу) и то, что я умею с ней делать, — это и есть наследство моего предка. Начинается начало! «Выступаль клёун весёлий шютка до смеха. Хи-хи-хи, бо-бо-бо, ке-ке-ке!» (Жеманясь и уморительно гримасничая, изображая удивление, ужас, переходя сразу же к бурному веселью, но сохраняя при этом изящество подачи своего номера, разыгрывает коротенькую сценку: как бы беседует с невидимым партнером, вернее, партнершей, находящейся у него за спиной.)
— Детка, как твое самочувствие?
— Отстань.
— Фу, какая ты грубая!
— Отцепись.
— Что ты говоришь!.. Ты артистка, сейчас твой шанс.
— Я не в форме.
— Не капризничай, детка. Смотри, все ждут. Ты же умница.
— Иди в задницу.
— Ай-ай-ай, что ты говоришь!..
— То, что слышал. У тебя уши есть?
— Ты у меня есть, моя очаровательная!
— Хо-хо-хо.
— Ну, ты готова?
— Я сегодня не в голосе.
— У тебя всегда чудный голосок. Будь послушной.
— Ну, чего тебе?
— То, что всегда.
— Ну.
— Перехожу на английский. «Флай, винд флай!..» (Изящно двигаясь по столу, ищет выгодную точку для своего коронного трюка. Найдя ее, подносит к губам трубу.)
Резкий звук трубы — свеча, горящая на столе метрах в трех за спиной Ларса, гаснет. Полная темнота.
Владимир Иванович. Что это? Что такое?..
Надя. Я боюсь!
Кока. Почему погасла свеча?
Ларс. Это искусство!
Петушок. Ничего себе искусство, голову в темноте можно сломать…
Ларс. Я обещал, я продемонстрировал. Валюша. Ни черта же не видно!
Владимир Иванович. Из чего у тебя штаны? Из перьев?
Ларс. Я уже без них. Можно включать свет. Петушок. У меня фонарик.
Надя. Ай!..
Яркий свет. Аплодисменты. Ларс элегантно раскланивается.
А где же?.. Как вы успели?
Ларс. Это искусство. Концерт окончен.
Все. Браво! Бис!
Кока, все это время сидевший на своем месте за столом, встает.
Кока. Если позволите… я бы тоже хотел… исполнить.
Валюша. О, концерт продолжается!
Все. Просим!.. Просим!..
Кока. Это песня… у меня с ней столько связано… Композитор Листов. Прошу. (В шляпе за столом стара-тельно и в полный голос исполняет «Севастопольский вальс» из одноименной оперетты.) «Севастопольский вальс помнят все моряки, разве можно забыть мне вас, золотые деньки…» (В конце песни его душат рыдания.)
Владимир Иванович и Валюша поднимаются по лестнице на веранду, они останавливаются у двери на чердак. Паша выходит на крыльцо покурить.
Владимир Иванович. Почему ты остановилась?
Валюша. Что-то я, Владимир Иванович, устала… от народа, оттого, что все время все вместе… Ты меня понимаешь?
Владимир Иванович. Я тебе сейчас не мешаю?
Валюша. Мне приятно, что такой молодой человек, как ты, стоит с такой старухой, как я.
