Петушок. Мы познакомились с Валюшей в милиции. Произошла авария, автокатастрофа. На наших глазах. Но мы еще не были знакомы и даже шли по разным сторонам улицы. Никто не пострадал, просто испугался один старик, упал на мостовую. Нас повели в отделение как свидетелей, мы расписались в протоколе, и нас попросили проводить старика домой. Мы привели его в маленькую каморку, он прилег на диванчик и сразу заснул. Он лежал такой румяный и счастливый — как в гробу. Мы сидели на двух стульях, поставленных рядом, — как в кино. Мы сидели, старик спал, время невозвратно уходило, пахло яблоками… А потом мы поцеловались. В этот момент старик открыл глаза и сказал: «Поздравляю», — и снова заснул. Потом он часто давал нам ключ от этой самой каморки.
Из дома выходит Кока со своим потрепанным портфелем, садится на лавочку.
Пауза.
Надя. А я, наверное, замуж пойду. За летчика. Вернее, за вертолетчика. Я его в «Воздушном транспорте» вычитала. Он военный подвиг совершил — вертолет посадил на танцплощадку. Провода гитарам не порвал — все вежливо. У него над городом авария произошла, кругом дома, садиться некуда, он на танцплощадку и уместился. Поломку ликвидировал, перед танцующими извинился и снова улетел. И снова все затанцевали. Я как заметку прочитала, сразу ему в часть написала, он ответил. Очень вежливо.
Валюша. Ну, ты, Надька, даешь!.. Он красивый?
Надя. Ой, мне, как всегда, не повезло! Заметку без фотографии напечатали. А уж когда он мне карточку прислал, посмотрела — матушки!
Владимир Иванович. Урод?
Надя. Ален Делон! Мне председатель наш сказал: «Выйдешь замуж — кооператив за тобой оставим». Я сначала не хотела — все-таки по переписке… А теперь пойду.
Петушок. Повезло Делону.
Надя. У него у самого квартира. Правда, двухкомнатная…
Ларс. Твой вертолетчик случайно не на линии Джексонвилл — Майами работает?
Надя. Нет, он по Подмосковью.
Ларс. А то я знал одного. Боб. Отличный парень! Вот глупо: мы однажды с другом отдыхать поехали в Майами, дикарем, а билет почему-то у нас до Джексонвилла был. Все до Майами поездом едут, а мы решили на вертолете. Из Джексонвилла в Майами — на вертолете! Прилетели, пошли комнату снимать, не у моря, а наверху, на горе. У моря все забито. Хозяин в ковбойке байковой, жара тридцать градусов, а он в байке ходит. И бородка маленькая, плотная, волосы как склеенные. В одной комнате сам живет, другую сдает клиентам. Утром проснулись, умываться — а полотенец нет. Мы хозяина зовем. Он в байковой рубашке. «Не входит, — говорит, — полотенце». — «Как не входит?.. Два доллара за койку, и не входит?! Два доллара! Двушник!» И волосы в бороде такие толстые, как склеенные… Вот гад! «А простыня, — говорю, — входит?» — «Ез, входит». — «А подушка входит?» — «Ез, входит». — «А полотенце?!» — «Ноу, а полотенце не входит». Мы с другом: «Войдет, гад! — прем на него. — Войдет, сука!.. Или мы тебе бороду отпилим». Дал он нам полотенце. Вошло полотенчико. Одно, правда, на двоих, но вошло.
А мы с собой ничего такого вытираться не взяли: в гостинице, в поездах — везде входит. Узенькое дал поло-тенчико, коротенькое. Выгадал за свои два доллара, подонок! На длине сэкономил. Погода хорошая тогда была. Обратно — в Джексонвилл! — уже поездом ехали. Нормально отдохнули.
Пауза.
Паша (запрокинув голову). Птица пролетела. А как называется, не знаю… Обидно.
Петушок. Зяблик.
Паша. А разве зяблики летом водятся?
Петушок. А почему нет?
Паша. Название какое-то…
Петушок. Какое?
Паша. Мерзлое. (Встает.) Орнитологией, что ли, заняться…
Ларс. Николай Львович, я хотел вам сказать… мы хотели вам предложить… Мы тут посоветовались… Мы уезжаем, перебирайтесь в этот дом вместе с вашим потомством и живите себе на здоровье. А мы будем приезжать по субботам и воскресеньям. (В сторону Нади.) Или прилетать. Если погода летная.
Надя. Да ну вас!..
Кока. Нет, нет. Мне надо домой. Я выкручусь, всегда есть вариант. Мне в Брянске уже обещали, я подал бумагу… соседу квартиру дают, нам комната его отойдет… Я выкручусь. Я осквернил. Я боюсь только одного, что не успею рассказать тому, кто родится… Я расскажу ему, как горела эта бумага. Края обуглились, а потом буквы стали исчезать одна за другой. Казалось, что сгорел большой кленовый лист. Сейчас дети быстро растут, я могу успеть.
Петушок. А может, все-таки…
Кока. Нет, нет, мне надо в Брянск.
Петушок подходит к дому. Поднимает один из щитов, которые раньше закрывали окна, а теперь стоят прислоненные к стене.
Петушок. Паша, помоги мне.
Паша идет к Петушку. Вместе они прилаживают щит к окну.
Надя (открывает свою сумочку, что-то ищет там). А мы во Дворец бракосочетаний не пойдем. В загс — и все. Во дворце — там надо шампанское заказывать…
Паша. Владимир Иванович, посмотри — прямо, криво?
Владимир Иванович (приближаясь к Паше). Правый край чуть повыше.
Петушок. Так?
Владимир Иванович. Хорошо.
Паша и Петушок поднимают правый край щита.
Надя (перебирая какие-то бумажки). А у вертолетчика моего аллергия на шипучие напитки. (Нашла фотографию, показывает.) Валюша, смотри — Ален Делон. Он мне про все написал и про это. Веки от шипучих напитков опухают. Вообще ничего не пьет.
Ларс подхватывает щит. Паша берет в руки молоток, гвозди.
Паша. Это моя работа. (Приколачивает.) Так швед ты или прибалт?
Ларс. Как пожелаем — так и сделаем! (Бьет молотком по гвоздю.) Я буду вспоминать вас в своем Стамбуле, сидя в буфете Павелецкого вокзала, на берегу Эгейского моря, потягивая напиток «Буратино». Скол!
Паша приколачивает щит к стенам дома. Потом другой, потом третий.
Паша, Петушок, Ларс и Владимир Иванович берут доски, подходят к двери, чтобы заколотить ее.
Надя (прячет фотографию, закрывает сумочку). И я не пью. Меня часто приглашают, я отказываюсь, неудобно даже. У нас в подворотне жильцы выпивающие собираются, я иду когда поздно, зимой холодно, огней мало… страшно… Они так вежливо… Я отказываюсь, а они: «Пить не захотите — не надо, просим только посмотреть, как у нас все устроено». Я один раз посмотрела. В таком ящичке на стене, где пожарный кран, полочек набили, газеткой застелили, кружавчики по краям вырезали. Все у них там есть: стаканчики, тарелочки, ножик, вилочка… И собачка такая маленькая, крутится под ногами. Кто ей колбаски даст, кто кусочек хлебца… Симпатичная собачка. Коричневенькая. Очень все хорошо! Замечательно! «До свидания, уважаемая, заруливайте, если что». Я пошла, а собачка за мной, бежит не отстает… Ну прямо Каштанка! А мне в детстве эту книжку бабушка перед сном каждую ночь читала. Поэтому мне по ночам всегда собаки снились, а утром бабушка говорила: это хороший сон — собака к другу, к другу… А между тем становилось темно и темно. И по обе стороны улицы зажглись фонари и в окнах домов огни. И шел крупный пушистый снег, и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы. А Каштанка все бегала взад и вперед и не находила хозяина. Мимо нее, заслоняя ей поле зрения и толкая ее ногами, безостановочно взад и вперед проходили незнакомые люди. Они спешили куда-то и не обращали на нее никакого внимания. Каштанкой овладели отчаяние и ужас. Она прижалась к какому-то подъезду и стала горько плакать. Уши и лапы ее озябли, она была ужасно голодна. За весь день ей пришлось пожевать только два раза: покушала у переплетчика немножко клейстеру да в одном из трактиров около прилавка нашла колбасную кожицу — вот и все. Если бы она была человеком, то, наверное, подумала бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!»
И тут раздается крик Коки.
Кока. Что я наделал!..
Валюша. Не надо…
Кока. Как я мог!..
Валюша. Милый Николай Львович, не надо.
Кока. Пустите меня!
Надя. Куда?.. Куда?.. Не пускайте его!
Кока. Постойте!.. Погодите!., как я мог!..
Валюша. Успокойтесь, дорогой, успокойтесь…
Кока. Нет, нет… я должен… туда… я не могу… Пустите меня! Пустите!.. (Вырывается из рук Валюши и Нади. Бежит к двери и скрывается в доме.)
