Франческо (очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородкѣ; одѣтъ итальянцемъ больше всѣхъ итальянцевъ; въ рубашкѣ фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цѣпочка съ тяжеловѣсными брелоками; бѣлыя туфли-скороходы, пестрѣйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавкѣ; персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видѣлъ, тотъ не обидѣлъ. Берточкѣ съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публикѣ за компанію нижайшее.
Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы всѣ сегодня y него въ гостяхъ; А то негдѣ бы и пообѣдать: въ верхней столовой ремонтъ.
Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, – домъ нанять. Куда привлекательнѣе отельнаго житья.
Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ѣли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.
Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно, – сведете ли концы съ концами?
Амалія. Да вѣдь мы о выгодѣ не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.
Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Нѣмки на обухѣ рожь молотятъ.
Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!
Берта. Самъ-то кто?
Амалія. Ужъ какія мы нѣмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умѣемъ.
Берта. А, главное, только съ такимъ нахлѣбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обухѣ. Вы, душечка, которую недѣлю «не при суммахъ-съ»?
Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.
Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салонѣ, наверху.
Кистяковъ. Бениссимо.
Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.
Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.
Бѣжитъ на верхъ по парадной лѣстницѣ.
Лештуковъ. Мнѣ, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.
Берта. Конечно, можно.
Амалія. Какъ же? А пѣніе-то? Джованни хотѣлъ придти. Неужели не придете слушать?
Наверху раздается нѣсколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.
Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.
Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрѣть.
Франческо. И я спою.
Леманъ. Да ну? Падите, стѣны Іерихонскія!
Франческо. Да-съ, насчетъ чего другого, а, что касающее силы въ грудяхъ, внѣ конкуренціи-съ.
Стучитъ кулакомъ въ грудь.
Намедни y маестры…
Амалія. Ахъ, маэстро!
Берта. Ахъ, маэстро!
Франческо осматриваетъ ихъ строго и величественно.
Лештуковъ. Что же намедни y маэстро, Франческо?
Франческо. Дуетъ онъ далъ намъ съ Амаліей Карловной…
Леманъ. Ангелъ мой, говорятъ «дуэтъ», А не дуетъ. Дуетъ изъ окна, А дуэтъ изъ оперы.
Амалія. Ай, Леманъ! ай, Леманъ! Какъ неудачно!
Берта. Воздуха, воздуха!
Бѣжитъ и открываетъ дверь на улицу.
Амалія. Не растворять дверей: соберете къ Дмитрію Владимировичу пыль со всего города.
Лештуковъ. Ничего. А то здѣсь ужасная жара.
Франческо (возвышаетъ голосъ, очень недовольный, что о немъ какъ будто забыли). Далъ намъ маестро дуетъ съ Амаліей Карловной…
Амалія. Ахъ, это вы про «Гугеноты» хотите разсказать?
Франческо. Про ихъ самые. Голосочки наши вамъ, господа компанія, извѣстны. Выучили мы урки, приходимъ къ маестрѣ… Кантато? Чрезвычайно, много кантато, маестро. – Ведремо… И зоветъ къ пьянину-съ. У Амальхенъ сейчасъ блѣдный колеръ по лику и трясеніе въ поджилкахъ. Потому онъ, по дамской слабости, маестру ужасть какъ обожаютъ, А боятся, такъ даже до трепета-съ.
Амалія. Ахъ, маэстро!
Франческо. А мнѣ такъ довольно даже все равно.
Берта. Неправда, неправда, и вы тоже боитесь.
Франческо. Я? (по-итальянски) Іо? (дѣлаетъ передъ своимъ лицомъ итальянскій жестъ отрицанія однимъ указательнымъ пальцемъ). MАi!
Амалія. Еще какъ боитесь-то. Всякій разъ, какъ идти на урокъ, коньякъ пьете.
Франческо. Коньяку я всегда согласенъ выпить, потому что коньякъ басъ чиститъ. Но, чтобы бояться… Дмитрій Владимировичъ, справедливый господинъ: ну, съ какой статьи мнѣ итальянской маестры бояться? Это имъ, дамскому полу, онъ точно грозенъ, потому что, при малодушіи ихнемъ, форсъ на себя напущаетъ, въ томъ разсчетѣ, чтобы больше денегъ брать-съ. Либо вотъ Джованькѣ, потому что даромъ учится и голосъ y него теноре ди грація. Стало быть, безъ страха къ себѣ, жидкій. А мы, слава тебѣ Господи-съ! Я, Дмитрій Владимировичъ, бывало, въ Нижнемъ, на ярмаркѣ-съ, зыкну съ откоса: «Посматривай!».. Черезъ Волгу въ Семеновскомъ уѣздѣ слышно-съ. Могу ли я послѣ этого, при такой аподжіо, какого-нибудь маестры бояться?
Лештуковъ. Рѣшительно не можете.
Франческо. Кто кому чинквелиру за уроки платитъ? Я ему, али онъ мнѣ. Странное дѣло. Я плати, да я же еще нанятаго человѣка опасайся. Удивительная вы послѣ этого публика, братцы мои!
Леманъ. Да ты не отвлекайся, про дуэтъ-то разскажи.
Берта (топаетъ ножками). Дуэтъ, дуэтъ, дуэтъ.
Франческо. Хе-хе-хе! что же дуетъ? Очень просто. Маестра сѣлъ. Мы стали… Говорю: Амалька, держись!
Амалія. Никогда вы меня Амалькой не называли. Что за гадости?
Франческо. Амалька, говорю, не выдавай! Покажемъ силу… Запѣли-съ. А онъ, окаянный, маестра-то, оказывается въ капризъ своихъ чувствъ. Воче, кричитъ, воче фуори… Это по итальянскому выходить, Дмитрій Владимировичъ, стало быть, голосъ ему подавай, звука мало.
Лештуковъ. Благодарю васъ, понялъ.
Франческо. Воче тебѣ? Воче? Звука дьяволу? На-жъ тебѣ!.. получай! Амалька, вали!
Поетъ, что есть силы.
Нель оррор ди квеста но-о-о-отте!
Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ – Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улицѣ публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, дѣлаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. – Что же, маестра? отвѣчаю ему, вы хотѣли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…
Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножкѣ, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцѣлуй.
Вотъ-съ, какъ мы поемъ.
Джованни (очень приличный молодой человѣкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вѣжливымъ поклономъ).
Франческо. А Джованька! Коллега!.. Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!
Бѣгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пѣніе, иногда рукоплесканія, смѣхъ.
Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.
Ларцевъ въ рабочей блузѣ – выглядываетъ изъ своей мастерской.
Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.
Опускается внизъ.
Лештуковъ. А вы что размялись?
Лapцевъ. Побѣду, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Двѣ недѣли ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе осѣнило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу – оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. «Миньона» родилась, батюшка, настоящая Миньона.
Лештуковъ. Поздравляю. Это называется «точку найти».
Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мнѣ завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсѣмъ другая стала. И кто бы повѣрилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…
Лештуковъ (съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсѣмъ человѣкомъ не отъ міра сего сдѣлался.
Ларцевъ. Все мнѣ «Миньона» загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человѣкъ мертвый.
